Журнал «Вокруг Света» №08 за 1982 год - Вокруг Света

Охромел я после ранения. Кость около ступни каким-то бугром наросла, и обыкновенные сапоги носить мне было тяжело. Пошел я к дяде Филе — он был деревенским сапожником. Посмотрел он на мою ногу и говорит:

— При поморском ремесле тебе за свою жизнь много сапог нать износить. Солена вода, она быстро сапоги портит. А на твою ножку не кажный мастер сапоги сошьет. Не хошь ли ко мне в ученье пойти?

Подумал я маленько. В те годы Советской власти не было, а значит, и школ никаких в поморских селах. У мальца одна наука: пойти зуйком в артель на ловецкий карбас, наживу на яруса насаживать, да бычков-керча-ков из сетей выпутывать, да артели уху варить.

Я в зуйках-то побывал. Хлебнул житейской каши, сваренной на слезах...

И махнул рукой на путину, пошел к дяде Филе в науку. Старик он был добрый, и я сразу к нему душой потянулся. Доброта среди людей — как раковина с жемчужиной среди обыкновенных раковин...

Вся изба у дяди Фили кожами пропахла. Он сам и дубил, и выделывал кожи. Шил из них бахилы, и сапоги-бродни, и праздничные сапоги с голенищами на манер бутылок, и для девиц козловые башмачки тачал. Вся волость к нему с заказами ходила, и даже издали приезжали.

За три года прошел я неплохой курс сапожных наук. А на четвертый год дядя Филя стал учить меня шить красные башмачки для самых богатых заказчиц. Делали их из особой кожи, а еще на них в два ряда нашивали пуговицы-чешуйки из мелких гранатов.

Как-то приходит к нам важная богатая старуха и для своей внучки заказывает красные башмачки с узорами. Мерку с ножки принесла. Когда ушла, дядя Филя сказал: — Вишь, для внучки заказ сделала, а вроде не так давно был и я молод, и она молода. Помню, пришла она, серебряный рубль принесла и босую ножку на низкий табурет для примерки приставила. Я так и обмер. А потом, когда сшил ей башмаки, говорю: «Вот бы мне тебя в жены взять, дак и жизнь мила бы стала». Говорю, конечно, несурьезно, потому что знаю: я гол как сокол, а у ее папаши пять коров да стадо оленей на окрестных ягельниках пасется, да овец немало. А изба двужирная, вся от добра ломится. Мне ли в такой дом женихом входить? Да и она это дело понимает. Засмеялась только и сказала: «Сшей мне такие сапожки, чтобы все были гранатовыми зернами как чешуей покрыты. Тогда и пойду за тебя замуж» Я молодой был, глупый. Работу забросил, брожу по скалам да по брошенным рудникам-вараккам, все ищу гранаты. Ну, сколько нашел, да ведь этого мало. Ушел на дальние варакки Много там гранатов сыскал. А когда вернулся, узнал, что зазноба моя уже замуж вышла. Вот и живу сейчас сам-перст...

Пролетело сколь-то времени, и сама девчоночка к нам в мастерскую заявилась — на примерку. Посмотрел я на нее — покатилось мое бедное сердце, как колобок.

Башмачки были готовы. Дядя Филя говорит мне:

— Возьми корзинку да уважь заказчицу, снеси ей башмачки.

Взял я корзинку, иду в избу, стучу в дверь. Эта девчоночка дверь и открывает. Все домашние к причалам да к амбарушкам ушли, рыбу с карбаса выгружать да солить.

Схватила Шура башмачки, к которым дядя Филя шесть гранатовых пуговиц приладил, убежала в другую комнату, а потом вышла оттуда павой, прошлась на каблучках передо мной.

— Ну, мастер, каково на мне башмачки сидят?

— Отменно,— сказал я. И вдруг, не знаю откуда и смелость взялась, сказал ей слова, которые от дяди Фили слышал: — Вот бы мне тебя в жены взять, так и жизнь мила бы стала,

Шурка нахмурилась сперва, потом закраснелась и говорит:

— Сшей мне красные сапожки, чтобы все они гранатами покрыты были, как окунь чешуей, тогда, может, и пойду за тебя.

Я низко поклонился ей и сказал:

— Спасибо тебе, девица, на красном слове. А сапожки такие я сошью.

Шел я домой и ног под собой не чуял от радости. Про хромоту свою и вовсе позабыл. Говорю дяде Филе:

— Помоги мне такие сапожки сшить, чтобы все были в гранатах, как окунь в чешуе.

Он головой покачал:

— И ты попался? Што, Шурка приглянулась?

— Ише как.

— Ну, сапожки-то сшить можно. А где гранатов столько достать? А сколько времени нать, чтобы огранить — ты думал? Эх, Павлуша, не достать тебе это яблочко. Приглядистое оно, да высоко на яблоньке висит. А яблонька-то к тому же за чужим забором...

— Все равно завтра же пойду в тайгу гранаты искать.

— Ну бог с тобой. Люди разны, и судьбы разны. Может, угодишь на фарт. Походи по тайге, а я начну кожу для сапог кроить. Самолучшую выберу.

Открывает он свой резной, медью окованный ларь и достает с самого дна кожу. Я так и ахнул — кожа дивного багряного цвета. Помял ее в руках дядя Филя — по коже будто пламя прошло.

— Как такая кожа получается?

— Эту кожу я сам выделал. Про корень калган слышал? Цветет желтым цветом эта трава, а корень толстый да красный. Наш купчина на том корне водку настаивает и пьет под малосоленую семгу, оттого у него с горюшка-печали срослась голова с плечами... Эту кожу я красил калгановым настоем да клюквенным соком, а чем ише — не скажу, секрет великий. Никто этого секрету, кроме меня, не знает. Мне он достался от деда, а тому деду — от своего деда. Отец сказывал, будто в великой древности предки наши шили сапоги для князьев. И считались сапоги эти такими драгоценными, что конных нарочных за ними посылали, а один князь, тоже хромой, вроде тебя, самолично сюда приехал. С тех пор и зовется будто бы наша деревня Княжая губа. Когда близко смерть почую, раскрою тебе тот секрет.

А мне дал мягкие бахилы, сшитые из тюленьей кожи.

— В такой-то обувке лучше. В болоте она не промокнет, на острых камнях не порвется. Сапоги, те скорее сносятся.

Ну, прежде всего пошел я, конечно, на Гранатову варакку. День был блеклый, сонный, слабый ветерок в березках шелестел. Лезу я на варакку, камни ногой переворачиваю — не блеснет ли где красная искра?

И вдруг остановился: на варакке — старуха с длинными седыми космами, на клюку опирается.

— Здравствуй, бабушка.

— Здравствуй, добрый молодец.

— Не пособить ли в чем?

— Незачем пособлять-то. Через четыре дни помру я.

— Откуда ж это известно, коли ты, бабушка, ише по вараккам лазаешь?

— Стар будешь — узнаешь.

— Зачем же ты пришла в эдакую даль?

— Проститься нать. У меня на Гранатовой варакке когда-то лихие люди единственного сынка убили. Нашел он в этих краях самоцветы. Один раз домой принес. А второй раз не вернулся. Когда ише живой-то был, дак сказывал, будто видел, как по его следам Гнилухин крался. Он небось и убил. Нешто у богатея совесть есть? А что Гнилухины гранаты в Питер ездят продавать, это ведь не секрет...

— Как тебя зовут, бабушка?

— А зачем тебе знать? Больше ты меня уж не увидишь. Сегодня я зовусь Судьба. И ты мое веленье выполнишь. Должен ты, парень, с Гнилухиным за их злодейства расквитаться. Так оно и выйдет. Я знаю, не перечь. И сделаю я тебе доброе дело — открою место, где гранатов много, их мой сынок сыскал. Видишь тот ручей? Спустись по нему, найдешь глинистый берег, на нем две березы рядышком растут. На одной березе знак ножом вырезан. Под этой березой в глине и покопайся... Только больших ям не делай, а маленькие зарывай. А то заметят Гнилухины — волками они по тайболе рыщут, корысти ищут.

Сказала старуха это и тут же пропала. Стою, глазами хлопаю, понять не могу — то ли приснилось, то ли привиделось.

Вечером того же дня принес я домой в кошеле гранаты. Кристаллы как на подбор — гладкие, чистые, солнышко в них так и играет. Дядя Филя увидел — на стуле подскочил.

— Где нашел? Кто подсказал?

— Бабушка Судьба,— говорю.

— Ладно, кто бы ни был, доставай с чердака гранильный станок, попробуем украсить сапожки, как для княгини. Да только знай: Гришка Гнилухин собирается к Шурке сватов засылать.

В ту пору пришла в нашу деревню новая власть — Советская. А потом интервенты нагрянули. Председателя Совета схватили, избили прикладами и заперли на своем пароходе. А секретарь Совета, Сережка Кручинин, в окошко выпрыгнул и в лес убег. Вскорости к нему другие мужики убегли, с ружьишками. Вышел красный партизанский отряд.

Гришка Гнилухин с двумя беляками нагрянул в нашу мастерскую. Схватил меня за грудки:

— А ну, хромой козел, показывай сапожки, которые ты Шурке сшить обещался.

— Обещался-то Шурке, а не тебе.

— А я тут теперича заглавный командир. Взводом командую.

Сволокли меня в амбар, связали. Гришка из мастерской принес сыромятную кожу. Положил на чурбак, начал острым ножом длинные ремешки нарезать. Я смотрю, молчу.

— Сейчас, значит, я ременную плетку плести буду. А ты думай. Сплету — буду тебя хлестать. Ежели не скажешь — из твоей спины такие же ремни буду резать и морской водой поливать. Ну, говори, где сапожки? И где ты гранат для них взял?

Сплел он плетку. Взял меня за воротник, ножом рубаху разрезал. И начал полосовать плетью. Почернело у меня в глазах, земля уплыла куда-то.