Гордость - Иби Зобои

Будут кричать: «Давай, забивай!» – ведь если победа достанется мне, Им кажется, что и они не останутся в стороне. И мама лезет в игру, вот только ей уже поздновато. Она говорит: «Да ладно, на доллар-то много ли купишь, ребята?» Но ты мне доллар продай, за мной останется три, И все, что мы скопили в семье, – вот, забери. Итак, у тебя мои три, на них ты мечты оплатил до последней. Тебе открыты все двери, тебя никто не оставит в передней. Ты выкупил всё: двери, комнаты, дом и даже пол у меня в квартире, И чтобы просто на нем постоять, придется мне тебе доплатить четыре. А мог бы – ты брал бы с меня и за то, чтобы дышать, чтобы мечтать И даже чтобы любить, и даже с сердца – за право стучать.

Глава двенадцатая

Я набрала на коктейле всякой вкусной еды, завернула в салфетку и принесла на крышу. Дженайя сидит, скрестив ноги, на синем брезенте и смотрит в другую сторону, будто чтобы не вспоминать о доме на той стороне улицы. Тут я ее понимаю. Мы поворачиваемся лицом к бодеге Эрнандо и там на углу видим парней, занятых тем, чем обычно.

От того, что они там, как-то легче. Не припомню, чтобы под дверью у Эрнандо не сидели мужчины, молодые или старые. Некоторые из местных считают: негоже им там сидеть и тратить попусту время. А мне кажется, что на самом деле это такие хранители нашего квартала, нашего района, стражи ворот. Знают, кто приходит и кто уходит; знают в лицо каждого, кто проходит мимо.

А парням Дарси – пусть они и живут в этом огромном богатеньком доме на углу – все равно наплевать, что происходит в нашем квартале, а уж в районе и тем более. Наприглашали чужаков, чтобы похвастаться своим домом, и теперь рассуждают, насколько они лучше тех, кто живет в этом районе уже давно.

– Терпеть их не могу, – произношу я вслух.

Дженайя глубоко, шумно вздыхает.

– Ты была права, – говорит она.

– Мне очень жаль, – откликаюсь я.

– Мне тоже.

Нас связывает длинная нитка молчания. Я знаю, о чем она думает. Проигрывает в голове все, что связано с Эйнсли, – не только его последние слова, но и другие эпизоды: что она чувствовала, как он к ней прикасался, как целовал ее. Не могу не спросить.

– Так вы с ним…

– Нет, – останавливает она меня. – Зи, он повел себя как положено джентльмену. Я думала, он правда мной заинтересовался. О чем мы только не говорили. И много смеялись. Он совсем не такой, как другие здешние парни.

– Ха! Понятное дело.

– И он очень, очень хорошо ко мне относился.

– «Хорошо» – это вообще ни о чем, Най. Лучше не хорошо, а по-настоящему.

– Он даже порвал со мной как-то по-хорошему.

– Порвал? А как именно он с тобой порвал?

Я разворачиваю салфетку, достаю фрикадельки, наколотые на зубочистки, протягиваю одну Дженайе.

– Сказал: «Я сейчас не готов к серьезным отношениям». Мол, не хочет мне мешать встречаться с другими.

– Так и сказал? – уточняю я, прежде чем отправить фрикадельку в рот.

– Да. Можно подумать, я захочу встречаться с другими.

Я бросаю пустую зубочистку обратно в контейнер, выхватываю другую у Дженайи, не дав отправить ее в рот. Встаю, подхожу к краю крыши, держа контейнер с фрикадельками в руке.

– Зури, ты что делаешь? – спрашивает Дженайя.

Я будто не слышу, достаю фрикадельки по одной и пытаюсь добросить до крыши Дарси. Они не долетают, но я делаю шаг назад, кидаю изо всех сил, одну за другой.

– Забирайте свои сраные вонючие мелкие фрикадельки! – ору я.

Оборачиваюсь и вижу, что Дженайя вытирает слезы.

– Ты плачешь?

– Нет, – говорит она,