Роксолана: Королева Востока - Осип Назарук

Если бы он сказал это по-турецки или по-татарски, она и то лучше поняла бы его.

Он заметил ее смущение и медленно повторил свои слова, что как пьяный мед действовали на Настю.

– Вы из моих краев?! – спросила Настя, когда слезы горошинами покатились из глаз.

– Да, дитя мое, да, – ответил гость.

– Давно вы из дома?

– Моим домом была монастырская келья, – ответил он важно. – А там, где я родился, не бывал я уже давным давно.

Настя погрустнела. Но он сказал ей ласково:

– Но я прихожу к тебе по делу близкому нашей земле, очень близкому, хотя оно и выглядит далеким.

Она вся превратилась в слух. Правда, с момента разговора с падишахом она почувствовала себя более сильной, чем раньше. Однако, она все же не понимала, как она – несчастная рабыня, запертая в клетке птица, может помочь родной стране и народу, который мучается, живя в ней. Ведь не могли ей это подсказать ни ее отец, ни дядя, ни другие мудрые люди. Что же могла сделать она? Ей стало очень интересно. Ей было уже понятно, что все это связано с ухаживаниями султана. Но что хорошего можно извлечь из них для простого люда, живущего под Рогатиным и Львовом – это для нее было неясно.

То, что она говорила султану про Басру и Багдад было исключительно личным желанием умножить свои силы, стремлением вьюна опереться на дуб. Но тут перед ней в неясной мгле завязывалось некое дело с определенным направлением. Каким? Она не знала. Но чувствовала его возможность и важность.

Она вытянула свою белую ручку, закрываясь от взгляда гостя и почувствовала удивление. Она по-второму и по-третьему разу смотрела на окна и решетки сераля, на деревья в парке, и снова начинала думать. Гость это понял и ни словом ни жестом не стал препятствовать зарождению ее мыслей.

Ученые и философы до сих пор не знают этой тайны. Не знают ни того, как рождается жизнь организма, ни того, как появляется на свет человеческая мысль, ни того, что ее вызывает к жизни. Не знают, хотя все это происходит и в них самих.

Не знала и белокожая невольница из далекой страны, что вызывало в ней зарево новой мысли, такое яркое, что она даже рукой прикрыла глаза. Был ли тому виной султанский дворец, захваченный у византийских царей, в котором каждая комната была залита кровью? Или далекий звон в галицкой земле? Или положение невольницы, которой судьба вдруг давала власть от синего Дуная до Басры, Багдада и каменных могил фараонов? Может сама молодость, пораженная стрелой мысли? Или далекое марево возрождающегося Запада?

– Знаю, знаю, – неожиданно крикнула она и вскочила, будто человек, наткнувшийся на блестящие сокровища, охраняемые змеями. В тот момент она почувствовала, что ведет не только очень тяжелую борьбу с господином трех частей света, но и еще более трудную борьбу с собой. Почувствовала, что борьба с могущественным падишахом разворачивается на фоне еще большей борьбы, что идет у нее внутри, как на поле сражения двух армий, в земле, не зная пощады, борется за свое существование каждый стебель и каждый корень. Может, Риччи был прав, уча, что только страшное право действовать без оглядки принадлежит земле и всему миру? Тогда он странно усмехался, говоря о церкви! Где бы он мог быть теперь?

Она вспомнила, что слышала это в Кафе, что бывшие владельцы невольниц, когда продают их в высокие дома, ждут еще месяц или два, прежде, чем уехать. А потом через евнухов поддерживают связь со своими бывшими невольницами, узнают о состоянии дел в этих домах, а затем делают им разные предложения.

«Наверно, и ко мне придут, – думала она. – Дома выше этого здесь не существует». Ей было интересно, чего от нее захотят. «А может, этого отступника послали генуэзцы? – вдруг мелькнуло в ее голове. – Чего он хочет? И не у кого спросить совета! Если бы хотя бы турок Абдулла был тут!..»

Гость не спросил ее, что именно ей известно. Сидел и неподвижно ждал. Молодая невольница тяжело дышала. Грудь ее волновалась, словно в любовном жаре, а ясные глаза затуманивались мглой. Придя в себя, она подошла к окну, вздохнула свободнее и села на шелковую подушку дивана, указав гостю место невдалеке.

Он понимал, что теперь начнется его самое важное и тяжелое задание: сломать священную форму человеческой души. Ибо не столько мысли, сколько форма сильнее всего овладевает душой человека.

Это задание для бывшего отца Ивана было тем более тяжелым, что он и сам еще не покончил с формой, которую должен был уничтожить в ней. Все время его мучил грех отступничества.

Он ясно осознавал, что это самое слабое место, место, в котором уязвимым становилось все дело. Передохнув, он перекрестился и начал:

– Ясной спокойной ночью, когда ветры не дуют ни с Геллеспонта, ни с Пропонтиды, гладкое Эллинское море, посеребренное лунным светом как зеркало, вдыхает в себя запах синей сирени, белых жасминов и красных роз. В этот час Матерь Божья Привратница с Иверской иконы на святом Афоне сходит с ворот на колючие тропки, на широкие пути, на каменные дороги… Идет босая по острым камням, по жестким корням и ищет у тропинок сломанные стебли, подраненных зверьков, ищет горе душ человеческих… Пройдет разбойник с засапожным ножом, пройдет убийца с окровавленными руками, пройдет предатель правого дела – заговорит она с ним и простит все, если заметит в нем раскаяние за грехи…

Молодая невольница сначала даже заслушалась, но прервала речь бывшего монаха:

– Все ли грехи человеческие прощает Богоматерь Привратница?

– Не все, дитя мое. Есть один грех, который не простит даже Богоматерь Привратница с Иверской иконы на святом Афоне.

– Что это за грех?

– Грех против мужа.

– Кто же может простить его?

– Церковь Божья по слову Христову. – Мысль невольницы натянулась как струна, и инстинктивно она поняла тайну участия церкви в мирских делах.

«Значит, он хочет так приковать меня к Сулейману, чтобы после только он имел власть надо мной», – сказала она себе, не зная даже, откуда у нее взялась такая смелая мысль. Она лишь чувствовала, что кто-то с какой-то целью хочет ее опутать, что происходит борьба между ней и кем-то еще, более сильным, но невидимым. Какое-то острое презрение вырвалось из глубины ее души и она ответила:

– А я знаю один грех, который не смеет простить даже церковь Божья.

– Нет, дитя мое! Церковь имеет власть прощать все грехи.

– А ты бы, отец мой, простил предательство нашей церкви, так жестоко гонимой в родном краю, где враги уничтожают православный люд? Если Богоматерь Привратница не прощает измены одному человеку, то как же простить измену целым поколениям и церкви Сына своего?..

Бывший монах побледнел. Единственное слабое место было у него в душе, когда он шел к этой девушке. И именно в это место поразила она его своей невинной душой. Он хотел было сказать ей, что церковь все прощает, если видит раскаяние и неподдельную людскую скорбь. Но не мог открыть рта, так был подавлен этой молодой, чистой девушкой и сидел молча. Молчание прервала она: