Барин-Шабарин 5 - Денис Старый

— А разве через тех же людей, которых вы мне советовали, подобную сделку уже не провести? — поинтересовался я.

Интерес был не праздный. Я думал о том, чтобы помочь государству купить в Бельгии еще штуцеры, если темные, коррупционные схемы будут работать, а официально бельгийцы начнут отказывать России.

— Увы, сейчас каждый произведённый в Европе штуцер на особом учёте. Бельгийцы теперь работают только с англичанами и французами. Франция сильно негодовала, когда узнала, что тридцать семь с половиной тысяч штуцеров были проданы в Россию, — отвечал Воронцов.

— Самой Бельгии не было бы, если бы Россия двадцать лет назад не пришла ей на помощь… Почему у нас такие неблагодарные союзники? В будущей войне австрийцы даже могут выступить против нас… — сокрушался я.

— Ну вы уже лишку дали… Австрийцы против нас?

Нам пришлось ненадолго прервать свой разговор, так как в кабинет вошёл лакей и предложил нам что-нибудь выпить, или перекусить. Предполагался либо чай либо кофе. Со своим болезненным состоянием, Воронцову даже кофе нельзя пить, не то что алкоголь, я же просто не употреблял, если только чуть пригубить вина. А вот от хорошего кофе я не отказался. И кофе был действительно хорош.

— Признавайтесь, господин Шабарин, сколько в ваших магазинах храниться штуцеров, как бельгийских, так и английских с французскими и прусскими. Но более всего меня интересуют Луганские, — с усмешкой спрашивал Воронцов. — Вы же скупали все оружие, до которого только могли дотянуться. Признаюсь, что это должен был делать и я. Но теперь, делитесь, и возвращайте часть потраченных средств.

— Тысячу пятьсот штуцеров могу вам продать. Это всё, что я могу, ваша светлость. И не намерен обогащаться на этой сделке, а продам по той цене, по которой сам покупал. Вот только…– сказал я и сделал паузу, ожидая ответа.

— Вам не почину интриговать светлейшего князя, — в шутливой манере сказал князь Воронцов. — Я уже вас знаю. Что хотите взамен?

— Я хотел бы вас все покорнейшие просить, чтобы мой усиленный полк был в составе той дивизии, которую вы оснащаете и готовите к войне, — сказал я, вызывая удивление на лице светлейшего князя.

— Удивительный вы всё-таки человек, Алексей Петрович. Я ещё государю не докладывал о том что готовлю полностью оснащённою новейшими образцами вооружения дивизию, а вы о ней уже знаете.

— Поверьте, ваша светлость, об этом в вашем достойнейшем поступке знают уже многие. Вы, видимо, забыли, что мы с вами пайщики. А часть вооружения вы заказывали на знакомых мне заводах. Две сотни револьверов, которые отгрузили вам из их мастерских… — усмехнулся я. — Вы делали покупки и не сложно догадаться, зачем. Особенно, когда вы оценили мой поступок с оснащением полка.

— Да, признаться, чувствую себя всё хуже и хуже. Вот, может быть и напоследок, хотел сделать доброе дело для своего Отечества. Подсмотрел сие у вас. Думаю, если статский советник Шабарин Отечеству помогает целым полком, то от чего же мне, светлейшему князю не подарить армии дивизию. С офицерами повозиться пришлось, много молодых взял, ну да это в прошлом, — сказал Воронцов, отпивая чай из фарфоровой белой чашки с императорским вензелем.

Если начало разговора показалось мне натянутым, то сейчас я чувствовал, будто бы разговариваю со старым приятелем. Конечно же, мне не стоит забывать о субординации, но бояться гнева Воронцова точно не приходится. Вроде бы Воронцов в иной реальности пережил Крымскую войну и даже на полгода государя Николая Павловича. Так что пусть сильно не прибедняется, старичок.

— Позвольте я вам дам совет, Алексей Петрович, — нахмурив брови, сказал Воронцов.

Я уже приготовился слышать что-то серьёзное, отповедь за мои не правильные действия, критику. Однако услышал и вовсе неожиданное.

— Не пойте больше хорошие песни. Песни великолепны, в отличие от вашего грубого голоса, — сказал Воронцов и стал смеяться.

— Ха-ха-ха! — я не сдержался и рассмеялся.

— Ну всё, идите, веселитесь, являйте высшему свету себя в полной мере. Пригодится. А завтра жду у себя поутру, не позднее десяти часов. Обсудим все сделки, которые вы намереваетесь сделать в связи с будущей войной, — сказал Воронцов, и будто потерял ко мне интерес.

Я заметил, как он, когда мы смеялись начал немного кривится от боли. Потому и просит уйти, чтобы я не видел его слабым. Вряд ли я могу что-нибудь сделать для светлейшего князя, хотя хотелось бы, чтобы он прожил ещё хотя бы десяток лет. Вот как жить с тем, что я знаю, что человек умрет меньше чем через четыре года? Живу как-то.

Как и заведовал мне старший товарищ, я пошёл веселиться. Когда ещё представится возможность побывать в самом элитарном салоне в Петербурге! Гульну перед войной! Где там-то дамочка, что руки мне на колени клала? Может быть пора посетить темный сад, что раскинулся у дома? Там много укромных местечек.

* * *

Александр Сергеевич Меньшиков прибыл в Константинополь настолько быстро, насколько это было возможно. По принятым дипломатическим правилам он должен был сообщить о своём приезде султану незамедлительно. Однако Чрезвычайный и Полномочный посол Российской империи в Османской империи посчитал, что султан Абдул-Меджид и так будет знать о его приезде.

Уже на следующий день Александр Сергеевич устроил приём в русском посольстве. При этом никто из османов на мероприятие приглашён не был. Лишь только некоторые представители европейских государств. Между тем, русское посольство сделало всё, чтобы о приёме знал не только султан, но и высшие чиновники Османской империи.

И теперь, еще сравнительно молодой, чуть старше тридцати лет, правитель ранее великой империи, готовился к разговору с русским послом Меньшиковым. Абдул-Меджид уже понимал, что будет унижен, и что разговор с русским послом может иметь очень большие последствия. Потому и волновался, пусть и старался не показывать вида.

— Великий это будет большим унижением для русского посла. Он заслужил этого, — сказал визирь Мустафа Наили-Паша.

Уже пожилой албанец, ставший визирем, пытался льстить султану и задержаться в своей должности визиря хоть бы год, что уже вдвое больше, чем пять его предшественников.

Падишах презрительно посмотрел на своего главного чиновника, но ничего ему не сказал. Теперь отступать было некуда. Русский посол проявил крайнюю степень неуважения к султану, а Абдул Меджид повелел сделать так, чтобы посланник русского императора обязательно поклонился падишаху и султану.

— Достаточно ли высок русский посол, чтобы согнуть спину