Под сенью благодати - Даниель Жиллес

К счастью, план приведения в порядок корта в Булоннэ не был оставлен без внимания. Вернувшись в коллеж, Жорж рассказал Бруно о том, что он там сделал во время каникул с помощью Сильвии. Без особого труда юноши получили от настоятеля разрешение работать в Булоннэ каждый четверг и каждое воскресенье после полудня. Бруно, который даже и не мечтал видеть Сильвию два раза в неделю, был на верху блаженства. Он с трудом мог поверить такому счастью и первое время, отправляясь с Жоржем в Булоннэ, каждый раз боялся, что не увидит ее. Но как только они начинали трудиться, появлялась Сильвия в рабочих брюках и туфлях на веревочной подошве.

Их маленькая бригада весьма энергично взялась за дело, и работа подвигалась быстро. Засучив рукава, юноши толкли деревянной трамбовкой песчаный известняк, которым предполагалось укрепить грунт. Это была тяжелая работа, от которой сильно болели руки; к вечеру у Бруно ломило все тело, он изнемогал от усталости, но был счастлив. А Сильвия чинила металлическую сетку, огораживавшую площадку, красила столбы и соединяла порванные ячейки. Остановившись, чтобы вытереть пот со лба, Бруно частенько посматривал в сторону Сильвии; и она каждый раз, словно только и ждала этого взгляда, махала ему рукой. Она стояла на лестнице, загорелая, стройная, в плотно пригнанном комбинезоне, с обнаженными руками, и, глядя на нее, он вдруг ощущал огромный прилив нежности, от которой у него перехватывало дух.

Сильвия, казалось, не меньше юношей была увлечена ремонтом корта. Она вела настоящий дневник стройки, устанавливала нормы выработки и даже преодолевала леность Жоржа, который испытывал отвращение ко всякому размеренному труду; зато, когда требовалось подбодрить Бруно, достаточно было одного взгляда, одного ласкового прикосновения. Можно было подумать, что приведение в порядок теннисного корта означало для Сильвии победу над безалаберностью, наложившей отпечаток на всю жизнь в Булоннэ. К ней вернулся былой задор, и, покончив с работой, она тщательно подкрашивалась, что немало забавляло юношей.

Когда потребовались деньги, чтобы купить толченый кирпич, этим занялась опять-таки Сильвия. Сумма нужна была значительная, и Юбер упорно отказывался ее дать; чтобы обосновать свой отказ перед не отступавшей женой, он даже заявил в присутствии Бруно, что «всем известно, до какой степени разорена их семья». Сначала Сильвия надеялась на поддержку свекра. Он недавно вернулся из Буэнос-Айреса, где работал советником посольства, и теперь проводил отпуск в Булоннэ. Он был очень любезен с невесткой, надавал ей различных обещаний, а затем, натолкнувшись на упорное сопротивление сына, начал вилять и заговорил в свою очередь о «чрезмерных и ненужных расходах». Жорж упал духом и уже решил, что придется прекратить работы.

Но Сильвия не смирилась с отказом и в один из четвергов, когда юноши пришли по обыкновению в полдень из коллежа, объявила им, что проблема решена. С торжествующим видом она размахивала толстой пачкой тысячефранковых купюр: толченый кирпич был уже заказан. Оба друга радостно захлопали в ладоши. Но Юбер начал брюзжать, узнав, что, стремясь раздобыть денег, Сильвия продала кое-что из рухляди, хранившейся на чердаке.

Бруно решил, что Юбер уже успокоился, как вдруг немного спустя тот появился в саду, — они как раз устроили перерыв в работе и ели, сидя на траве. Юбер, который раньше никогда не показывался на корте, был, судя по всему, в отвратительном расположении духа. Прислонившись спиной к решетке, он засунул руки в карманы старых штанов для верховой езды и, сжав зубы, мрачно смотрел на них. А они, озадаченные его появлением, продолжали молча есть. Сильвия протянула ему кусок кекса, но он отклонил ее предложение, а когда она попыталась настоять на своем, вскипел. После полудня он несколько часов рылся на чердаке и теперь обрушился на жену, упрекая ее в том, что она ради каприза продала вещи, которые могли еще пригодиться, хуже того, продала семейные реликвии! Сначала Сильвия пыталась обратить это в шутку, но, поскольку Юбер распалялся все сильнее, она помрачнела и умолкла. Эта сцена глубоко возмутила Бруно, который до сих пор почти не замечал существования Юбера, и юноша почувствовал вдруг, что ненавидит его.

А Жорж продолжал есть кекс, словно ничего не случилось; он лишь время от времени бросал исподлобья взгляд на брата и потом подмигивал Бруно.

— Почему ты не попросила денег у своих родителей, Сильвия? — кричал Юбер. — Они, правда, и раньше ничего тебе не давали — ничего, ни единого паршивого платьишка! О, если бы пришлось рассчитывать на них…

Жорж пожал плечами. Он быстро проглотил кусок кекса и повернулся к брату.

— Послушай, дружище, — сказал он, — откровенно говоря, ты что-то слишком перегнул палку! Сколько шума из-за того, что Сильвия продала старье, валявшееся на чердаке! Неужели ты рассчитывал воспользоваться дырявым стулом тетки Урсулы или видами Лурда тысяча восемьсот восьмидесятого года? Признай-ка лучше, что Сильвия очень изобретательна. В сущности, она лучше умеет вести дела, чем ты и чем мы. Считаю даже, что следовало бы поручить ей управление остатком нашего состояния.

— Ты, конечно, это приветствуешь, — возразил, багровея, Юбер, — потому что речь идет о твоих развлечениях, о том, чтобы привести в порядок твой драгоценный корт! Ты думаешь только о забавах! Ты не отдаешь себе отчета в том, что мы не можем шиковать и эти деньги могли бы пригодиться для покраски…

— Для покраски чего? — оборвал его Жорж с нескрываемой издевкой. — Скажи лучше, что, если б эти деньги были у тебя, ты побежал бы и купил себе новое ружье или новую охотничью собаку. Разве не так, Сильвия?

— Ну, если мы до этого договорились, — проворчал обиженный Юбер, — если вы все против меня…

И, не кончив фразы, он большими шагами пошел прочь. Бруно, принимаясь за работу, видел, как он некоторое время спустя пересек парк с ружьем на плече. Бруно вспомнил, как однажды Жорж сказал ему: «Юбер живет только охотой; тот, кто сам этим не увлекается, поймет его с трудом, но это его единственная всепоглощающая страсть, совсем как у других карты или женщины». Кипя от гнева, Бруно молча толок щебень деревянной трамбовкой, — ему очень хотелось сказать Сильвии, как ему жаль ее. Он поискал ее глазами: она продолжала водить кистью, словно ничего не произошло. Они проработали еще час, потом Жорж отшвырнул в сторону кирку. Он заявил, что должен сходить за велосипедом, который отдал в починку, и, невзирая на укоры Сильвии, отправился в соседний поселок. Радуясь тому, что они наконец остались вдвоем, Бруно предложил прекратить работу и отложил в сторону инструмент. Ему хотелось еще раз сказать Сильвии, что он любит ее больше всего на свете, но мешало воспоминание о сцене, при которой он присутствовал.

— Раз все меня покинули, — заметила Сильвия с немного наигранной веселостью, — я тоже не буду работать. — Она вытерла тряпкой перемазанные краской, руки и попудрилась. — Пошли домой, Бруно.

— Почему домой? — суховато спросил ее Бруно.

Ему казалось, что после каникул Сильвия хоть и не уклонялась от встреч с ним, однако избегала оставаться наедине. Только раз они снова были в оранжерее и очень редко, да и то украдкой, обменивались поцелуями.

— Разве здесь плохо? Если, конечно, тебе не скучно со мной. У меня такое впечатление, что после каникул ты избегаешь оставаться со мной наедине. Если тебе это неприятно, если ты можешь в чем-то упрекнуть меня…

— Зачем ты все это выдумываешь, мой мальчик! Никогда ты не был мне неприятен. Просто я хотела пройти на кухню и узнать, как обстоят дела с обедом. К тому же меня, наверно, ждет Юбер.

— Ну, к нему ты можешь не торопиться, — возразил Бруно, — особенно после этой нелепой сцены, которую он устроил тебе, да еще в присутствии меня и Жоржа!

— Не осуждай его, — мягко сказала Сильвия. — Иногда он, правда, сердится, словно ребенок, но он не злой человек. И потом, его очень угнетают денежные дела.

— Если ему не хватает денег, — упрямо продолжал Бруно, — пусть работает, как все. Но нет, это ниже его достоинства, и мсье предпочитает охотиться, обрекая тебя на прозябание.

Он снял висевшую на стене куртку и, перебросив ее через плечо, догнал Сильвию, которая, не дожидаясь его, пошла по направлению к дому.

— Юберу многое можно простить, — заметила она. — Он был совсем мальчишкой, когда, бросив учиться, ушел в маки, и с тех пор никак не может приспособиться к гражданской жизни. Ему было всего шестнадцать лет, а он уже дрался с немцами; должно быть, после подобных испытаний человек не может стать таким, как все. Вначале я думала, что сумею помочь ему, но…

Она бросила взгляд на Бруно и не закончила фразы, Некоторое время они молча шли рядом. Путь их лежал через лужайку, усеянную кустиками розовых цветов, среди которых там и сям виднелись шары златоцвета. Дальше начинался лес. Нижние ветви каштанов были как раз на уровне их лиц, и Бруно приходилось отводить ветви рукой; мох под ногами заглушал звук шагов влюбленных. Густые кроны деревьев переплетались у них над головой, образуя плотный свод, сквозь который с трудом пробивался редкий косой луч солнца. Здесь сильно пахло прелыми листьями и теплым древесным соком — но только здесь, а через несколько шагов аромат этот уже не ощущался. Сильвия, огорченная продолжительным молчанием своего спутника, взяла его за руку.