Ветер, кровь и серебро - Виктория Александрова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Через пару седмиц Софию внезапно затошнило. Потом она ненавязчиво сообщила, что кровь слишком уж задерживается. И только тогда замковый лекарь Даррендорфа, ошеломлённый и растерянный, окончательно утвердил: да, баронесса беременна.
Хельмут был поражён и обескуражен, но в то же время — безмерно рад. Не верилось, что у них наконец-то получилось. Это божье чудо, не иначе. Или, может, всё дело в том, что они зачали ребёнка в лесу, на расстеленном поверх влажной травы плаще, под бесконечными кронами деревьев, слушая журчанье хрустального ручейка?
Впрочем, неважно. Важно то, что у них наконец получилось. Пока ещё не было ничего точно известно, но лекарь предсказывал девочку из-за какого-то расположения звёзд… Они подобрали имена для обоих исходов: если мальчик — Эрнест, а если девочка — Арабелла. Арабелла Штольц — красиво ведь звучит.
Беременность жены проходила легко, она чувствовала себя прекрасно, по её словам, никакой слабости, тошноты и бесконечной усталости почти не ощущала. Они даже съездили в Штольц, и поездка прошла более чем благополучно. Но рожать София решила дома, в Даррендорфе. И Хельмут поддержал её, потому что поддерживал всегда, во всех решениях. Во время её беременности он заботился о ней как мог, проводил с ней каждую минуту своей жизни и чувствовал, что любит её как никогда, и их ещё не родившегося ребёнка — тоже.
И тем болезненнее, тяжелее вспоминалось ему то, что было дальше.
Беременность прошла прекрасно, а вот роды… Хельмут в жизни бы не подумал, что появление на свет нового человека происходит так. Нет, он знал, что это больно, тяжело, что может быть кровь, но… И он, он сам тоже родился так? И Хельга?
Это его пугало, но он ни на секунду не оставил Софию в те сложные часы. Сидел рядом с ней и держал за руку, пока она кричала, плакала и мучилась. На это было невыносимо смотреть, но он смотрел. Он не мог её оставить. И он должен видеть их ребёнка, когда тот родится.
Ребёнок родился часов через десять после начала схваток. И всё это время Хельмут сидел рядом с женой. Было раннее утро, первые блики зари пробрались в комнату, и вместе с этим настала заря жизни для их сына — Эрнеста, как они и хотели. Мальчик был большой, по словам лекаря, абсолютно здоровый… Хельмут с облегчением улыбнулся. Но когда он взглянул на Софию, его улыбка мигом пропала.
Эрнеста забрала Хельга, уйдя с ним в соседнюю комнату, а с Софией остались только лекарь и Хельмут, хотя его вежливо попросили удалиться. Но он остался. Если ей настолько плохо, что она даже не смогла взять на руки своего сына… Не смогла даже голову поднять, чтобы взглянуть на него… Как оставить её одну — лицом к лицу со смертью?
Он помнил, что было очень много крови. Что София с каждой секундой становилась всё бледнее, а из её взгляда постепенно исчезала осмысленность. Лекарь (вся его серая мантия была вымазана кровью) ничего не говорил, даже прекратил свою бессмысленную, жутко раздражающую возню и покачал головой со вздохом. «Она умирает, — понял Хельмут как-то резко, внезапно, будто понимал это всю жизнь, — она умирает, и с этим ничего нельзя сделать». Он знал, что кровь можно остановить почти всегда, забинтовать, наложить жгут, но это в битве, на войне, а здесь… Бессмысленно. Поздно.[12]
Он держал её за руку, потом обнял за хрупкие, ещё чуть вздрагивающие плечи и, не боясь испачкаться кровью, прижал к себе. В глубине души надеясь, что своей нежностью, своей любовью и заботой ещё можно спасти её, провёл рукой по спутанным волосам, коснулся губами лба, покрытого испариной. Но она всё равно уходила от него — и ему ничего не оставалось, кроме как отпустить. И когда София перестала тихонько трястись, когда Хельмут осознал, что больше не чувствует слабого биения её сердца рядом с собой… Наверное, он сам умер в тот момент. И дальше вместо него жила просто пустая оболочка, тень.
А душа его отправилась вслед за душой любимой жены.
И какие были её последние слова, сказанные ему, какие были его слова, что она услышала в последний раз, — он не помнил.
Он вышел взглянуть на сына, наверное, через полчаса после того, как София умерла. Хельга, испуганная и взволнованная, прижала к себе маленький свёрток, из которого доносился тихий плач, и уставилась на брата огромными от страха глазами, полными слёз.
— Я могу хотя бы посмотреть на своего сына? — просипел Хельмут, чувствуя, как его колотит, как сердце бешено стучит о рёбра, как кровь бьёт по вискам… Наверное, и руки у него сейчас трясутся, и в целом выглядит он действительно пугающе. — Не бойся, я…
— А то я не знаю, как обычно отцы относятся к своим детям, чьи матери умерли при родах, — пролепетала Хельга, но свёрток всё же отдала.
Хельмут посмотрел на ребёнка второй раз жизни, понимая, что София его уже больше никогда не увидит. Она не взглянет в эти бездонные голубые глаза, доставшиеся мальчику от отца, не проведёт рукой по редким спутанным рыжеватым волосикам — маминым… Она не успокоит его раздирающий душу плач, который Эрнест завёл, когда его оторвали от тепла Хельги и отдали на руки незнакомого человека. Она не сможет наблюдать за тем, как её сын будет расти, учиться ходить, говорить, играть… Как он впервые возьмёт в руки меч, сначала деревянный, потом стальной — затупленный и, наконец, настоящий. Как впервые оседлает коня и как на него сядут его первые доспехи. Как он станет рыцарем, женится и заведёт своих детей.
И Эрнест тоже никогда не увидит свою мать.
И это так несправедливо. Нечестно. Смерть всегда забирает, когда не ждёшь, с этим нужно просто смириться и к этому нужно быть готовым, но всё же… Они ведь были так счастливы, жизнь протекала так хорошо — и неужели София не заслужила дожить эту жизнь? Испытать ещё хоть немного счастья? И кого теперь в этом винить…
Хельмута передёрнуло, но он продолжал смотреть на сына с улыбкой и наблюдать, как тот потихоньку успокаивается. Голубые глазки взглянули на него с интересом. Это было так странно… Если не брать в расчёт цвет глаз, казалось, что от Штольцев
