Эвтаназия - Михаил Березин

Я как-то поинтересовался, где ему удается находить деньги на спиртное. Он ответил, что главное – наскрести на первую бутылку. А далее он уже и не помнит ничего. И, глядишь, – пары месяцев как ни бывало. Я вывел его в своем незаконченном романе „Эвтаназия". Не в образе того персонажа, из памяти которого гипнотизер стирает все личностные данные, тем самым практически убивая его – помните? – а в образе его отца. Потом они случайно встречаются вот так вот на скамеечке и не узнают друг друга.

Стеценко попросил закурить, и я угостил его папиросой.

Пока мне нечем порадовать его: к разумной жизни мы не приблизились ни на пядь.

В коридоре меня дожидалась Виточка Сердюк. Видимо, увидела из окна, что я беседую со Стеценко.

– Хотите, что-то покажу? – спросила она.

– Да не стоит – настороженно отозвался я.

Небось, подцепила себе на пуп какую-нибудь очередную гирю. А это – зрелище не для слабонервных.

– Вот, – она протянула мне компакт-диск, на котором гордо светилось слово „Терминатор".

– Ты мне уже впустила одного терминатора, хватит, – сказал я. – С трудом удалось его детерминировать. Достаточно!

– Но это фирменный диск, – запротестовала она. – Здесь вирусов быть не может.

Я заколебался.

– Все равно, мне сейчас не до этого.

Ну его к аллаху! Момина не переживет, если ей придется реанимировать компьютер еще раз.

Внезапно отворилась дверь комнаты-музея летчика Волкогонова, из которой посыпались старички, увешанные орденами и медалями. Поздоровавшись, они в сопровождении экскурсовода проследовали к Кузьмичу. Пока они входили, я успел разглядеть накрытый стол. Слава Богу, Кузьмичу есть чем попотчевать гостей. Я кинулся к себе в комнату и припер бутылку „Камю". В этот момент как раз появились Сердюки с сыном – вернулись с очередного марш-броска к своему недостроенному жилищу. Я всучил коньяк Антону с просьбой занести ее Кузьмичу.

Антон был в своей курсантской форме, и мне показалось более уместным, если среди ветеранов появится именно он. Откуда им знать, с какой целью родители запихнули его в военное училище. Дело в том, что в списке их родственников значился один весьма влиятельный генерал-майор. И Сердюки рассчитывали, что он пристроит Антона в тепленькое местечко, и тому не придется воевать в Чечне, Таджикистане или какой-нибудь еще горячей точке. То есть, офицерство должно было удержать его в стороне от грядущих военных кампаний.

Я заперся у себя.

Ну что, брат Ловчев, приступим? Займемся тобой вплотную? Что же там, брат, стряслось-то с тобой, в этой благословенной Америке? „Амэуыка, Амэуыка…", как поется в известной песне. Ты, брат Ловчев, – дитя войны. Если бы не война, тебя бы и на свете-то никогда не было. Стоп! В начале второй части упоминается о том, что на некий остров Брунео высаживается американский морской десант. И все – чики-тики, несмотря на яростное сопротивление кубинцев. Что из этого следует? Кубинцы – морские пехотинцы… Куба выводит свои войска в инКУБАторе… Не мог же Середа включить этот эпизод без какого-то заднего умысла. Если в итоге выяснится, что в основе романа лежит политика, то я – пас, пусть даже меня Момина четвертует. Но на Середу что-то не похоже, не того он поля ягода, чтобы распространяться на политические темы. Он ведь даже до перестройки умудрялся держаться вдали от политики и идеологии. За что я его и уважаю. И не только я.

Тогда при чем тут десант? Возможно, на острове процветало производство наркотиков, и американцы решили прихлопнуть осиное гнездо? Стоп! А вдруг кто-то из родственников Ловчева – его братьев и сестер – в действительности выжил? Только родители его вернулись на родину, а они – нет. И Ловчев неожиданно столкнулся с ними в Америке. А далее возможны два варианта: родителям было известно об этом, но они скрывали. Или им ничего не было известно, и они искренне считали всех погибшими. А далее – снова два варианта: между Ловчевым и родственниками устанавливаются близкие отношения. Но те связаны с наркомафией и втягивают в этот бизнес писателя, соблазняя его собственным островом, самолетами, пароходами и прочими атрибутами пещеры экстра-класса. Или отношения категорически не складываются…

Белиберда какая-то! Бред! Срочно требуется свежая идея.

Я включил компьютер и попробовал накропать что-нибудь в стиле Виктора Середы. В надежде, что хотя бы тут больших проблем не возникнет. Куда там! Меня поджидало глубокое разочарование. Нужно было научиться придавать тексту оттенок багрянца, как у Середы, а оттенок этот не появлялся. Я ведь уже упоминал, что багрянец – вроде фирменного его знака. Без него, при всей схожести языка и стиля об успехе нечего было и помышлять. Видимо, существовал какой-то особый способ плавки, при котором текст приобретал именно этот оттенок.

Я промучился с сюжетом и стилем два дня. Все впустую. Вероятно я бы мучился так и дальше, если бы в ход событий снова не вмешалась Момина.

Она без стука ворвалась в комнату и уставилась на меня.

Я замер, словно кролик под взглядом удава. Что-то в ней было не то. Волосы! Она обрезала косу. Теперь она выглядела не такой уж юной, но новая прическа тоже была ей к лицу.

На носу моем были нахлобучены битловки – я как раз упражнялся в стилистике.

– В чем дело? – поинтересовался я.

– Пишешь?

– Пытаюсь.

– Ну и как успехи? Что-то я не получила пока ни одной твоей дискеты.

– Так файлов нет – ничего не выходит. Не на ту лошадку ты, видимо, поставила. А что случилось?

Она прошлась по комнате, машинально взяв в руки одну из книг с моей самодельной полки.

– Даже от тебя я этого не ожидала, – сказала Момина. – Наградить меня венерическим заболеванием… Это уже слишком.

– Не может быть! – От неожиданности я подпрыгнул на стуле.

– Я уже прошла обследование. – Она закрыла рот рукой и рассмеялась. – Можешь себе вообразить такую комбинацию: я и трихомониаз?

Ева! – мелькнуло у меня в голове. Сука! А я и не подозревал, что она наделила меня трихомониазом.

– Тоже мне, венерическое заболевание, – рявкнул я, глядя, впрочем, в компьютер. – Трихомониаз – не сифилис.

– Во-первых, не кричи. Гордиться тут особенно нечем. А во-вторых… Так ты знал?! – В ее глазах блеснули дальние еще пока сполохи.

– Ни хрена я не знал. – Теперь я орал почти шепотом. Со стороны, наверное, это напоминало испорченный динамик. – Просто я констатирую факт: трихомониаз – не сифилис, и даже не гонорея.

– Так может тебе еще спасибо сказать?

Я вызвал на экране нужное окошко и набрал в нем слово „трихомониаз". „Кирилл и Мефодий" тут же бросились мне на выручку: „ТРИХОМОНОЗ (трихомониаз), инфекционное заболевание человека и животных, преимущественно крупного рогатого скота; вызывается трихомонадами. Заражение человека – преимущественно половым путем. Проявляется воспалением слизистых оболочек мочеполовых путей (жжение, зуд, пенистые или гнойные выделения), у животных, кроме того, абортами."

– Нет, ты просто прелесть, – сказала Момина. – В тебе столько детской непосредственности. Впрочем, стоило чего-то подобного ожидать, ведь ты родился в год „Лолиты".

– Когда-когда я родился? – переспросил я. – В год „Лолиты"? Ну, извини.

– „Лолита" была написана как раз в 1955 году.

– Угораздило же меня.

Она бросила книгу на кровать, прошлась к двери и обратно и по пути цапнула еще одну книгу с полки. Эдак она мне все книги перекидает на кровать, подумал я. Моим вниманием сейчас целиком завладело именно это обстоятельство.

– Впервые переспать с мужчиной в возрасте двадцати восьми лет и тут же напороться на венерическое заболевание. Чем не плата за целомудрие! „Не мудрствуй цело", как написано у тебя в „Еще раз „фак"!" „Мудрствуй частично." Пошлость, конечно, беспросветная, но какая поразительная правда жизни! Адка путается с мужиками с пятнадцати лет – и ничего.

Вот тебе на – меня уже цитируют. Правда, повод не самый подходящий, но все равно – делаю карьеру.

– Прости, – сказал я, вытянувшись во фрунт, – этого больше не повторится.

– Конечно, не повторится. Это уж я тебе обещаю. А теперь собирайся, милый, я за тобой. Нас с нетерпением дожидаются в вендиспансере.

Помещение вендиспансера здорово смахивало на нашу квартиру. Тот же коридор с тусклой лампочкой, такие же обшарпанные стены и массивные двери. Разве что комнаты-музея летчика Волкогонова здесь не было. Ну и в свою очередь ко мне тут тоже отнеслись как к родному. А вот на Момину уставились словно на привидение.

В регистратуре я предъявил паспорт.

– Привели, голубчика? – улыбнулась тетенька, которая была почему-то в зеленом халате. Она с бешенной скоростью принялась что-то строчить на потрепанном листке бумаги. – Его тоже к Руслану Ивановичу в кабинет номер три, болезного.

Мы сели на скрипучие откидные стулья и погрузились в ожидание.

– Стыдобища какая, – проговорила Момина, улыбаясь.