Личное счастье - Любовь Воронкова

– А может, нам по-другому сделать? – сказал отец.

Зина очнулась.

– Папа, ты про что?

– Может, нам вот как сделать: мы с Антоном в деревню, а ты догоняй ребят.

– Да? А это разве можно?

Радость была внезапной: Зине в голову не приходило, что все еще можно поправить, вернуть, догнать.

– А почему же нельзя? Сядешь в поезд, пошлешь телеграмму. Они пишут, где остановятся в пути?

– Да. Они придут в Кострому, а потом сядут на пароход.

– Вот в Костроме ты их и встретишь.

Зина бросилась к отцу и, как маленькая, обняла его за шею:

– Папочка, как ты хорошо придумал! И как же это ты мог так хорошо придумать?

– А мы – без тебя, да? – спросил Антон.

– Видишь, какой ты! – упрекнул его отец. – Надо же и Зине погулять на свободе. А мы с тобой будем по воскресеньям на рыбалку ходить.

– Купаться будем?

– И купаться будем. И уху варить. А там грибы пойдут. Да мало ли!

Антон вздохнул и молча посмотрел на Зину. Зина в волнении прошлась по комнате. Она поедет, поедет, она догонит ребят, и все осуществится, о чем мечталось! Искоса взглянув на отца и Антона, она почувствовала, что у них не совсем ладно. Хоть и толкуют они про уху и купание, однако оба загрустили, что Зины-то с ними не будет. На минутку сердце ее затосковало, жалко оставлять их… Но радость предстоящего затопила все другие чувства. Она поедет, поедет! Она догонит! Ой, как обрадуются ребята, когда она явится к ним!

– Папа, значит, мне написать им, что я еду?

– Конечно. Адрес-то есть?

– Адрес есть! Вот – Кострома, почтамт, до востребования.

– Пошли телеграмму, сообщи, когда будешь. До Костромы ехать всего только ночь.

– Значит, надо рассчитать. В Костроме они будут второго июля – через семь дней.

– А через шесть ты выедешь.

– Одна?..

– А что ж такого? Вечером мы с Антоном тебя проводим. А утром ты встретишься с ребятами. Даже некогда тебе будет и одной-то побыть.

– Папка, спасибо тебе!

На другой день к вечеру Стрешневы получили телеграмму: у Кати ангина в тяжелой форме, и заведующая просит приехать.

Телеграмму получила Зина. Она вошла с ней в комнату, перечитала еще раз краткие строчки, стараясь осмыслить, что произошло. А когда осмыслила – закрыла лицо руками и заплакала, опустившись на стул. Слезы хлынули ливнем, заливая лицо, они текли по рукам меж пальцев. Жалко было бедную маленькую Изюмку, которая вся в жару лежит сейчас в изоляторе. Жалко себя и всех своих сразу исчезнувших радостей. Вся душа возмущалась оттого, что так внезапно нехорошо повернулась жизнь…

НЕУДАЧНАЯ ВСТРЕЧА

Клеткин стал задумываться. С того утренника в клубе, когда расхваливали всяких там малявок, он почувствовал себя чем-то оскорбленным. Подумаешь, артист – Антошка Стрешнев: надел на себя раскрашенный шар да и бегает. А какой же он актер, если его лица не видно? У настоящего актера все на лице: горюет – так горе, а радуется – так радость. А если закрыть лицо, то всякий дурак сыграет. И пусть этот Антошка спасибо скажет, что Яшка молчал. А то как крикнул бы: «Вишневое варенье!» Ну и все. И скуксился бы сразу, вот тебе и актер! Сеанс окончен!

А вот если бы Яшку позвали и сказали бы: «Яшка, хочешь роль играть?» Вот тогда и увидели бы, какие настоящие актеры бывают. Он бы самого Чапаева мог сыграть. Только вот ростом еще маловат!

Ну ладно, пускай не Чапаева. А уж разведчика-то сыграл бы! Только разве позовут?

Яшка с унылым раздумьем сидел у окна возле чахлого фикуса и играл сам с собой в карты. Он обыгрывал своего невидимого партнера как хотел, подмешивал себе тузов, брал себе козырей, а простую масть подбрасывал партнеру… Но где-то, вторым планом, шли неотвязные мысли о том, что жизнь у него складывается как-то неладно. Вот и товарищей у него никаких нет, один да один…

Для разнообразия Яшка начинал ругаться со своим партнером:

– Ты что – плутовать? А ты знаешь, что за это бьют? То-то у меня! Как дам раза, так и засохнешь!

И он лупил картами воображаемого противника, хлестал ими по столу.

– Что – получил? Теперь запомнишь, не будешь семеркой короля брать!

А мысли текли своим чередом. Надо куда-то подаваться. Вчера в клубе он слышал, как ребята в красных галстуках разговаривали про Артек. Море там теплое. Купайся с утра до ночи. И даже ночью не остывает – лафа! И всякие персики, мандарины на деревьях растут. Еще пароходы огромные ходят по морю, пристают к Ялте. И там, в Ялте, иногда стоят всю ночь, огней от них – полное море. Постоят-постоят, а потом вдруг снимутся и тихо уйдут. Вокруг света…

А что, если Яшке забраться на такой пароход? Ведь он как большой дом все равно. Яшка спрячется там, и не найдет его никто. А что? Теперь вон сколько людей ездит вокруг света. Чего ж Яшке дома сидеть? Во дворе жарко, скучно. Дома мать с отцом только и знают что ругаются. А если не ругаются друг с другом, то ругают Яшку. Очень интересно, что ли?

– Чем ходишь? – закричал Яшка, стараясь прервать свои тревожащие душу мысли. – Козырным королем? Эх, простофиля! На короля-то здесь тузик есть. Всё – и ваших нет!

Вот на соседнем дворе в карты играют – это да! На деньги. Много выиграть можно. Только там все взрослые, Яшку не принимают. Как вечер, так выходит к деревянному столу под тополем жилец дядя Павел. Он молодой еще, а у него черная борода. Интересная борода: на щеках растет, а на подбородке нет. Идет по двору и уже карты тасует. Ух и ловкий игрок, везет ему! Сначала проиграет немножко, а потом и начнет загребать. Другие ругаются, а чем дядя Павел виноват? Один раз и Яшкин отец всю свою получку проиграл. Вот-то было ему от матери! И дяде Павлу от нее попало. А за что? Везет человеку, и всё. Он даже и не работает нигде. Зачем ему работать? И так денег сколько хочешь. Вот бы Яшке так играть научиться. Да и научился бы, но не принимают. Дядя Павел хотел было принять, да другие не велели, нечего, дескать, ребятишек обманывать. А какой же обман, когда ему карта идет? Может, и мне пошла бы… Правда, говорят, что он нужную карту в рукав прячет. Вот бы узнать, как это он…

Кто-то неожиданно постучал в дверь.

– Не заперто! – крикнул Яшка.

Дверь открылась, и в комнату вошла Зина Стрешнева. Яшка растерялся, глаза у него забегали. Чего это она пришла? Знает, что мать с отцом на работе…

Зина лишь два дня тому назад вернулась от Изюмки. Печальные дни в затененной комнате изолятора, тяжелые ночи, полные тоски и страха, у постели задыхающейся сестренки. Отчаяние и бессилие помочь. В эти дни Зина не видела ничего вокруг. Было только одно – душный зной длинных, однообразных, полных тоски часов и ночной страх за эту маленькую жизнь, которая могла угаснуть.

Нет, она не могла угаснуть. Зина эту мысль гнала с отчаянием и ожесточением. Если бы жива была мама, разве дала бы она умереть Изюмке? Нет, никогда не дала бы. И Зина не даст! Нет, не даст!

Когда одолевала усталость и голова валилась с плеч, Полина Аркадьевна тихо обнимала Зину за плечи и отводила на постель.

– Поспи, я посижу. Я не отойду от Изюмки. Я не засну около нее, не бойся.

Изюмка бредила, звала Зину, глядя ей в лицо, и не узнавала. Еле справляясь с рыданиями, Зина с ужасом прислушивалась, как что-то хрипит и клокочет в маленьком горле и дыхание со свистом прорывается сквозь этот хрип, как ее бедная младшая сестренка изо всех сил борется за свою жизнь…

Все эти дни и мучительные ночи были до конца, до последней минуты заполнены страхом и борьбой с болезнью. Глаза видели только раскрасневшееся от высокой температуры Изюмкино лицо, уши слышали только ее затрудненное дыхание. И больше ничего. Может, и в эти дни цвели желтые бубенчики на луговинах и жужжали пчелы в липовых цветах, может, люди пели песни и купались в реке, а ночью светила луна и искрились звезды – Зина не знала.

Каждый вечер после работы появлялся отец. Его потемневшее лицо с запавшими черными глазами, его неуклюжие попытки помочь, его тревожные расспросы и разговоры с врачом – все это еще больше мучило Зину. Она изо всех сил старалась успокоить отца:

– Ну что ты? Обыкновенная детская болезнь. – Она повторяла то, что ей самой, утешая, говорил врач. – Все дети болеют ангиной, но ведь никто не умирает же. Только нужен внимательный уход, вот и все. Что ж ты, папка, думаешь, что я без тебя не сумею? Вот еще. Не беспокойся. Здесь и врач все время, и Полина Аркадьевна, и я. Чего ты? Вот еще, испугался! Поезжай, ведь тебе завтра на работу!

У Зины были союзники. Врач объяснял отцу, что его присутствие здесь никому не нужно, болезнь тяжелая, но катастрофой не грозит. Полина Аркадьевна журила его и тоже успокаивала как могла. И бедный отец наконец уходил, ссутулив свои широкие плечи. Зина каждый раз стояла у ворот и глядела, как он уходит. Эта понурившаяся голова, эта неуверенная походка охваченного горем, растерявшегося человека… Зина плакала, глядя ему вслед. Бедный, ведь он не забыл, как словно из рук ушла в могилу их мать. Он никогда не забывает этого. Он не прощает и не простит себе ее смерти. Как же не дрожать и не трепетать ему теперь, когда может вот так же уйти ребенок? Пет, нет, Зина не даст уйти ребенку, нет, не даст!