Переводчик Гитлера. Десять лет среди лидеров нацизма. 1934-1944 - Евгений Доллман

После этого изысканным жестом дон Артуро предложил миледи свою руку и отвел ее в машину, которая и доставила ее в целости и сохранности домой, в посольство. Прочитав за утренним кофе, что ее превосходительство уехала на несколько дней в Париж подлечить зубы, он только слегка улыбнулся. Война не разразилась, обмен нотами не состоялся, и никто не стал отзывать послов.

Таков был дон Артуро Боккини, и такова была история, которую я, как и обещал, пересказал Гиммлеру. Увы, как сильно отличались два шефа полиции! Если бы это случилось в Берлине, Гиммлер раздул бы такой скандал, что об этом узнал бы весь город! Несмотря на фашизм и Муссолини, как распущены итальянцы в вопросах морали! И так далее и тому подобное. Это был единственный раз, когда он продемонстрировал полное непонимание методов своего римского коллеги и заявил, что сильно сомневается в моральных устоях и надежности союзницы Германии на тот случай, если «взлетит шар».

Во всех других отношениях Гиммлер восхищался Боккини до самой его смерти. Фрейд, наверное, объяснил бы это фиксацией на отце. Рейхсфюрер имел все причины обижаться на своего отца за то, что он воспитал его в такой спартанской строгости. Быть может, в глубине своей непроницаемой души он искал человека, который мог бы заменить ему отца, никогда его не понимавшего, и нашел его в лице Артуро Боккини. По капризу судьбы смерть обоих шефов полиции, как и их жизнь, была совершенно различной.

В последние годы своей жизни Боккини нашел счастье с молодой родственницей из-под Неаполя. Каждую ночь влюбленная парочка встречалась на террасе Пинчио в садах Боргезе. Когда подъезжала черная полицейская машина дона Боккини, синьорина, охраняемая с восточной тщательностью, прекрасно одетая, вся в драгоценностях, выходила из своего автомобиля. Стареющий кавалер грациозным жестом придворного Бурбонов протягивал ей руку. Затем они недолго гуляли под пурпурным покровом усеянного звездами римского ночного неба, и машина его превосходительства отвозила любовников на уединенный, но обильный обед на двоих.

Увы, она была слишком молода, а обеды слишком роскошными. К тому же дон Артуро никогда не читал описание смерти Мирабо, оставленное нам Бризо, таким же сластолюбцем, как и он сам: «Незадолго до своей смерти Мирабо провел ночь в объятиях танцовщиц Хелисберг и Кулом. Они-то и убили его, и нет смысла приписывать его смерть каким-либо иным причинам».

Когда меня ранним пасмурным ноябрьским утром 1940 года вызвали на личную виллу Боккини, я застал его уже при смерти. У его кровати сидела малышка Мария, с распущенными золотыми волосами и залитым слезами лицом. Умирающий указал мне на нее, словно отдавая под мою защиту, и воспоминание об этой минуте не изгладилось из моей памяти до сих пор. Особенно живо я вспоминал наше прощание в июне 1945 года, когда англичане подробно описали мне смерть Генриха Гиммлера. Последний страстный поцелуй молодой девушки и ампулу с ядом, спрятанную в отверстии в зубе, разделяла та же самая пропасть, какая разделяла и жизни дона Артуро Бок-кини и Генриха Гиммлера.

Само собой разумеется, что отношения двух шефов полиции не ограничивались описанными выше эпизодами, как бы мы к ним ни относились – с осуждением или со смехом. В целом, однако, визиты Гиммлера в Рим в ту пору, когда Боккини был еще жив, были посвящены обмену любезностями и подарками, а также осмотру достопримечательностей и обедам. Дон Артуро резал своему нордическому другу правду-матку в глаза в двух случаях – когда тот начинал нападать на церковь и монархию. Нельзя сказать, чтобы дон Артуро был правоверным католиком – я подозреваю, что он был тайным масоном, – но он был политиком до мозга костей и знал, сколько средств и сил пришлось затратить фашистам на борьбу с церковью, пока в 1929 году не был достигнут латеранский компромисс. В связи с этим он как-то попросил составить для него реферат незаконченной работы Бисмарка «Культурная борьба» и позже постоянно ссылался на нее в разговорах с Гиммлером. Именно из-за этого меня позже обвинили в том, что я служил и тем и другим.

С монархией дело обстояло по-другому. Как истинный южанин, Боккини был убежденным монархистом. Он вел совершенно иной образ жизни, чем бережливый, неразговорчивый, преданный патриархальным традициям Виктор-Эммануил III, но считал постоянные, абсолютно бестактные насмешки высокопоставленных нацистов над «королем-щелкунчиком», «кухаркой Еленой» и «сынишкой Умберто» неслыханным вмешательством во внутренние дела Италии. Его усилия привели к тому, что Гиммлер, по крайней мере, стал говорить о церкви, монархии и «черном корпусе» в более умеренном тоне.

Начиная с 1938 года связь между полициями Рима и Берлина начали осуществлять полицейские атташе. Немецким атташе в Риме стал Герберт Каплер, признанный любимчик руководителя Центрального бюро государственной безопасности Гейдриха и потому тайного, но верного моего врага. Значительно позже я узнал, что Гейдрих хотел сделать меня сотрудником своего бюро и его кампания против меня, которую проводил Каплер, должно быть, была организована из-за того, что руководитель личного штаба Гиммлера генерал войск СС Карл фон Вольф ни за что не хотел отдавать меня ему. Чтобы не попасть под начало Гейдриха, я заручился поддержкой Боккини, который ни в чем не хотел помогать этому человеку. Он прекрасно понимал, что, защищая протеже Гиммлера, наживет себе смертельного врага, однако знал, что прямое сотрудничество с Гейдрихом было бы очень тяжелым и опасным делом.

Я всего лишь два раза работал переводчиком у внушавшего ужас шефа Центрального бюро государственной безопасности, и то только потому, что полицейский атташе в Риме никак не мог выучить итальянский язык, чтобы переводить ему. В первый раз это было в апреле 1938 года, когда Гейдрих приезжал в Рим и Неаполь, чтобы проверить, какие были предприняты меры для обеспечения безопасности Гитлера во время визита, запланированного на май, а во второй – в октябре 1939 года, когда он представлял Германию на празднествах по случаю Дня итальянской полиции, поскольку его руководитель, Гиммлер, участвовал в Польской кампании. По мнению итальянцев и итальянок, Гейдрих обладал теми внешними достоинствами, которых не имел его шеф. В отличие от немцев итальянцы воспринимают мир глазами. Характер и так называемые душевные качества для них дело второстепенное, тем не менее они очень быстро раскусили этого голубоглазого немца с тяжелым ледяным взглядом, второго человека в немецкой полиции после Гиммлера. После отъезда Гейдриха Боккини сказал мне:

– На месте Гиммлера я не держал бы рядом с собой такого человека.

Гейдрих продемонстрировал себя в Риме с самой лучшей стороны. Он относился к Боккини как к своему непосредственному начальнику, говорил с военной краткостью, вел себя учтиво и уважительно. Его дьявольская натура проявилась только тогда, когда программа его визита завершилась в Неаполе. Он отправился в отпуск – безопасность Гитлера интересовала его теперь гораздо меньше, чем полицейское училище в Казерте. Огромный замок Бурбонов, который я ему посоветовал посетить, не произвел на него особого впечатления. Он хотел как можно скорее вернуться в Неаполь; зачем – я узнал очень скоро. Когда мы ехали назад, он становился все дружелюбнее и наконец спросил, хорошо ли я знаю ночную жизнь Неаполя. Вспомнив о донне Розальбе, я направился в квартал красных фонарей, который был мне очень хорошо известен. Мы ходили сюда целой компанией, болтали с полуодетыми девушками в их зале, предлагали им сигареты и время от времени угощали выпивкой. Дальше этого дело не шло. Когда дам приглашали в спальни, мы вежливо прощались с ними и уходили по какой-нибудь узкой боковой улочке, покидая Виа Рома.