С этим я справлюсь - Уинстон Грэм

Как-то вечером после ужина я немного разговорилась и рассказала о себе, и Марк вдруг спросил:

– Марни, почему ты так редко это делаешь?

– Что?

– Говоришь о себе. Это может помочь.

– Чему помочь?

– Помочь тебе освободиться от того, что у тебя на душе. Это помогло бы нам понять друг друга…

– Не вижу, чем.

– Ну, мне это интересно. И человеку очень важно выговориться. Иначе он замыкается в себе. Любой психиатр тебе об этом скажет. И любой священник.

– Я не слишком разговорчива.

– Знаю, потому и говорю. Расскажи мне о том, как умер твой брат.

– Да о чем тут рассказывать?

– Но брат ведь умер? Из-за чего? По недосмотру?

Я рассказала. Он заметил:

– Раз дело дошло до суда, врачу просто повезло, что он легко отделался. Видимо, время тогда было другое. Ты потому ненавидишь врачей?

– Думаю, дело не во врачах, а в том, что мы были бедны.

– В наше время такого быть не может?

– Еще как может! Ты не представляешь, ты никогда не был бедным, Марк. Когда у моей… – Я спохватилась. Он не сводил с меня глаз.

– Когда что?

– Когда у моей тети было варикозное расширение вен… – вовремя поправилась я. – Которая меня воспитывала, ты знаешь. Так вот, её положили в больницу; я работала тогда бухгалтером в Бристоле и поехала её навестить. За ней вообще почти не ухаживали. Мне пришлось устроить скандал, и это немного помогло, но я видела, что так к ней относятся потому, что она бедна и не может постоять за себя.

– Насколько я понимаю, такое случается не часто. С человеком могут обойтись грубо и бесцеремонно, особенно, если он не слишком тяжело болен. Конечно, лучше, если ты можешь постоять за себя. Но в больнице нынче самое важное, чтобы у тебя обнаружил редкое и интересное заболевание. Если да, то к тебе отнесутся, как к королю. Если нет…

– Зачем ты просишь меня рассказывать, если не веришь моим словам?

– Вера тут не при чем. Я стараюсь взглянуть на вещи твоими глазами, а потом своими собственными…

– Ну, я не знаю…

– Да ты не обращай на меня внимания. Продолжай.

– Ты думаешь, я защищаю нищету, горжусь, что была бедной? Никто не вправе осуждать меня, если сам этого не пережил.

– По-моему, ты действительно что-то защищаешь, Марни, но что, не знаю. Хотя хотел бы знать. Вот психиатр определил бы. Но ты же не согласишься, правда?

– На что?

– На встречу с психиатром.

– Нет.

– Тебя это пугает?

– Психиатр? Почему мне его бояться? Это просто пустая трата времени.

– Может да, а может и нет.

– Ты ходишь к врачу, когда совершенно здоров?

– Думаешь, он ничего не найдет?

– Они всегда что-нибудь придумывают, чтобы заработать себе на хлеб.

Некоторое время Марк молчал. Потом встал, прошел к книжному шкафу и принялся листать книгу. Но смотрел он мимо.

– Марни, скажи вот что… Ты может быть не представляешь даже, но… С тех пор, как мы женаты, ты совершенно ясно показала, что не выносишь физическую сторону любви. И я хотел бы знать – ты ненавидишь само это дело или именно меня? Могла бы ты получить удовольствие с другим мужчиной?

– Нет.

– Тогда психиатр мог бы помочь.

– Спасибо. Мне и так хорошо.

– В самом деле?

– Но почему все люди должны быть одинаковы? Одни любят музыку, другие терпеть её не могут. Как скучен был бы мир, если бы все мы хотели одного и того же.

– Но…

– Ты совершил единственную ошибку, Марк: заставил меня выйти за тебя замуж. А я ошиблась в том, что попалась.

Никогда ещё мы не подходили ближе к обсуждению тех ужасных вещей, которые были сказаны во время медового месяца. Но он, по-видимому, не мог с ними смириться.

– Пока мы как-то держимся, но долго это продолжаться не может.

– По-твоему, я должна уподобиться Этель?

– По-моему, секс – это основной инстинкт, который никак нельзя сравнивать с любовью к музыке. Если он себя не проявляет, что-то не так.

– Я не единственная женщина, которой это не нравится.

– Конечно нет, Господи! Говорят даже о тридцати процентах. Но существуют разные степени отклонения, у тебя же – крайняя. И это при том, что и лицом, и фигурой ты совсем непохожа на фригидную женщину…

– Они и внешне отличаются от прочих?

– Думаю, да.

– Тогда прости. Мне жаль, что ты обманулся.

Воскресное утро выдалось дождливым, поэтому Марк занимался тем, что переставлял по-новому греческую керамику, собранную его женой. Но за обедом вновь вернулся к этой теме:

– Я все время думаю о нашем вчерашнем разговоре. У меня есть знакомый – Чарльз Роумэн. Я хотел бы тебя с ним познакомить.

– Кто он?

– Психиатр. Хороший практик. Из тех людей, с которыми можно говорить.

– Нет!

– Можно было бы как-нибудь пригласить его на ужин. Ему под пятьдесят, он очень мудрый и простой.

– Пригласи его, когда меня не будет.

Несколько минут Марк ел молча.

– Пожалуй, мы могли бы заключить договор.

– Договор?

– Да. Ты пойдешь навстречу мне, я – тебе… Допустим, я обещаю взять сюда Фьюри. Не так дорого обойдется переделать старый гараж в конюшню, а загон рядом все равно пустует. Тогда Фьюри будет здесь постоянно, и ты сможешь ездить верхом, когда захочешь.

Я крошила хлеб, ожидая подвоха.

– И что потребуешь взамен?

– Согласиться ходить к Роумэну, скажем, дважды в неделю, чтобы понять, может ли он тебе помочь.

– Да не нужна мне помощь, – возразила я, но мысли мои прыгали как блохи. Я ожидала, что Марк выставит такое условие, которое я не смогу принять.

– Ты хотела бы привезти сюда Фьюри? – спросил он.

– Ну конечно.

– Тебе станет лучше?

– Несомненно.

– Ну, вот мое условие. Подумай.

– Я бы лучше о тебе думала, Марк, разреши ты мне взять его без всяких условий.

– Не сомневаюсь. Но без них не обойтись.

После обеда я сама продолжила разговор:

– Ты имеешь в виду, что я смогу оставить здесь Фьюри насовсем? И буду брать его, когда захочу? И ты сам будешь платить за его содержание?

– Естественно.

– А сколько времени мне придется ходить на прием?

– Все будет зависеть от того, что он скажет. Возможно, он сразу решит, что ничем не сумеет тебе помочь. Но если Роумэн все же возьмется, нужно честно предупредить: лечение продолжительное.

– Что он будет делать?

– В основном, слушать тебя.

– Но я говорила, что не люблю болтать.

– Знаю. Это уже его проблемы.

Тогда я больше не сказала ничего, но долго потом ломала голову, стоит ли соглашаться. И решила: если невозможно совсем отделаться от Марка, то надо попробовать хотя бы отключаться от него. А просто знать, что Фьюри рядом – все равно что иметь друга, к которому всегда можно прийти.

Идея мне очень нравилась. И чем больше я о ней думала, тем больше она правилась. Но, соглашаясь, я шла на риск. Такие люди, как Роумэн, имеют обыкновение так влезать в твои мысли, что в конце концов и не заметишь, как что-нибудь выболтаешь. А мне только этого не хватало!

Правда, всего два часа в неделю! Неужели я не продержусь пару часов перед каким-то врачом? Моя ненависть ко всей их братии только на пользу. Вопрос в том, кто кого перехитрит. Нужно все время быть настороже. Не так уж велика опасность, чтобы не рискнуть ради Фьюри.

Весь понедельник я страдала, но во вторник утром решилась.

– Марк, я думаю о твоем предложении.

– Да? – слишком небрежно бросил он, а глаза выдавали волнение.

– Да, я пока что не решила. Но если хочешь, пригласи доктора Роумэна на ужин. Мы познакомимся и я решу, смогу ли его вынести. Только помни, я пока ни на что не согласилась.

– Не сомневаюсь, ему тоже захочется взглянуть на тебя. Он очень разборчив.

– Что ты ему скажешь?

– Пока не думал. Наверное, достаточно сказать, что тебе нужен курс лечения. Остальное – его дело.

Я предупредила:

– Только не вздумай рассказать ему, как я украла деньги.

– Ты сама, милая, решишь, что говорить, что – нет. Все зависит от тебя. Я вообще не вмешиваюсь. Кроме того… ты же знаешь, меня беспокоит совсем другое.

– Смотри, ты обещал.

Я видела, что Марк доволен, хотя совсем не собиралась доставлять ему удовольствие. Но я уже решилась. Неужели он считал, что из этого что-то получится? Неужели рассчитывал, что несколько бесед с психиатром превратят меня в любящую жену? Неужели, человек никогда не теряет надежду?

Хотя жизнь с Марком должна была избавить меня от необходимости заботиться о деньгах, это совсем не значило, что с денежными проблемами покончено. Последние три года я посылала маме не меньше пятисот фунтов, а то и больше. Они с Люси могли существовать только на то, что я давала. Я обязалась это делать, когда с трудом уговорила мать оставить работу в магазине в Плимуте и купила первый дом в Торки. Удайся дело с Ротлэндами, я бы легко могла продержаться года полтора. Теперь от денег почти ничего не осталось, к тому же они разбросаны были по всей стране. Двести девяносто один фунт десять шиллингов.