Пушкин: «Когда Потемкину в потемках…». По следам «Непричесанной биографии» - Леонид Аринштейн

(II, 421)[131]

Каковы бы ни были в действительности отношения Пушкина с Осиповой, он тщательно их скрывал от нескромных взоров[132]. Он уничтожил все ее письма 1820-х годов, от которых случайно сохранились только два обрывка. В одном из них читаем: «…целую ваши прекрасные глаза, которые я так люблю…» (XIII, 565).

Письма же самого Пушкина, как и письма Осиповой, написанные после его женитьбы, выдержаны в рамках вполне пристойной переписки между близкими друзьями. Спокойный тон этих писем наводит на мысль, что даже если предположить, что между Пушкиным и Осиповой в какое-то время сложились любовные отношения, то они были весьма непродолжительными и ко времени, к которому относится их интенсивная переписка, им действительно уже нечего было скрывать.

Вероятным рубежом здесь мог оказаться эпизод с Керн, после которого любовная связь между Пушкиным и Осиповой едва ли могла сохраниться. Не потому ли Осипова, уехавшая вместе с Анной Керн, не возвращалась в Тригорское более двух месяцев? А затем вскоре уехала из Тригорского вместе с дочерью еще на полтора месяца.

Прощанием выглядит и цитированное стихотворение, записанное в альбом Осиповой сразу же после ее возвращения из поездки в Ригу. Отдавая поэтическую дань их роману («Цветы последние милей…»), Пушкин завершил стихотворение стихами, которые звучат как решительное прощание, причем разрыв любовных отношений противопоставлен самим этим отношениям как несравненно более высокая духовная ценность:

Так иногда разлуки часЖивее сладкого свиданья.

(II, 423)

Впрочем, прощание не привело к разлуке: дружеские отношения с Осиповой Пушкин сохранил до конца жизни.

Более того, сама идея связи с женщиной намного его старше и сохранения дружбы с нею после прекращения этой связи, оказалась не чуждой Пушкину и позже. Как мы уже знаем, через несколько лет поэт повторил такой тип поведения в отношениях с Елизаветой Михайловной Хитрово.

Постарелой красавице

Стихотворение Пушкина «Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем» – одно из наиболее откровенных в его любовной лирике – дошло до нас в нескольких списках. Однако автограф его неизвестен. Вот это стихотворение:

Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем,Восторгом чувственным, безумством, исступленьем,Стенаньем, криками вакханки молодой,Когда, виясь в моих объятиях змией,Порывом пылких ласк и язвою лобзанийОна торопит миг последних содроганий!О, как милее ты, смиренница моя!О, как мучительно тобою счастлив я,Когда, склоняяся на долгие моленья,Ты предаешься мне нежна без упоенья,Стыдливо-холодна, восторгу моемуЕдва ответствуешь, не внемлешь ничему,И оживляешься потом всё боле, боле —И делишь наконец мой пламень поневоле!

(III, 213)

Датировка его не вполне ясна. В восьми списках из тринадцати под стихотворением стоит дата 19 января 1830 г., в том числе в трех – с указанием места: «С.П.Б.», то есть Санкт-Петербург. Еще в трех списках указан только год – «1830», в одной копии стихотворение датировано 1831 годом, а в одной вообще не датировано.

Адресат стихотворения в его тексте нигде не обозначен. Тем не менее в одном из списков стихотворение озаглавлено «Прелестнице», а в двух других – «К жене» и «Жене».

Очевидное противоречие между датировкой 1830 годом и заголовком «К жене» (свадьба Пушкина с Н. Н. Гончаровой состоялась, как известно, 18 февраля 1831 г.), озадачило уже первых издателей. Так, П. Е. Ефремов в принадлежавшей ему копии переправил карандашом год «1830» на «1832». С этой датой согласился Б. В. Томашевский – в Малом академическом издании он помещает это стихотворение в раздел стихотворений разных годов (1827–1836) и в комментарии датирует его «не ранее 1832 г.» (3, 471).

Как видим, некоторые исследователи «подгоняли» дату к тому периоду, когда Наталья Николаевна уже стала женой Пушкина, полагая именно ее адресатом стихотворения.

Между тем, дата 19 января 1830 г., проставленная в восьми из тринадцати списков и принятая в Большом академическом издании, позволяет высказать и другие соображения относительно адресата стихотворения.

Дело в том, что точно такая же дата – «19 января 1830. С.П.б.» – поставлена Пушкиным под стансами митрополиту Филарету «В часы забав иль праздной скуки»: с этой датой они были напечатаны Пушкиным в «Литературной газете» уже в феврале того же года.

Известно, что Пушкин послал стансы митрополиту Филарету не непосредственно, а через Елизавету Михайловну Хитрово, с которой Пушкина в то время связывали дружеские и интимные отношения.

Поскольку та же дата стоит в большинстве списков любовного стихотворения, есть основания полагать, что вместе со стансами Филарету Пушкин передал Хитрово и стихотворение «Нет, я не дорожу…».

Однако само по себе это не означает, что Пушкин сочинил это стихотворение специально для Е. М. Хитрово. Всё, что известно об их отношениях, опровергает такую вероятность. Пушкин тяготился связью с Елизаветой Михайловной (бывшей на 16 лет его старше), хотя с присущей ему непоследовательностью писал ей иногда нежные письма (подробнее см. с. 23–27). Любовное поведение лирической героини, которая, «склоняяся на долгие моленья», остается «стыдливо-холодна» и «едва ответствует» любовным ласкам, никак не вяжется с поведением и темпераментом Елизаветы Михайловны, которая, по словам Вяземского, «пылала» к Пушкину «языческой любовью»[133]. Что же касается сдержанности и смирения, то скорее можно говорить о противоположных качествах – страстности и императивности Елизаветы Михайловны, что порой даже пугало Пушкина. Недаром в одном из писем к тому же Вяземскому он жалуется, что она его «преследует» и сравнивает ее с супругой египетского царедворца Пентефрия, столь активно домогавшейся ласк Иосифа, что тот бежал от нее, оставив в ее руках свою одежду [134].

Е. М. Хитрово. Рис. Пушкина

Однако отдать Елизавете Михайловне стихотворение, написанное ранее и адресованное другой женщине, Пушкин вполне мог, тем более что такой шаг содержал в себе определенную двусмысленность: стихотворение «Нет, я не дорожу…» перекликается по своему содержанию с антологическим стихотворением, обращенным «к постарелой красавице», незадолго до того переведенным Батюшковым[135] и безусловно известным Елизавете Михайловне. А уже возможность поиграть двусмысленностью Пушкин никогда не упускал.

Кому же Пушкин мог адресовать это стихотворение первоначально?

Ответ на этот вопрос подсказывает сравнение «Нет, я не дорожу…» с упомянутым переводом Батюшкова, на который собственно и ориентировался Пушкин. Вот этот перевод: