Багровый рассвет - Виталий Винтер

– Хоть кто-то сумел отойти вглубь Острова?! – спросил Шестопал. – И со ставки гетмана подмога почему не пришла?

Ординарец покачал головой и тихо ответил, не поднимая головы, пытаясь скрыть скупые мужские слёзы, тяжело стекавшие по морщинистому, покрытому пылью, кровью и копотью лицу:

– Может, и ушёл кто, да их единицы. А со ставкой радист смог связаться, как раз перед тем, как его миной в клочья разорвало. Бой там был жестокий, и всё точно клали, басурмане. – Он замолчал, стыдливо вытирая скупые мужские слёзы. – Ставки и нет, небось, уже, как и коша нашего. Подмоги они сами просили. Сказали, что весь центр города горит и огромный десант прямо в порт «чёрные» высаживают.

После этого разговор сошёл на нет и люди снова стали молчаливы и подавлены. Лучше бы и не приносили никаких новостей, чем такие, что забирают последнюю надежду.

Ночь проходила неспокойно: плакали дети, повсюду стонали раненые. Соорудив себе спальное местечко возле потрескавшейся кирпичной стены, которая хоть как-то спасала от опустившейся ночью прохлады Заставский попытался закутаться в свой изодранный камуфляж и забыться, но сон никак не приходил. Хорунжий же, словно и не было ужасов прошедшего дня и его ранений, почти сразу богатырски захрапел, сотрясая окрестности.

Тогда Сашка окончательно отбросил эту затею – уснуть, и присел, облокотившись о шершавый кирпич стены. Пустой желудок заурчал, прямо намекая на пропущенный приём пищи. Но терпеть осталось не долго. Всем им. Пустые животы так же, как и ему, не давали заснуть и тем немногим, кто пытался это сделать, но нашлось и много таких, как хорунжий. Да и не имело смысла спать в последнюю ночь в своей жизни. Раны принялись ныть – на них словно плеснули соли, а в голову залили раскалённый свинец. Правда, боль в ранах была всего лишь физической, привычной в такой жизни, но свербела и другая боль, куда более острая – боль в сердце, в душе. И она становилась всё черней и черней, наливаясь жгучим гноем прямо в воспалённом мозгу, не давая вздохнуть, думать о чём-то другом, убивая желание жить дальше…

Неожиданно возле Сашки кто-то присел, обдав песком и окутав горячим дыханием, а в свете молодого месяца блеснули бездонные глаза со словно тонущими в них мириадами звёзд раскинувшегося в небесах Чумацкого Шляха. И он понял, что утонул в этих глазах бесповоротно. Её тёплый платок накрыл их, словно полупрозрачная броня, скрывшая, возможно, последний глоток их счастья от взглядов других. Время застыло, освободив от творившегося вокруг, хоть на мгновенье, показавшись вечностью и запечатлевшись в памяти на весь остаток жизни…

Утро наступило внезапно – красные всполохи усеяли горизонт, разорвав тьму и разбудив окоченевших от предрассветной росы людей. Окончательно вырвали Сашку из тревожного, тяжёлого сна крики охранявших их янычар, раздавшиеся за оградой из «колючки», маслянисто блестевшей сейчас от влаги под лучами молодого солнца. Янычары засуетились возле песчаного цвета палаток их лагеря – они строились в шеренги в полном снаряжении, офицеры что-то гортанно кричали.

Младший урядник поднялся, пытаясь разогреть замёрзшее тело и оглядеться. Рядом с ним никого уже не было, правда, вкус сладких, словно мёд, губ всё ещё чувствовался, и от этого на душе как-то само собой стало теплее.

За невысокой стеной примостилась та самая девушка, которая перевязывала вчера их с Шестопалом. Всё произошедшее ночью казалось теперь Сашке просто примарившимся сном, но из-под шерстяного платка его словно погладила по разодранной душе сверкнувшая чистая улыбка и блеск озорных глаз.

Хорунжий, застонав, стал просыпаться. Сашка присел рядом – выглядел Иван сегодня ещё хуже: лицо распухло, под глазами набрякли тёмные мешки, а израненные осколками конечности явно плохо повиновались. Взглянув устало на Сашку, Шестопал, тем не менее, твёрдо спросил вместо приветствия:

– Ну, что, казачок, готов встретить нашу тяжкую долю?!

– Да куда уж деваться… – почти равнодушно ответил Сашка.

– Деваться всегда есть куда, вопрос-то не в том. Главное – как мы жили и как уйдём из этого мира! О другом-то даже и не вспомнят, поди. И ещё запомни – крысы в крысоловке способны на самые неожиданные хитрости, если только раньше не сойдут с ума. Мы пока живы… – И, заметив суету за ограждением, добавил: – Что это они всполошились? Никак ждут чего-то?

И вправду, вскоре с юга раздались громовые раскаты и небо, где-то в районе развалин города, заволокли клубы дыма, тянувшегося ввысь и в сторону. Янычары ещё больше загомонили, а в небе над ними появились несколько пар ударных штурмовиков Халифата, принявшихся ходить ножницами над городом. Хорунжий тяжело приподнялся и зло сплюнул на песок:

– Что-то тяжёлое приземлилось. Никак дополнительный десант высадить надумали…

Ещё через десять минут ожидания, во время которого все пленники инстинктивно собрались в плотную толпу у самой колючей проволоки, чтобы лучше видеть, показались чёрные точки, росшие на глазах и тащившие за собой длинный шлейф золотистой песчаной пыли. Колонна была большой и необычной. Знакомой бронетехники Халифата не наблюдалось, зато ехало много бронемашин на широких шипованных колёсах, увешанных странным вооружением, сопровождавших такого же вида, по всей видимости, грузовые тягачи с закрытыми большими кузовами. Ещё какая-то еле различимая, но явно гусеничная техника прикрывала колонну с верхушек дюн, откуда вертела во все стороны толстыми короткими стволами и батареями ракет. Колонна резко затормозила перед самым лагерем янычар, и из неё высыпался такой же необычный десант. Высокие, все как один на голову выше самого здорового янычара, закованные в незнакомую броню бойцы рассредоточились, настороженно поводя странного вида оружием. Закрытые шлемами полного профиля лица казались поблёскивавшими в утренних лучах солнца масками. Солдаты, чётко рассредоточившись, быстро заняли позиции.

Что-то в них показалось Сашке неправильным. То, что они не походили ни на одну армию враждующих сторон Черноморского конфликта, сразу стало понятно. Ещё немного понаблюдав, он понял, что его беспокоило: движения солдат, быстрые, чёткие, словно у машин, но в то же время какие-то слишком уж плавные и… как бы это сказать?… неестественные.

Из нутра одной из пепельных бронемашин на песок спрыгнул одетый во всё серое человек. В отличие от остальных, на нём красовался только серый с металлическим отливом китель, коротко остриженные волосы демонстрировали заметную седину, а рост, хотя и превосходил средний, но всё же был «нормальным». Человек, приветливо улыбаясь, пожал руки офицерам-янычарам, замешкавшись на мгновение, и о чём-то с ними заговорил.

Разговор, начавшийся вроде бы совершенно мирно, вдруг стал закипать. Седой командир молчаливых, словно статуи, великанов, пытался явно что-то выяснить у сильно помрачневших лицами янычар, указывая в сторону берега, откуда они только что приехали. Двое, стоявших перед ним, с откровенной ненавистью уставились на человека в сером кителе, но продолжали стоять перед ним почти навытяжку, односложно отвечая и отрицательно мотая головами.

Переминавшийся с ноги на ногу рядом с Сашкой седобородый старик в изорванной тельняшке проговорил, удивлённо обращаясь к соседу, такому же плотному, как и он, бородачу, но помоложе – похоже, сыну или родственнику, держащему на руках мальчика лет пяти, закутанного в грязное одеяло:

– Вроде спрашивает, зачем столько народа по пути повыбивали! Какой-то у них договор был, а они его нарушили…

– Кто это, чёрт меня дери, такие? И что тут вообще происходит? – тихо проговорил за спиной у Сашки хорунжий. – Чтобы янычары, да ещё из «Копий», пресмыкались перед каким-то неверным… Не может такого быть! – Он хлопнул Сашку по плечу. – Может, ещё и не всё у нас потеряно, а?..

– Какие-то они странные… – проговорил себе под нос Сашка, но хорунжий его расслышал и так же тихо ответил:

– Было бы ещё хуже для нас, но понятнее увидеть здесь ещё больше головорезов из «Копий». Тогда уж наша дальнейшая судьба точно была бы предрешена…

В конце концов, видимо до чего-то договорившись с приезжим, халифатские офицеры отдали команды, и в ворота лагеря ворвалась толпа янычар, за которыми следовали серые солдаты. Пленников оттеснили к самому дальнему ограждению и окружили. Прямо сквозь извивающийся терновник заграждения, переваливаясь на высоких колёсах, в импровизированный концентрационный въехал один из грузовых транспортёров. В него сразу же начали запихивать пленных, выдергиваемых янычарами из толпы по указанию высоких серых солдат.

Большинство пленников решило, что их просто продали, как скот, и все надежды оказались напрасными. Над лагерем вновь поднялся плач женщин и детей, а хорунжий тихо сказал в самое ухо Сашке:

– Вот и всё. Помни, младший урядник: душу – Богу, сердце – женщине, долг – Отечеству, честь – никому!