Трое в джунглях, не считая блондинки (СИ) - Нарватова Светлана "Упсссс"

Я решительно сгрузила похожие на пепино плоды на рюкзак Уэйда и направилась в сторону леса, откуда вышел довольный Додсон. Походка у него стала более уверенной. Хех!

— Ну, не хочешь — как хочешь, — довольно заявил мне в спину британец.

«Не хочешь»!

Вот же поганец! Так бы и врезала гранадильей по носу!

Пассифлора (страстоцвет) — это не только ценная декоративная лиана и седативное средство, но еще и маракуйя. А также гранадилла, гулупа, куруво и так далее. Непонятно? Тогда давайте разбираться. Всего род Стастоцвет насчитывает более 500 видов, большинство из которых имеют съедобные плоды. Больше других европейцам знаком страстоцвет съедобный, известный нам под названием маракуйя. Но, оказывается, он есть двух видов.

В Колумбии знакомые нам по картинкам плоды с синей кожицей называют не маракуйей, а гулупой. А маракуйей зовут совсем другие плоды с зеленоватой кожицей, которые преимущественно используют для получения сока. Собственно гранадиллой обычно называют плоды страстоцвета язычкового, также известного как гранадилла сладкая.

Хотя гранадиллами называют плоды любого страстоцвета. Например, куруво — это банановая гранадилла. В переводе это название означает «маленький гранат». Так фрукт назвали из-за большого количества семечек в желеобразной сочной оболочке.

26. Брайан

Смотреть на взбешенную девчонку было одно удовольствие. В венке на растрепанных, отливающих зеленью сельвы волосах, она была похожа на дриаду. Оттененные крупными цветами глаза метали синие молнии. Всё-таки магия природы — великая сила. Увидел бы я в городе эту фифу, упакованную в модные шмотки и приглаженную стилистом, — прошел бы мимо. И ничего бы не дрогнуло. А взъерошенная и в венке, разгоряченная, как после секса, Келли пробуждала что-то глубоко в подкорке. Инстинкт размножения, например. Очень сильно пробуждала. Прямо не усыпить. И не только у меня. А еще желание отстоять свой прайд. Правда, если Дарвин нам не врет, у наших предков были не прайды, а стаи. Вот посмотришь на Феррана, и сразу веришь, что люди произошли от обезьян. А как к зеркалу подойдешь, так одолевают сомнения: все ли?

Изящная фигурка скрылась за стволами. Я отправил в рот мякоть гранадильи с ножа. Лучше думать не о взгляде Келли, от которого недремлющий инстинкт размножения начинает нетерпеливо шевелиться, а о ее поведении. Откуда она знает, что это за галстук? У нее был роман с кем-то из «старых итонцев»? Мысль о ее любовниках была неприятна. Инстинкт собственника рядом с Келли тоже расцветал махровым цветом. Не то чтобы раньше я легко делил женщин с другими. Просто француженка была такая тоненькая, такая маленькая, что если от нее взять всё, что я хочу, на других уже ничего не останется. Может, ее отец-британец — не простой британец? Но откуда тогда у нее навыки оказания первой медицинской помощи? Ладно, бог с ней, с первой помощью. Принцесса Диана, например, в юности подрабатывала в частном детском саду, а там без медицинской помощи никак. Этим, можно сказать, никого не удивишь. Тем более что француженка всего лишь ссадину обработала, не искусственное дыхание делала. Хотя от «рот-в-рот» я бы не оказался. Или просто в рот. Я не привередливый. Но где она наработала походные навыки? Откуда знает, как выглядит арахис выше уровня почвы? Почему у нее не возникло вопросов, почему этого не знаю биолог я? И самое главное: видела ли она шприц? И кем теперь меня считает?

…Во всяком случае, есть из моих рук она отказалась.

Повеселевший после крема Додсон спросил разрешения взять плод и, помедитировав, присоединился к трапезе, используя вырезанное вчера из палки подобие ложки-лопатки.

Вскоре к нам присоединилась Келли. Она протянула мне свою бутылку с водой и попросила:

— Полей, пожалуйста.

Отавиу посмотрел на нее и хрюкнул и быстро отвернулся, веером расплёвывая не проглоченные остатки фрукта. Эндрю, глядя на него, тоже склонился над половинкой гранадильи, прикрывая улыбку ложкой. Даже я не сдержался, признаюсь.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Я думал, что после малой нужды такие проблемы только бывают у мужчин, — проявил утонченность манер колумбиец и отер губы рукой. — Ветер, что ли?

— Ты еще «дождь» скажи, — не удержался я и протянул руку к бутылке.

— Золотой, — подмигнул мне Отавиу.

— Эндрю, пока эти юноши обсуждают актуальные для них темы, — блондинка притянула бутылку к себе и сделала несколько шагов к американцу, — не могли бы вы полить мне на руки. Мне нужно линзы снять.

— Давай я, — предложил я.

— Спасибо, лучше Эндрю, — бросила девчонка.

— Злопамятная, да? — подтрунил над ней я.

— Ни в коей мере, — уверила меня блондинка и невинно продолжила. — Просто мне потом эту бутылку в руки брать…

И они втроем рассмеялись. Будто у Эндрю после крема руки чище.

А что плакать, с другой-то стороны. Еда есть. Вода есть. После переправы через реку все коровы выжили. Есть повод радоваться жизни.

Даже тому, кто спрятал рядом с самолетом использованный шприц. Надеюсь, это всё же не француженка.

Сполоснув руки и обтерев их бумажным платочком из кармана (злопамятная, но запасливая!), блондинка задрала голову и сунула указательный палец прямо в зрачок. Потом склонила голову и уцепила что-то в углу глаза двумя пальцами и выбросила в траву.

— А ты разве линзы не в футлярчик их складываешь? — полюбопытствовал я, наблюдая за ее манипуляциями со вторым глазом.

— От них теперь один вред. И вообще, если честно, в сельве очки безопаснее, — она посмотрела на меня чуть прищуренными близорукими глазами и подошла к своему рюкзаку.

В нем обнаружился твердый футляр с очками в изящной металлической оправе. Почему-то в очках Келли выглядела еще беззащитнее. Потом она вынула свернутый бинт и открутила достаточно длинный кусок. Все с интересом наблюдали за ее манипуляциями. Когда «хлеб» уже есть, хочется зрелищ. Келли сняла с головы мой венок, сложила бинт вдвое по ширине, наклонила голову, пропуская его по лбу, и завязала на затылке, как японскую хатимаки.

— Пот замучил, — призналась она американцу.

— А можно мне так же? — попросил он, откидывая голову. Мол, завяжи сама. А то у меня подмышками где-нибудь получится.

И она повязала!

А он оторвал цветок от моего венка и сунул ей за ухо под повязку!

— А мне? — возмутился я. Почему я не догадался первым?

— А у тебя итонский галстук есть, — сообщила мне блондинка, с чувством выполненного долга вынула из самодельного чехла, притороченного к поясу, выкидной ножик и со счастливым предвкушением на лице взяла в руки гранадилью.

…Кстати, а откуда у модного дизайнера из Парижа выкидной нож?!

27. Брайан

После трех сочных фруктов идти никуда не хотелось. Хотелось прилечь и уснуть, хотя за ночь я выспался, как сурок к марту-месяцу. Однако убедить в этом организм, накачанный фруктозой под завязку, оказалось не под силу. Организм жаждал срочно усвоить, что перепало. Все осоловело моргали, разговоры затихли, и лишь шлепки по всё еще голодным двукрылым нарушали безмолвное умиротворение.

Но путь — не сон, не он тебя одолевает, а ты его. Пришлось расталкивать моих «коммандос». Чуть ли не на пинках поднимать. Никто идти не хотел. Чуть ли не хором предлагали устроить лагерь прямо здесь, возле еды. Причем у меня было такое ощущение, что Отавиу подключился к этому саботажу исключительно, чтобы расшатать мои нервы и статус лидера. Но, шатай — не шатай, а рожденный повелевать при виде шавки хвост не поджимает. Через десять минут все стояли злые, но собранные и загруженные второй порцией фруктов. Больше запас — тяжелее нести. Сошлись на золотой середине: каждый взял ровно столько, сколько съел, плюс один. На перекус по пути.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Идти было непросто. Еще пару раз мы делали привалы, но короткие. Возвышенность, по которой мы поднимались, довольно резко поднималась вверх. Впервые я был рад выступающим змеям-корням, которые, словно ступени стремянки, помогали ногам справиться с крутизной. Когда подъем внезапно закончился, сменяясь небольшим спуском, а затем довольно сухой и ровной поверхностью, стало ясно, что на сегодня всё. Предложение устроить привал было встречено всеобщим ликованием, тихим и вялым по причине измотанности ликующих.