Десять жизней Мариам - Шейла Уильямс

– Думаю, двоюродных братцев и сестриц этой травки ты найдешь и дальше в Америке. Я, например, видела их и в Вирджинии.

– Ты была… там?

Она мягко улыбнулась. А глаза ее холодно блеснули.

– Я много где была.

Мари заставляла меня смотреть, как она сращивает сломанные кости (процесс, от которого у меня внутри все переворачивалось), и учила, как соединять их друг с другом. Вскоре я помогала ей лечить и Цезаря, и его людей от множества недугов, которые их одолевали, а также их женщин и детей, селившихся на Рифе, в тихом и безопасном месте, единственном, куда их мужчины точно должны вернуться.

Я достаточно легко научилась приводить в порядок больные желудки, снимать боли в суставах, вправлять вывихи, но мысль о том, чтобы стать повитухой, наполняла меня ужасом. Когда я впервые увидела появление на свет ребенка, меня вырвало, хотя ведь много лет назад, в давно ушедшие времена, при мне рожала моя мать.

Но теперь стремглав выбежала из хижины.

Мари, как могла, успокоила роженицу Эми, а затем пошла за мной и обнаружила меня скрюченной, содрогающейся в рвотных позывах. Она была в ярости.

– Что с тобой? Никогда! Никогда не бросай роженицу! Никогда!

– Я… я не могу этим заниматься… Я не могу…

Мари Катрин протянула мне тряпку вытереть лицо и заставила прополоскать рот, а потом снова принялась отчитывать с не меньшей же резкостью.

– Можешь. И будешь, – рявкнула она. – Я здесь не навсегда. Да и ты тоже.

Тут я перестала перхать и уставилась на нее. Откуда ей это известно?

– Ты… должна уметь принимать роды. От этого зависит твоя судьба. – И Мари прищелкнула пальцами. – Вот так-то. Не зря ты с этим столкнулась.

– С чего ты… – Я покачала головой.

Мари Катрин резко вздохнула и открыла рот, собираясь что-то сказать, но из хижины раздался голос, и она умолкла.

– Мари!

Мари посмотрела на меня. Выражение ее лица оставалось суровым, но из глаз глядела тревога. Она провела ладонью мне щеке и дала в руки чашку с водой.

– Прополощи рот. А мне пора к Эми. Поговорим обо всем позже. Тебе предстоит многому научиться.

И я подчинилась.

У Эми родился мальчик, здоровый и толстый. Мы уехали поздно вечером, когда женщины вместе с изумленным отцом устроили суматоху вокруг матери и ребенка. Работа была долгой, ушел почти весь день, и теперь, вечером, Мари отдыхала, вытянув ноги на богато украшенный гобеленовый пуфик, который Цезарь привез ей из Сантьяго. Настала моя очередь заботиться о наставнице. Я поставила чашку горячего чая на маленький столик рядом с ее стулом. Она отмахнула рукой поднимавшийся пар.

– А-а-а, bon[36]. Никто не заваривает чай лучше тебя, моя Мэри. – Знахарка слегка улыбнулась, затем взяла чашку и сделала глоточек. Выглядела она усталой,

– Attends! [37] – Я решила пообезьянничать, вставить в свою речь французские словечки. – Il fait… [38] – Смысл этого выражения от меня ускользал.

Мари рассмеялась, словно колокольчики зазвенели.

– Il fait chaud[39], – сказала она. – Да. Но… ах, как хорошо! – На этот раз она отхлебнула основательно.

Я сняла с нее туфли. Она вздрогнула, но не издала ни звука. Ноги у Мари опухли. Я принялась массировать ей ступни и икры. Бедняга ведь простояла у постели рожающей Эми почти восемнадцать часов. Для меня было чудом, что Мари после такого вообще могла двигаться.

– Твои прикосновения творят волшебство, – проворковала она, закрыв глаза и поставив чашку на стол.

– Eh bien[40], – я подражала ее акценту. – Пришло время и тебе… dormirez[41]…

Все еще закрыв глаза, Мари улыбнулась.

– Dormir, – поправила она меня. – Посплю, но еще нескоро. А пока давай-ка вернемся к твоим урокам.

Я оторвалась от своего занятия.

– Каким урокам? – Мне посещение моей первой роженицы казалось вполне достаточным уроком.

– Я учу тебя быть женщиной.

По моим плечам порхнул прохладный ветерок.

Я была не готова. И думала, что вряд ли когда-нибудь буду готова.

– Écoute[42], моя малышка Мэри, не отворачивайся.

В темноте послышалось чирканье спички. Пламя осветило лицо Мари в необычной, но красивой золотой рамке.

– Ты встретилась с мужчиной, но вы с ним не занимались любовью. То, что случилось с тобой, произошло не по твоему выбору. И ребенок у тебя родился не по твоему желанию. Тебя… взяли силой. Но с мужчиной, которого ты полюбишь, малышка Мэри, все будет по-другому.

Я затаила дыхание, когда Мари заговорила. И так и сидела, не дыша.

– Ты и сама-то только-только первую кровь уронила, неудивительно, что при виде того, как рождается ребенок, тебя тошнит, ты бесишься. Объяснить это можно только твоим неприятным опытом.

Она смолкла, вздохнула и еще раз затянулась трубкой.

– Ты была слишком юна.

– А-а… р-ребенок… – Несмотря на то что уже прошло время, я так и не могла заставить себя выговорить «мой ребенок».

Ладонь Мари согрела теплом мою руку.

– Она с богами.

И снова по комнате пронеслось странное мимолетное дуновение прохладного ветерка. Не в первый и не в последний раз Мари произносила «боги» вместо «Бог». Каким-то невыразимым образом я знала, что моя наставница вовсе не была всецело предана христианскому богу розоволицых, хотя временами казалось, что признает его учение. По совершенно непонятным, невыразимым причинам от этого знания мне становилось легче.

– Пожалуй, мы начнем с самого начала, с женщины и мужчины и того, что они делают друг для друга и друг с другом. Затем перейдем к ребенку, которого они создают по обоюдному желанию. А потом поговорим о матери и ребенке.

Мари выдохнула облачко дыма, свернувшееся в серую змейку и потянувшееся к открытому окну. Ее глаза блестели в угасающем свете.

– Я познаю мужчину? У меня будет муж? – Мне было страшно и спросить, и услышать ответ.

– Да, – пообещала Мари.

– А… А дети у меня будут?

«Она видит скрытое», – сказал как-то Цезарь о Мари Катрин. Как и у моей матери, у нее был дар, способность видеть сквозь туман времени и пространства. Знахарка смотрела на дым, пока он не исчез, а затем перевела на меня взгляд темных глаз.

– Да, – произнесла тихо. – Но не все они будут твоими.

13

Продается рабыня 16 лет, темнокожая, хорошо сложена

Мир снова перевернулся. Только что я спала в безопасности и прохладе одна в каюте на «Черной Мэри», мягко покачиваемой волнами, или на тюфяке в хижине Мари Катрин, и мои уши ласкал шум прибоя. И вот меня уже куда-то везут, сковав лодыжки кандалами, босую, исцарапанную до крови и