Эмир Кустурица. Автобиография - Эмир Кустурица

Среди множества историй о покойной особенно часто вспоминали, как она воспитывала своих детей. «Твой сосед важнее, чем твоя собственная мать, запомните это, дети!» Я слышал тысячу историй об отношениях с соседями в Боснии, и каждая из них подчеркивала значимость этой фразы. Вероятно, родители настаивали на этой точке зрения, потому что на практике чаще всего было по-другому. Жест мужчины с первого этажа, который накрыл одеялом бедную жертву, был тому наглядным примером. Он сделал это не для того, чтобы избавить соседей от шокирующего зрелища — мертвой старухи, распростертой на асфальте. Накрыть мертвое тело до приезда медиков, пока они не увезут останки, считается в порядке вещей. Но в данном случае, как только его дети вернулись домой из школы, не заметив накрытого тела старухи, он снял покрывало с несчастной и бросил его в стиральную машину.

Сенка примчалась на место трагедии и обнаружила разбитое тело своей матери, и эта картина осталась с ней на всю жизнь. В таких случаях невозможно найти слова утешения, и Сенка знала, что причиной ухода Ханифы была вовсе не болезнь, с которой та давно и успешно боролась. Ее мужа больше не было с ней, и она не видела смысла в своей жизни.

Съемки моего фильма были отложены на неопределенный срок. Они не могли начаться, пока не успокоится наша боль, боль всех родных и близких благородной старой дамы, и не пройдет шок от этой невероятной трагедии ее самоубийства.

Первый этап съемок начался, когда в нашей памяти притупилась боль утраты. Подобно тому как со временем с черно-белых фотографий исчезает глянец, и в итоге остается лишь матовая поверхность, неизбежно унося событие в объятия вечности.

Моя жизнь

В 1973 году фильм «Часть правды» был показан на фестивале любительского кино в городе Зеница. Жюри зажгло мою звезду на закопченном небосводе этого города: фильм получил первый приз. Не то чтобы это произведение представляло огромный прорыв в мировом кино: никто не считал, что «Часть правды» станет классикой. Но присуждение приза подтверждало фразу, произнесенную ранее Камеричем, другом моего отца: «Повезло тебе, Мурат, твой сын знает, чего хочет!»

Я отправил «Часть правды» в пражскую Академию изящных искусств. Экспрессивность фильма стала достаточным основанием для комиссии, чтобы пригласить потенциального студента в Прагу для сдачи устного экзамена.

Вместе со мной в Прагу отправилась компания из нашей гостиной — все те, кто принимал участие в наставлении на путь истинный заблудшего лицеиста. Под эгидой Сибы Крваваца мы с отцом и Омерицей высадились в Праге.

Путь, ведущий в Академию, был расчищен тетей Бибой. После Варшавы и хеппи-энда в истории с семейством Райнвайнов, которые в итоге съехали из ее квартиры на площади Теразие, она четыре года вместе с дядей Любомиром прожила в Праге. Тетя снова работала в Институте международного рабочего движения, в то время как ее муж по-прежнему был корреспондентом агентства ТАНЮГ. Между тем на смену телетайпу пришел телефакс, и теперь дядя Любомир мог посвящать больше времени своему любимому занятию: теннису. Именно так он познакомился с Вацлавом Ицхой, секретарем Академии изящных искусств. Тетя Биба сумела принять нового гостя как подобает и рассказала ему обо мне множество красивых историй. Вернувшись в Белград, тетя не теряла связи с Ицхой и прочими пражскими деятелями. Я пришел к ней в гости на площадь Теразие, где она встретила меня как принца, бранясь на семью своего мужа:

— Эти немецкие свиньи забрали аккордеон Славенки!

— Нет, тетя, они не немцы, Райнвайны родом из Австрии.

— Это то же самое, мой Эмир! С Любомиром и семейкой Райнвайнов следует всегда быть начеку. Даже когда спишь, нужно следить краем глаза и слушать вполуха.

— Неужели они так ужасны?

— Райнвайны? Ты даже не представляешь, мой Эмир, с кем я живу!

— Если тебе что-нибудь понадобится, обращайся ко мне, ты же знаешь, что я твой защитник, готовый на все! — заверил я ее.

Я хотел, чтобы она знала, что может на меня рассчитывать.

— Ах, ты мое солнышко! — воскликнула она, прослезившись.

Поступить в Академию изящных искусств было делом непростым. Все кандидаты, мечтавшие об артистической карьере, опасались, что в напряженной обстановке экзамена не смогут достойно донести свои мысли до приемной комиссии.

Накануне экзамена я сидел один в своем номере отеля «Люцерн» и повторял материал. Всякий раз, делая передышку, я отправлялся в номер к членам нашей пражской экспедиции. И тогда отец, Омерица и Сиба быстро меняли тему разговора. Омерица заказал пражской ветчины. Бросив взгляд на молоденькую официантку, выставившую напоказ глубокое декольте, он произнес:

— Вы заметили, с каким вожделением малышка смотрит на Эмира?

Я был смущен, поскольку на самом деле это я пялился на официантку. Я понял, что Омерица просто пытается сменить тему, поскольку только что они разрабатывали план ночной охоты на чешских красавиц. Мой отец тут же включился в игру, забыв, что я был таким же герцеговинцем, как они, и умел приходить к логическим заключениям кратчайшим путем.

— Почему бы ей на него не смотреть? Он высокий, привлекательный и умный — полная противоположность нам!

Разумеется, это был отвлекающий маневр, чтобы не проболтаться о своей вечерней эскападе. И я совершенно не удивился, когда вечером они отправились «поразмять ноги».

Гостиничные номера не относились к моим любимым местам. Холодильник беспрестанно гудел, а матрас на кровати был продавлен посередине, что свидетельствовало о том, что до меня здесь спали тысячи других людей. А сколько пар, должно быть, занималось любовью на этой кровати! Здесь наверняка побывали гуляки всех мастей, которые видели в чешских женщинах идеальное сочетание домохозяйки и проститутки. Неоновый свет рекламы отеля напротив ритмично мигал, отражаясь на стене прямо над моей головой. Я ощущал этот свет, как невыносимый звук. Сколько себя помню, не знаю почему, я не только что-либо вижу, но одновременно и слышу это. Пока трамвай с грохотом пересекал Вацлавскую площадь, мне в голову пришла мысль, что способность чувствовать свет как звук представляет собой преимущество для будущего режиссера.

Моим единственным убежищем в этой неприятной комнате, скорее враждебной для кандидата на обучение кинорежиссуре, было погружение в литературу. Чтение рождало во мне чувство, похожее на то, что я испытывал в ту пору, когда строил свой «Титаник». Все тяжелые моменты, которые время и пространство навязывали человеку, отходили на второй план. Это ощущение было особенно сильным, когда в свой мир меня уносил Чехов. Его истории о «маленьком человеке», одновременно простые и фантастические, напоминали мне мою собственную жизнь. Мой отец был готовым персонажем рассказов Чехова. Его желание маленького человека участвовать в большой истории полностью совпадало с чаяниями чеховских героев. Едва перевернув первую страницу книги, я наткнулся на персонажа, который меня очаровал. Внезапно мне захотелось упростить свою жизнь, подобно этому учителю географии. Он строил свое видение внешнего мира исключительно на очевидных вещах. Он никогда не шел на риск и не произносил ничего, в чем не был бы уверен на сто процентов. «Лучше всего для человека зимой, когда стоят холода, свернуться клубочком в теплой комнате возле печки», — говорил он. Его находчивость приводила меня в восторг, когда он заявлял: «Когда солнце палит слишком сильно, человеку лучше спрятаться в прохладной тени».