Кони - Сергей Александрович Высоцкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
15 марта следующего, семидесятого, года Кони уже с гордостью писал из Петербурга Морошкину о том, что назначен товарищем прокурора Санкт-Петербургского окружного суда: «Пален принял меня очень любезно… Тизенгаузен просто удивил своей предупредительностью и заботами о здоровье и т. д. (А между тем, недовольный моим назначением помимо него, назначил меня было, еще до моего приезда, в Царское Село и Лугу, пока не получил от Пал[ена], узнавшего об этом, предписание оставить меня в городе.) С прокурором мы в совершенно официальных отношениях. Завтра я впервые обвиняю (против Арсеньева и Герарда) по делу о покуш[ении] на убийство… Работы у меня очень много, с квартирой не устроился до сих пор, все занято и неприступно дорого по случаю весенней выставки. Сюда приехала моя старуха, и я снова нахожусь в расстраивающей нервы семейной обстановке…» «У меня в заведовании Литейная часть и речная полиция, обвинять буду лишь по важным делам».
В том же, 1870 году ему пришлось еще побывать в Самаре и Казани: в июне его назначают Самарским губернским прокурором, а спустя двадцать дней — Казанским. Но эти назначения были временные. В Казани Кони наблюдал за введением в действие новых судебных учреждений. Пален относился к нему с полным доверием и считал, что под руководством Анатолия Федоровича все пройдет без сучка, без задоринки.
В начале июня министр приехал в Казань с ревизией. Он даже присутствовал на суде, где Анатолий Федорович успешно обвинял убийцу Нечаева. Присяжные не дали Нечаеву снисхождения, он был осужден на десять лет каторги.
Граф остался доволен службой Кони, и в мае 1871 года Анатолий Федорович вернулся в Петербург. Теперь уже в качестве прокурора Петербургского окружного суда.
Так состоялось его «водворение» в родной город, водворение теперь уже навсегда.
СТОЛИЧНЫЙ ПРОКУРОР
1Отношения Кони с Петербургом и петербуржцами были сложные, претерпели немало метаморфоз.
«Ты себе представить не можешь, как опротивел мне Петербург, какую непрерывную цепь страданий я в нем пережил лично за себя и за близких людей и за дорогое дело, — писал Кони в июле 1883 года Морошкину. — Вот уже несколько лет, как после летнего отдыха я возвращаюсь в него с сжатым сердцем и мрачными предчувствиями, спрашивая себя тревожно: «Какие еще несчастья готовит мне судьба в этом Молохе, пожравшем и мои лучшие силы и мои лучшие чувства…Этот город до того пропитан ложью, страхом, бездушием и рабством самого презренного свойства под покровом либеральной болтовни, что иногда просто становится тошно. Человек средних, умеренных убеждений, одинаково негодующий на насилие, откуда бы оно ни шло, сверху или снизу… и пред которым Петербург не заслоняет России, не находит здесь места, удовлетворения, признания, справедливости».
«Надрывающая душу петербургская суета…» — жалуется он в другом письме.
Конечно же, главные огорчения приносила душная атмосфера чинопочитания, рабского выслуживания, в короткие сроки разлагавшая людей, не обладающих той удивительной моральной стойкостью, которая была присуща Кони. «В последние годы судьба отняла у меня многих искренних и близких — одних закинула далеко, других сбила с пути, с третьих сорвала личину и показала их в истинном свете подлости и предательства».
Он называет Петербург городом, где общество без истории, но с историями, без традиций. «Я так не люблю Петербург, — писал он, — что когда мечтаю об отставке (Я часто мечтаю о ней: устал и душевно и телесно!) то… связываю эти мечты с желанием покинуть город, «где улицы всегда мокры, а сердца всегда сухи». Сердце России, милая Москва, где прошла пора моего студенчества, зовет и манит меня…» И тут же, словно спохватываясь и стыдясь своей слабости, он вспоминает о долге гражданина, родившегося и выросшего в Петербурге, и приводит изречение, красовавшееся в средневековом Риме: «Таким я сделался тебя ради, — а ты — что сделал ты меня ради?»
Но вот мы читаем его очерк «Петербург. Воспоминания старожила» и вместе с автором начинаем странствования по городу, недаром названному «Северной Пальмирой». И чувствуем, какими любящими глазами смотрит он на город своего детства.
В воспоминаниях Кони о Петербурге мы напрасно станем искать слова восхищения, превосходные степени — их нет. Но, перевернув последнюю страницу очерка, читатель еще долго будет видеть себя идущим рука об руку с автором по петербургским улицам. И сердце старожила, уехавшего из города, наполнится ностальгическою тоской, а тот, кто еще ни разу не побывал на невских берегах, испытывает немой укор совести.
В год рождения Кони Аполлон Григорьев писал в журнале «Репертуар и Пантеон», который редактировал отец Кони, Федор Алексеевич: «Чтобы узнать хорошо Петербург, надобно посвятить ему всю жизнь свою, предаться душой и телом».
Можно сказать, что Кони прожил в Петербурге всю свою жизнь. В его отношении к городу есть что-то общее с тем, как относился к столице Федор Михайлович Достоевский: «…Несчастье обитать в Петербурге, самом отвлеченном и умышленном городе…» — писал он в «Записках из подполья», а на Раскольникова от великолепной панорамы города «необъяснимым холодом веяло… духом немым и глухим полна была для него эта пышная картина». Но тем не менее после чтения Достоевского остается ощущение хоть и «умышленного», но фантастического города, в природе которого «есть что-то неизъяснимо трогательное…».
Когда Анатолий Федорович был с ревизией в Новгороде, то писал своему другу Морошкину:
«Я окунулся в более здоровую русскую жизнь, я увидел старую Русь и встретил в глухих уездных городах людей с чистой душой и бескорыстной любовью к делу. А главное — я на целый месяц избавился от чада и гама нелепой, искусственной петербургской жизни. Стремление к провинции растет во мне все сильнее — ив переходе туда, к живому делу я вижу панацею против многих моих душевных недугов… И так vive la provincial»[12]
Но мечты остаются мечтами. И в том, что Кони не похоронил себя в провинции, которая лишь при коротких наездах могла показаться ему такой привлекательной, а остался в Петербурге, были свои резоны. Всей душой ненавидя чиновничество, чиновник Кони искал себе друзей в среде художественной интеллигенции — среди
