Кутузов - Леонтий Раковский

Деды и бабы опять кланялись до земли.

Ребята бежали, старались рассмотреть посла, но в карете сидели двое: оба толстые, оба в треуголках, у обоих лента через плечо и на груди как жар — ордена.

Вот уже и река.

На турецком берегу тоже двигалась к реке пестрая, цветистая толпа.

Слышалась дикая турецкая музыка. Все заглушали барабаны.

И вдруг над русским берегом блеснул огонь и разом ударило десять пушек.

Бабы и девки шарахнулись в сторону. Кто присел, кто стоял, зажав пальцами уши.

Торжественная процессия подошла к Комиссаровой ставке.

Генералы вылезли из кареты.

Офицеры слезли с лошадей. Все пошли к палаткам.

А войска и кареты стали съезжать на паром. Турецкая свита и повозки тоже собрались на своем пароме отчалить от берега.

Пока на пароме перевозили свиту Кутузова, слуг и команды на турецкий берег, комиссар Пассек угощал посла завтраком.

На русский берег стала выгружаться свита турецкого Рашик-Мустафы-паши в смешных высоких шапках и цветистых чалмах.

— Повозки у них поганые, а кони — гарные! — оценивали дубоссарцы, глядя без особого удовольствия на гостей.

Но вот паромы перевезли всю свиту: турки табунились на русском берегу, русские стояли на турецком.

Тогда снова прогремела пушка. Турки ответили тем же.

Из ставки вышел высокий комиссар Пассек.

Рядом с ним шел среднего роста полный генерал. А за ними человек десять офицеров.

— Посол! Посол!

Они не спеша спустились к пристани, где ждали лодки, и поехали к плоту.

Турки на своей стороне делали в точности то же.

— Везут, как жениха к невесте!

Русские и турецкие лодки одновременно пристали к плоту.

Послы в одно время взошли на плот, сели в кресла друг против друга.

Комиссары послов сели чуть сзади, свита за ними.

С берега смотрели, что будет дальше:

— Говорят.

— По-каковски?

— И понимают?

— А переводчики на что?

Послы беседовали недолго. Разом встали. Каждый комиссар взял своего посла за руку и подвел к другому.

— Знакомятся.

— Пошли к лодкам. Садятся.

— Едут!

И снова с обоих берегов грохнули пушки и загремела музыка, встречая именитого посла.

Через несколько минут послы одновременно ступили на чужую землю.

Русскому посольству наскучило тащиться по скверным турецким дорогам в Константинополь.

Ехали чрезвычайно медленно: всюду подолгу ждали, пока турки соберут подводы. Немало задерживали пышные встречи, которые устраивались везде русскому послу.

Эти парадные встречи надоели всем до смерти. Толмачи и повара, швейцары и актуариусы[12], пажи и скороходы давным-давно заучили, после кого им положено следовать в шествии. Надоело наряжаться во все парадное, а затем через час снова чиститься: стояла жара, было очень пыльно.

Михаил Илларионович в менее важных пунктах частенько прикидывался больным, и вместо него в этих церемониях отдувался маршал или первый секретарь посольства.

Вообще же в свите было много по-настоящему больных.

Скверные продукты, доставляемые турками, обилие фруктов, на которые набросились северяне, — все это вызывало поносы. А чем ближе подвигались к Дунаю, тем больше становилось больных лихорадкой.

Хорошо, что нигде по дороге не встречали чумы.

У Михаила Илларионовича уже хватало работы: в его руках сосредоточивалась вся русская политика на Босфоре. Он держал непрерывную связь с Петербургом и поверенным в делах в Константинополе полковником Хвостовым.

Главная задача Кутузова в Турции была на первый взгляд проста.

В секретной инструкции, данной Кутузову Екатериной II, было о Турции сказано:

"Иного от нее не требуем, как точного исполнения постановленных между нами соседственных и торговых условий, при чистосердечном с ее стороны попечении отвращать все, что тишину и безопасность границ наших колебать может".

Кутузову предписывалось устранять во взаимоотношениях России и Турции все то, что "остуду родить может".

В Турции царствовал умный Селим III, который начал реформировать армию и флот. Его считали ниспосланным для того, чтобы возвеличить Турецкую империю. Так якобы предсказал придворный астролог.

Но в коллегии министерства иностранных дел России верили больше в "астрологов" из английского и французского посольства и потому предупредили Кутузова, чтобы он установил, не являются ли эти реформы результатом "подущений министров других держав, нам завиствующих".

Вот уже вынырнул старый знакомец Михаила Илларионовича — Анжели: Кутузову донесли, что Анжели собирается приехать в Таврию.

Михаилу Илларионовичу было указано внимательно следить за военными приготовлениями Порты и извещать обо всем Суворова и вице-адмирала Мордвинова, командующих сухопутными и морскими силами на Черном море.

Кутузов в пути тщательно собирал сведения. Особых приготовлений нигде не было заметно. Правда, к Измаилу из Молдавии везли лес, понемногу обновляли внешние и внутренние палисады, а в Бендерах работало триста человек, но во всех этих крепостях и гарнизон и артиллерия были весьма малочисленны.

Только 12 августа Кутузов, при пушечной пальбе, переправился на двух галерах через Дунай.

Дальше шли собственно турецкие города. Они все были похожи друг на друга. Те же извилистые, грязные улочки, те же дома, напоминающие ящики (на улицу выходили только стены без окон), те же минареты, стоящие среди нагромождения домов, как неусыпные часовые, те же фонтаны, осененные плакучими ивами. Улицы чередовались с кладбищами, утопавшими в зелени кипарисов.

И по турецкой земле поехали не быстрее, чем ехали по Молдавии и Валахии.

Только в начале сентября проехали Адрианополь, а в воскресенье 25 сентября увидали минареты Стамбула, как турки называли свою столицу.

На последней станции у Константинополя Кутузов хотел немного отдохнуть и осмотреться перед въездом в столицу, но сопровождавший русское посольство двухбунчужный паша стал просить Кутузова обязательно въехать в Стамбул в понедельник 26 сентября.

— Что он, так соскучился по своим женам, что не может обождать одного дня? — спросил у переводчика Михаил Илларионович.

— Ваше превосходительство, он говорит, что у них вторник считается несчастливым днем.

— А у нас как раз понедельник тяжелый день, — заметил бывший при разговоре секунд-майор Резвой.

— Пусть турки боятся своих несчастливых дней, а нам не пристало. Хотят, чтобы мы въехали в понедельник, — извольте, въедем, — ответил Михаил Илларионович.

И русское посольство торжественно въехало в Стамбул в понедельник 26 сентября.

Вместо положенных шестидесяти дней пути русское посольство ехало от границы до Константинополя сто четырнадцать дней.

Константинополь встретил Кутузова не только со всеми почестями, какие были обусловлены князем Репниным, но даже еще пышнее.

"Наружная вежливость министерства оттоманского противу меня и свиты моей превзошла некоторым образом мое чаяние", — писал Кутузов императрице.

Прусский и неаполитанский послы, благожелательно относившиеся к России, встретили Кутузова на последней станции перед Константинополем, а остальные только присутствовали при въезде русского посольства в столицу Турции.

На следующий день с утра к Кутузову явился чиновник великого визиря узнать о здоровье почетного гостя и передать ему подарки.

Затем стали приезжать с визитом послы.

И только после обеда Кутузов смог уединиться с поверенным в делах, полковником Александром Семеновичем Хвостовым.

Хвостов познакомил чрезвычайного посла с людьми, с которыми ему предстояло иметь дело, и обрисовал всю обстановку.

Кутузов знал, что положение простого народа в Турции ужасное: деревня разорена непосильными налогами и взяточничеством алчных чиновников.

Нищую турецкую деревню Михаил Илларионович видел собственными глазами во время трехмесячного пути из Дубоссар в Константинополь.

Но Хвостов дополнил эту картину. Он рассказал, что всего у турок насчитывается девяносто семь разных налогов, что существуют такие нелепые налоги, как "за воздух" или "за зубы" — вознаграждение чиновникам за то, что они во время командировок в деревни изнашивают свои зубы.

Крестьяне день и ночь изнывают в работе, чтобы только рассчитаться с податями. Многие бегут, бросая все.

— А что же султан? В чем же его реформы? Ведь от него ждут, что он вознесет Порту? — спросил Михаил Илларионович.

— Селим Третий не Гарун-аль-Рашид: он не интересуется, как живет народ. Его больше тревожат военные неудачи и пустая казна. Он реформирует армию и флот.

— Вероятно, он обыкновенный восточный деспот, жестокий и грубый?