Истина и закон. Судебные речи известных российских и зарубежных адвокатов. Книга 2 - Иван Козаченко

За участь М-вой я спокоен. Я спокоен уже потому, что у вас постоянно будет двоиться в глазах: «М-ва или другая?» – и сколько бы вы ни сидели в совещательной комнате, из этого недоумения вы не выйдете. Нельзя же вам, в самом деле, взять две бумажки, написать на них две фамилии, зажмурить глаза, помочить пальцы, – и если к пальцу пристанет бумажка с фамилией М-вой – обвинить М-ву, а если пристанет другая бумажка – оправдать.

Итак, вы оправдаете М-ву. Но пусть же ваше оправдание сослужит и другую службу. Пускай сыскное отделение хотя немножко отлучится от своей прямолинейности, от своей прыти, от этой езды в карьер, потому что хотя со стороны и красиво смотреть, как ретивый конь стрелою несется от Аничкина моста прямо к Адмиралтейству, но при этом часто бывает, что он давит ни в чем не повинных прохожих. Точно так же в этом деле сыскное отделение придавило и М-ву. Когда вина подсудимого ясно доказана, тогда мы готовы отдать его в карающие руки; но когда, как здесь, обвинение основывается на одних предположениях и притом очень шатких, – наши лучшие защитники, то есть судьи, всегда скажут тому, кто посягнет на свободу М-вой: руки прочь! Эта женщина неприкосновенна! Такой приговор вы постановите спокойно и достойно, для поддержания веры в чистоту нравов, ибо основное правило, на котором должно держаться уголовное правосудие, всегда останется одним и тем же: доверие выше подозрения.

Как указывается в отчете о процессе, М-ва была оправдана.

Дело о крушении парохода «Владимир»

В этом деле немало употреблено усилий обвинения на то, чтобы грубыми мазками, вместо тщательной раскраски, при помощи искусственного освещения представить иллюзию истины, а не саму истину. Это была грубая и торопливая работа импрессионистов от юриспруденции, не желавших считаться ни с натурой, ни с сочетанием красок, ни с исторической и бытовой правдой. Обвинение заботилось лишь о грубых аффектах и терзающих нервы ассоциациях, рассчитанных на впечатлительность и восприимчивость суда.

По данному делу суду были преданы Криун – капитан русского парохода «Владимир» и Пеше – итальянский подданный, капитан итальянского парохода «Колумбия», обвинявшиеся в совершении неправильных маневров по управлению вверенных им пароходов, допущении ряда нарушений правил о безопасности движения на море, вызвавших столкновение пароходов, гибель парохода «Владимир», 70 его пассажиров, 2 матросов и 4 человек из обслуживающего персонала. Привлекая капитана парохода «Владимир» к суду, обвинение нередко слишком вольно трактовало те пункты нормативных актов, которые, по его мнению, нарушил, в частности, Криун. Как верно по этому поводу заметил Н. П. Карабчевский[6], защищавший его интересы в суде, толкуя закон, нельзя упускать из виду ни одной его запятой, ни единого оборота фразы, ни единого выражения, и весьма скоро вы найдете его внутренний смысл. Только такое толкование возможно для юриста и обязательно для всех. К сожалению, этого правила обвинение как раз и не придерживалось.

Столкновение пароходов произошло в ночь на 27 июня 1894 года. Капитан парохода «Владимир» – Криун, заметив приближение встречного парохода «Колумбия», изменил свой курс влево. В результате такого маневра курсы обоих пароходов пересекались, и надвигалась опасность катастрофы. Во избежание столкновения пароходов Криун, надеясь, что «Колумбия» будет сворачивать в противоположную сторону, вновь свернул влево. Однако «Колумбия» продолжала следовать своим ходом, и лишь за несколько секунд до столкновения свернула вместо влево – вправо.

Вскоре она носовой частью врезалась в правый бок передней части «Владимира». От полученных повреждений «Владимир» затонул. Обвинительным заключением действия Криуна были признаны явно неосторожными. Он был признан виновным в том, что, заметив приближение парохода «Колумбия», не принял надлежащих мер к предотвращению столкновения: не замедлил хода, не застопорил машин и не дал задний ход, когда катастрофа была уже очевидной. Кроме того, Криун обвинялся в бездействии после столкновения. Ему вменялось в вину то, что после того как «Владимир» получил от столкновения повреждения и пробоины, он не принял никаких мер к устранению повреждений и обеспечению на корабле необходимого порядка. На корабле, как указывалось в обвинительном заключении, даже среди команды царили паника, хаос, смятение. И, естественно, что одним из мотивов обвинения капитану парохода «Владимир» фигурировал упрек, что в момент крушения многие члены экипажа проявили элементарную трусость и бездействие. Но, ведь, нельзя, например, за дезертиров и перебежчиков к виселице приговаривать их командира (начальника), который оставался в бою и до конца исполнил свой долг.

Потерпевший, по образному выражению Н. П. Карабчевского, – это своего рода «плакучая ива» уголовного процесса, в мутные воды которого она будет всегда смотреть своими воспаленными глазами. Однако есть потерпевший, интересы которого можно назвать святыми, потеряв близкого ему человека, он конкретно не обвиняет никого и в то же время обвиняет всех. Но есть потерпевший прямодушный. Он ищет не богатого, кто возместит понесенные им убытки, а виновного. Такого потерпевшего можно смело назвать рыцарем рокового случая и аристократом несчастья, выпавшего на его долю. К такой категории потерпевших относится и капитан парохода «Владимир».

Он подробно разбирает все пункты обвинения Криуна. В защитительной речи также подробно анализируются выводы экспертиз, которых было проведено несколько.

Дело слушалось в Одесском окружном суде в ноябре 1894 года.

Н. П. Карабчевский. Речь по делу о крушении парохода «Владимир»

Господа судьи! Общественное значение и интерес процесса о гибели «Владимира» выходит далеко за тесные пределы этой судебной залы. Картина исследуемого нами события так глубока по своему содержанию и так печальна по последствиям, что да позволено будет мне хотя на минуту забыть о тех практических целях, которые преследует каждая из сторон в настоящем процессе. Вам предстоит не легкая и притом не механическая, а чисто творческая работа – воссоздать эту картину в том виде, в каком она отвечает действительным, а не воображаемым обстоятельствам дела. Здесь немало было употреблено усилий на то, чтобы грубыми мазками, вместо красок, при помощи искусственного освещения, представить вам иллюзию истины, но не самую истину. Это была какая-то торопливая и грубая работа импрессионистов, не желавших считаться ни с натурой, ни с сочетанием красок, ни с исторической и бытовой правдой, которую открыло нам судебное следствие. Заботились только о грубых эффектах и терзающих нервы впечатлениях, рассчитанных на вашу восприимчивость. Не в такой судебной работе хотелось бы нам явиться в настоящую минуту вашим посильным сотрудником. Рассвет, опоздавший осветить место печальной катастрофы 27 июня, конечно, навсегда останется кровавым в нашем воображении; бездна, жадно поглотившая в короткий миг, между утром и ночью, столько человеческих жертв, останется навсегда неизменно холодной и мрачной. Но ведь не этой потрясающей, но, к сожалению, безмолвной картины ждет от вас в настоящую минуту вся Россия, не к ней направлены теперь усилия вашего судейского разума и вашей судейской совести. Нам нужна картина, не стесненная никакими условными рамками, полная бытового, правдивого содержания и правосудного освещения.

Прежде всего, обратимся к материалу, которым располагаем. Это данные того продолжительного, если можно так выразиться, тягучего судебного следствия, которое длилось больше месяца. Материал этот, как ни тщательно мы его изучали, нередко не давал и не мог нам дать ответа на многие интересовавшие нас вопросы. Уже одно обстоятельство, что затонувший «Владимир» не мог быть поднят, породило в деле огромный пробел. Вопрос о размерах и местонахождении пробоины до конца процесса остался спорным. Между экспертами на этот счет соглашения не последовало. А между тем, рассуждая о том, можно ли было простым брезентом залепить пробоину, прежде всего, нужно было бы знать, какова эта пробоина и как глубоко было ее местонахождение. Другой спорный вопрос – были ли закрыты иллюминаторы, до конца остался вопросом, хотя при извлечении «Владимира» мог бы быть бесповоротно разрешен. Но это дефекты следствия невольные, есть и другого свойства. С неслыханной в нашей судебной летописи быстротой было произведено предварительное следствие. Начатое 28 июня, оно в какой-нибудь неполный месяц было уже закончено. В числе принципиальных основ нашего судопроизводства быстрота есть, несомненно, хорошее качество. Но она не самое главное и не самое важное, особенно в деле, где было столько впечатлений, столько не улегшихся приподнятых настроений, с которыми и до сих пор, что бы ни говорили, приходится считаться. Время покровительствует истине. Суд Линча, конечно, самый скорый, расправа на месте преступления имеет своих сторонников. Признаюсь откровенно, я не поклонник таких порядков. Истина должна быть истиной, и ее нужно добыть, сколько бы на это ни пришлось потратить времени. И в нашем деле принципу «скорости» принесено в жертву слишком многое. Укажу на примеры. Старший механик Зданкевич, непосредственный начальник машинной команды, о поведении которой здесь было столько разговоров, не допрошен вовсе. Что делалось в машине, как прибывала вода, не проверено его показаниями, а между тем он, несомненно, должен был иметь об этом самые точные сведения. Возьму затем на выдержку несколько кричащих эпизодов, произведших в свое время впечатление. Явившись сюда на суд, свидетельница Кац нам заявила, как это объяснил в своей речи прокурор, что в ту минуту, когда она искала спасения в лодке, кто-то из матросов «Владимира» «с мясом» (это «с мясом» жирно подчеркнул прокурор) вырвал у нее клок волос, а сыну ее расцарапал лицо. Ужасные нравы, достойные дикарей центральной Африки или кисти жестокого Майн Рида. Что же оказывается на деле. Г-жа Кац, допрошенная у судебного следователя, все еще находившаяся под впечатлением события, ни единым словом даже не заикнулась о совершенном над нею насилии. Следователь не удостоверяет, что она была с повязкою на голове, а, несомненно, если бы у нее действительно были вырваны «с мясом» волосы, это могло бы быть удостоверено и медицинским свидетельством, и осмотром судебного следователя. Г-жа Эрнст, бывшая также у шлюпки, в которую попала г-жа Кац с сыном, прямо-таки опровергает это обстоятельство. Но обвинительная власть, не смущаясь этими простыми до очевидности соображениями, настаивала в своей речи: «с мясом вырвали волосы!». Все показания г-жи Кац, оказывается, таким образом, рассчитаны на грубый эффект, которого бы не было, если бы не являлась возможность ссылки на спешность производства предварительного следствия. Возьмем другой эпизод: господа Дырдовский и Слежинский, обвиняющие Фельдмана в беспричинной грубости после того, как они им же были извлечены из воды и таким образом спасены от смерти. И рядом с этим прочтены здесь показания Шевалье и товарища прокурора тифлисского суда Шмидта, которые еще раньше попали в ту же шлюпку и которые со своей стороны достаточно не нахвалятся энергией того же Фельдмана. Факт настолько характерный, что следствию не мешало бы всех до одного, бывших в шлюпке Фельдмана, допросить, чтобы бесповоротно решить: чего же достоин, наконец, Фельдман, порицания или похвалы! Еще сенсационный эпизод, удостоверенный Дюраном со слов княгини Бебутовой, о Дейчмане, том 17-летнем мальчике, который так устрашил большого мужчину, г-на Дырдовского, лязгом своего топора. По словам г-на Дюрана, этого Дейчмана в качестве какого-то сказочного изверга княгиня Бебутова самолично признала на «Колумбии». Показание дано, впечатление вами получено. На деле же оказывается, что этот изверг, вместе с другими оставшимися на «Владимире» несчастными, попал в воду, полуживым доставлен на «Синеус», и никогда его злодейская нога не ступала даже на «Колумбию». Да мало ли и других исторического свойства эпизодов всплывало в этом злополучном деле. Вспомните г-жу Зданкевич, которая, галлюцинируя, уверяла, что ее избили на «Колумбии». Все эти примеры должны убедить вас, как бесцеремонно спекулировать здесь случайным криком красок, расчетом на мимолетное впечатление и на обман зрения. Особенно яркий пример пагубной поспешности следствия представляет собой тот отдел обвинения, который касается вопроса о необеспечении Криуном помощи к спасению пассажиров, о его нераспорядительности, растерянности и т. п. Смело утверждаю, что этот едва ли не самый существенный отдел обвинения вовсе не обследован на предварительном следствии. Не упоминая о вполне согласном показании немногих лиц команды «Владимира», уцелевших до конца на пароходе, единогласно свидетельствующих о том, что команда капитана раздавалась беспрерывно и что все, что только было сделано доброго и полезного в эту критическую минуту, исходило от него, такие свидетели, как Дырдовский, Бебутова, Дюран и Далевский, отрицают всякую его деятельность, уверяют, что никаких его распоряжений не слыхали и они даже не знают, где он находился. А находился он все время на виду у всех, безотлучно на исковерканном «Колумбией» капитанском мостике. Чем же объяснить такое противоречие? В этом случае опять придется сделать укор предварительному следствию. Раз предъявляется столь тяжкое в нравственном отношении обвинение, не беда продлить следствие и допросить всех до одного спасшихся пассажиров из бывших на «Владимире»: теперь же мы и не знаем, где их искать. Тогда и вопрос уяснился бы сам собой. Капитана не видели только те, кто не хотел его видеть, – горсть пассажиров 1-го класса, все время державшихся в стороне около курительной рубки 1-го класса. Это были своего рода аристократы в несчастии. Все остальное население парохода настоящим муравьиным царством кишело вокруг площадки капитана, надвигаясь все ближе и ближе к носу. Здесь оно не оставалось праздным – по приказанию капитана рубили и носили деревянные части парохода, таскали доски из нар 3-го класса, жгли ракеты и фальшфейера, звонили в колокол, в голос одним ревущим общим стоном звали «Колумбию»: «подойди, пароход!». И вот из этих лиц, из пассажиров 3-го класса, на глазах которых был неотступно капитан, не допросили ни одного. Мы получили на это указания лишь из случайных источников, каковы свидетели Челеби, Тарапанов и немногие другие, вызванные даже не нами.