Области тьмы - Алан Глинн

Кевин побледнел, словно испытал адскую муку.

— А тренды вечно одни и те же… первый — бойся рисковать, второй — двигайся со стадом.

— Тьфу, — сказал Пирс.

Но спорить не стал. Он пробормотал что-то Ван Луну, чего я не расслышал, а потом посмотрел на часы. Кевин не шевелился, уставившись на ковёр, уже почти в отчаянии.

Значит, такова, казалось, думал он, человеческая природа? И как я должен обернуть это к своей выгоде?

Я же, с другой стороны, испытывал острое смущение. Поначалу я ничего не хотел говорить, но и не обратить внимания на приглашение Ван Луна к разговору тоже не мог. И что вышло? Я выставил себя снисходительным говнюком. Понимание тут не очень работает. С какой радости я полез читать лекции двум миллиардерам о том, как делать деньги?

Через пару минут Фрэнк Пирс извинился и ушёл, не попрощавшись ни со мной, ни с Кевином.

Ван Лун же выглядел достаточно довольным, чтобы разговор продолжался. Мы обсудили Мексику и возможный эффект, который окажет на рынки явно иррациональная позиция правительства. Я, ещё возбуждённый, даже поймал себя на том, что выдаю сравнительные цифры ВВП на душу населения 1960 и 1995 годов, наверно, я где-то их вычитал, но Ван Лун меня оборвал, в той или иной степени подразумевая, это уже слишком. Ещё он оспорил пару моих замечаний, и каждый раз оказывался прав. Я видел, как он пару раз посмотрел на меня — со странным выражением — как будто он готов позвать охрану, чтобы меня выкинули из здания.

Но позже, когда Кевин ушёл в туалет, Ван Лун повернулся ко мне и объявил:

— Думаю, пора уже избавиться от этого клоуна. — Он ткнул в сторону туалетов и пожал плечами. — Не пойми меня превратно, Кевин — отличный парень. Он прекрасно ведёт переговоры. Но иногда, Господи.

Ван Лун посмотрел на меня, ища согласия.

Я изобразил полуулыбку, не зная, как отреагировать.

И вот она появилась снова, та тревожная, жадная реакция, которую я вызывал у других — у Пола Бекстера и Арти Мельцера, и Кевина Дойла.

— Давай, Эдди, допивай. Я живу в пяти кварталах отсюда. Мы идём обедать ко мне домой.

Когда мы втроём уходили из «Комнаты Орфея», я смутно осознал, что никто не платил по счёту и ничего не подписывал, даже не кивнул никому. А потом до меня дошло. Карл Ван Лун был хозяином «Комнаты Орфея», более того, хозяином всего здания — безымянной тумбы из стекла и стали на Пятьдесят Четвёртой улице, между Парк и Лексингтоном. Я вспомнил, что читал об этом пару лет назад, когда здание только открыли.

На улице Ван Лун сразу отправил Кевина, сказав, что увидится с ним с утра. Кевин помедлил, потом сказал:

— Конечно, Карл. Увидимся утром.

Мы на секунду встретились взглядами, но оба в смущении отвели глаза. Потом Кевин ушёл, а мы с Ван Луном пошли по Пятьдесят Четвёртой улице к Парк-авеню. Лимузин его не ждал, а потом я вспомнил, что читал статью в журнале, мол, Ван Лун часто делает особую фишку из хождения пешком — и особенно прогуливаясь по своему «кварталу», как будто его главенство над людьми здесь подразумевалось само собой.

Мы подошли к его зданию на Парк-авеню. Короткое путешествие из вестибюля до его квартиры было именно что путешествием, со всеми сопутствующими деталями: портье в униформе, закрученным бирюзовым мрамором, обшивкой из красного дерева, латунными радиаторами. Я удивился крошечным размерам кабины лифта, но оформлена она была шикарно и интимно, я представил, что именно такая комбинация придаёт ощущению от того, что ты внутри, и сопутствующего чувства движения — если ты внутри с правильным человеком — определённый эротический заряд. Мне подумалось, что богатые люди не продумывают такие вещи, чтобы потом воплотить их в жизнь — такие вещи, маленькие случайные всплески роскоши, просто появляются сами, если у тебя есть деньги.

Квартира его располагалась на четвёртом этаже, но первое, что привлекало внимание, когда входишь в мраморный вестибюль, это мраморная лестница, величественно поднимающаяся на пятый этаж. Потолки были очень высокими, и отделаны штукатуркой, а по углам шли бордюры, которые уводили взгляд прямиком к висящим на стенах большим картинам в позолоченных рамках.

Если кабина лифта была подобна исповедальне, то квартира уже являла собой целый собор.

Ван Лун провёл меня по коридору в «библиотеку», как он её назвал, чем она, собственно, и являлась — тёмная, заставленная книгами комната с персидскими коврами, громадным камином и несколькими красными кожаными диванами. Ещё повсюду стояли дорогущие «образчики» французской мебели — ореховые столики, на которые страшно что-нибудь ставить, и аккуратные стульчики, на которые страшно сесть.

— Привет, папаня.

Ван Лун обернулся, слегка озадаченный. Он явно не ждал, что в комнате кто-нибудь будет. У дальней стены, едва видимая на фоне рядов книг в кожаных переплётах, стояла девушка с открытым громадным талмудом в руках.

— Ох, — сказал Ван Лун, а потом прочистил горло. — Поздоровайся с мистером Спинолой, солнце.

— Здавствуй, мистер Спинола, солнце. Голос её был тихим, но уверенным.

Ван Лун неодобрительно прищёлкнул языком.

— Джинни.

Я хотел было сказать Ван Луну, мол, всё в порядке, я совсем не против, чтобы ваша дочь называла меня «солнцем». Если честно, мне даже нравится.

Второй эротический заряд за вечер исходил от Вирджинии Ван Лун, девятнадцатилетней дочери Карла. Когда она была моложе и нежнее, на первых полосах ежедневных таблоидов часто писали о том, что она пьёт, употребляет наркотики и заводит романы с отморозками. Она была единственным ребёнком Ван Луна от второй жены, и он быстро вправил ей мозги угрозой лишить наследства. По крайней мере, так говорили.

— Слушай, Джинни, — сказал Ван Лун, — мне надо принести кой-чего из кабинета, займи мистера Спинолу, пока меня нет, ладно?

— Конечно, папаня.

Ван Лун повернулся ко мне и сказал:

— Я хочу показать тебе материалы.

Я кивнул, понятия не имея, о чём он говорит. Потом он исчез, а я остался стоять, уставившись на стоящую в сумраке его дочь.

— Что читаешь? — спросил я, пытаясь не вспоминать тот случай, когда я в прошлый раз задавал этот вопрос.

— Не то чтобы читаю, я ищу кое-что в тех книгах, которые папаня накупил оптом, когда мы сюда переехали.

Я потихоньку дошёл до центра помещения, чтобы лучше видеть её. У неё были короткие, колючие светлые волосы, она носила кроссовки, джинсы и розовый топик, открывающий талию. В проткнутом пупке она носила золотое колечко, которое блестело в лучиках света.

— А что ищешь?

Она с напускной развязностью облокотилась о шкаф, но эффект смазался из-за того, что она пыталась удержать в руках открытый томище.

— Этимологию слова ferocious.

— Ясно.

— Да, матушка сказала, что это слово идеально описывает мой характер, и так оно и есть — поэтому чтобы успокоиться, я пошла сюда проверить по словарю его этимологию. — Она на мгновение подняла книгу, словно показывая улику в суде. — Странное слово, не находишь? Ferocious.

— И как, нашла? — Я кивнул на словарь.

— Нет, отвлеклась на feckless[4].

— Ferocious буквально значит «дикий на вид», — сказал я, обходя самый большой из красных кожаных диванов, чтобы приблизиться к ней. — Оно происходит из комбинации латинского слова ferns, что значит «яростный» или «дикий» и частицы ос-, которая значит «выглядит» или «кажется».

Джинни Ван Лун секунду разглядывала меня, потом захлопнула книгу с громким «шлёп».

— Неплохо, мистер Спинола, неплохо, — сказала она, пытаясь подавить усмешку. Потом, когда она запихивала словарь на полку, она сказала: — Ты не из папаниных бизнесменов ведь?

Я секунду раздумывал, прежде чем ответить.

— Не знаю. Может, из них. Посмотрим.

Она обернулась ко мне и в установившейся тишине я понял, что она разглядывает меня сверху донизу. Я вдруг почувствовал себя неуютно и пожалел, что не купил новый костюм. Тот, что на мне, я уже долго надевал каждый день, и начал чувствовать себя в нём неуютно.

— Ага, но не из обычных его бизнесменов? — Она задумалась. — И ты не…

— Не — что?

— Не слишком уверенно смотришься… в этой одежде.

Я оглядел костюм и попытался придумать, что о нём сказать. Ничего не придумал.

— И что ты делаешь для папани? Какие услуги оказываешь?

— Кто сказал, что я оказываю услуги?

— У Карла Ван Луна нет друзей, есть только те, кто на него работает. И что именно делаешь ты?

Слова её — что странно — не вызывали ни раздражения, пи злости. Для девятнадцатилетней девушки она была изумительно хладнокровна, и я мог легко сказать ей правду.

— Я трейдер на фондовой бирже, и в последнее время обился успеха. И вот я пришёл — как мне кажется — дать твоему отцу… совет.

Она подняла брови, раскрыла руки и изобразила реверанс, словно говоря, вуаля.