Сон над бездной - Татьяна Степанова

– До дому. Моя смена кончилась.

– А нас с собой не захватишь?

И Кравченко увлек Мещерского во двор.

– Вы тут пиво где пьете? – спросил он Тараса.

– В Подгорянах.

– А вот мы какую-то «Сказку» проезжали.

– Можно и там, там ближе, и мне как раз в ту сторону.

Мещерский отметил: как чисто этот карпатский хлопец говорит по-русски, когда этого хочет. «А вот я в украинском не секу. А они тут и наш учили, и свой, и чешский, и венгерский. Дети вон в школах еще и английский учат».

– А Елена Андреевна нас не хватится? – спросил он тревожно.

– Тут сейчас, Серега, не до нас, – Кравченко плюхнулся в «Шкоду». – Тарас, а ты нам компанию не составишь? Угощаем.

– Можно. – Хмурое лицо охранника смягчилось. – Я ж казал тэбэ, дружэ, поживешь тут, быстро обвыкнешь.

– К убийствам, дружэ, привыкнуть сложно.

Тарас метнул на них испытующий взгляд. Повернул ключ зажигания. «Шкода» выехала за ворота.

– Слыхали, значит?

– Что слыхали?

– Что тiтка Настя, жинка Низарчукова, казала?

– Жена Назарчука? А, это та пани со шваброй, что утром…

– Это она мне про площадку смотровую казала, поди, говорит, глянь, там ограда порушена. Сама збоялась пойти. Это когда уж жинку этого вашего юриста искали.

– Побоялась? – переспросил Мещерский. – Почему?

– Потому.

– Она последняя видела погибшую, Тарас, – напомнил Кравченко.

– Она, можэ, и не одну ее видала.

– Не одну? А с кем? Она тебе что-то говорила? Кто был утром с женой Шерлинга?

– Ничо она мне такого не говорила. И не скажет. Кому казать-то, этим нашим, что ли, с розыску? Так они знают, в курсе. Не верят.

– Во что не верят?

Тарас прибавил газа. Лицо его – румяное, пухлое – было мрачным. «Шкода» мчала их по горному шоссе. Вечерело. Воздух был прозрачным, насыщенным запахом хвои. Дорога – это был восточный тракт – хоть и пестрела ухабами и выбоинами, но выглядела вполне обжитой. На склоне горы притулилась деревенька. Потом из зелени возникли крыши каких-то ангаров.

– Лесокомбинат был, – сказал Тарас, заметив, что они смотрят туда. – Сейчас там хлебопекарня.

– А вон то село как зовется?

– Криворивня. А за плотиной Верховина. Там прежде турбаза была, дядько мой там завхозом робил. Продали ее чехам. Да что-то все никак не строятся они.

– В здешних местах один Лесюк строится. Где его будущий курорт-то? – спросил Мещерский.

Тарас ткнул направо – далеко в вечерней дымке на склоне густо поросшей лесом Галич-горы что-то белело.

– Отсюда и не разобрать. Он хвалится, что шикарное место тут у вас, Тарас, будет.

Тарас промолчал.

Миновали старую плотину. Мещерский поймал себя на мысли, что получает от поездки удовольствие – прав все же Высоцкий: «Лучше гор могут быть только горы». И потом еще: «речка под горой блестит». Или шумит? Тут вот шумит. Навстречу прогромыхал грузовик. За ним пристроились сразу несколько легковушек, выжидавших момент для опасного обгона.

– А некий Гиз в ваших местах тоже строительством занимается? – спросил Кравченко.

– Ага. Он с нашим в доле – вроде так люди про них кажут.

– Тарас, ты не в курсе, а когда он в замок приехал? Во сколько? Я твоих ребят спрашивал, так без толку. Проспали они его, что ли?

– Рано он приехал. Семи еще не было. Оставил машину. Новая она у него. До этого была другая, – Тарас снова чисто говорил по-русски.

– Ой, а это кому памятник такой? – перебил их Мещерский.

По ту сторону плотины на открытом всем ветрам пятачке была установлена могучая гранитная плита, а на ней высечены какие-то смутные сурового обличья фигуры – и вроде даже с мечами.

– Средневековый барельеф?

– Це ж камень «три чекиста», – ответил Тарас.

– А почему у них мечи?

– Для красоты. – Тарас сбавил скорость. – Кажут, ваши-то были, ну москали, гэбисты. В засаду они тут попали в сорок шестом к Вайде Марковцу.

– Бандеровец, что ль, был этот хлопец? – хмыкнул Кравченко. – А где же тогда ответный барельеф – борцам за «самостийность» от ОУН?

– Ты зубы-то не скаль, дружэ, а то и до кумы не доедем, – хмыкнул в ответ Тарас.

– Да боже мой! Мы просто спрашиваем, у нас ведь что-то вроде бесплатной экскурсии по окрестностям. – Кравченко покрутил ручку старенькой «Шкоды», опустил стекло. – Значит, нэма памятника самостийникам?

– Его в другом месте ставить трэба.

– Где же, если не секрет?

– В замке.

– А, понятно, это в краеведческом отделе музея?

– Гэбистов Марковец тут из пулемета положил, на плотине. Отряд у него был. Фрицев ни одного, мадьяры были и наши, местные. С тем отрядом и вошел он в замок. Да там со всеми и сгинул.

– А, все же поквиталась с лесным братом госбезопасность?

– С ним они в замке встретились, так у нас старики кажут.

– С кем это с ним? – удивился Мещерский.

– Кто, как жинка Назарчукова кажет, и вашу пани сегодня утром на площадке встретил.

– Ты про кого это, Тарас? – удивленно спросил Кравченко.

Вместо ответа охранник лишь еще прибавил скорости, заложив крутой вираж, – плотина и барельеф остались далеко позади, замелькал хвойный лес, затем у дороги засияли огни неоновой рекламы – в сумерках это производило не столь ошеломляющее впечатление, как ночью. «Карпатская сказка. Ресторан. Бар». Само строение было деревянным, в этаком гуцульском стиле – островерхая крыша, стрельчатые окна. Дерево потемнело от непогоды, рассохлось – ресторан был памятником советских времен, когда в Карпаты стремились на отдых со всех концов Союза как в «почти заграницу» – хоть и не Прибалтика, но все же и не Ялта, и не Кавминводы.

Несмотря на «советскую старину», световая реклама была новенькой, модерновой, продвинутой. И внутри все тоже было довольно забавно и не лишено своеобразного колорита – бочонок с пивом на барной стойке, на полках вдоль обшитых тесом стен – немецкие кружки с крышками, похожие на призовые кубки, бойкие «Вопли Видоплясова» из магнитолы и извивающаяся на шесте, воткнутом в дощатый пол, пухленькая, курносенькая, розовенькая, как свинка, стриптизерша в трусиках-стрингах и топлес. Мещерский, ожидавший увидать подслеповатый, засиженный мухами сельский «шинок», был приятно удивлен: попка и грудки упитанной стриптизерши поднимали настроение посетителям прямо с порога, а «Вопли» он слыхал как-то в одном московском клубе и тоже не остался равнодушным. А тут еще и пиво текло рекой. И многолюдное общество гуляло, развлекалось.

Бар был набит битком. Откуда взялись все эти посетители в горной глуши приграничья, было до поры до времени неясно. Присмотревшись, Мещерский распознал водителей большегрузов (отстойник был, оказывается, тут же, на шоссе за поворотом) – в основном чехов, словаков и венгров. Были тут и туристы – экскурсионный автобус притормозил у дверей «Карпатской сказки». Но основную массу пьющих пиво в этот вечер составляла горластая молодежь в штормовках и линялых джинсах – бритые наголо и буйноволосые, с бородами и без таковых, с загорелыми хохочущими подружками, стреляющими сигаретки, с гитарами в кожаных чехлах и еще с какими-то музыкальными инструментами, баулами и рюкзаками.

– Так це ж наш фестиваль, – пояснил Тарас. – От они и збираются в кучу. У нас тут кажну годину так. Скоро еще больше понаедут, палатки вокруг замка свои понаставят, а мы потом за ними их г… убирай.

– Весело вы тут живете, оказывается, – хмыкнул Кравченко, – с музыкой, с танцами. А я думал, вы тут только про хмырей-упырей истории туристам доверчивым впариваете.

Разговор происходил у барной стойки. За ней царил сурового вида бармен с черными как смоль гуцульскими усами, облаченный в вышитую украинскую сорочку. Он слышал слова Кравченко. Тугая струя пива из открытого им крана ударила в кружки.

– Ты им про Миланкину могилу сбрехал? – спросил он у Тараса.

– Ни, дядя Василь, ничо якого я не брехал. – Тарас впервые за этот вечер улыбнулся, схлебывая душистую пену.

– А что это за Миланкина могила? – сразу насторожился Мещерский.

– Там за поворотом холмик есть в лесу, – Тарас говорил громко, его слушали и из-за соседних столиков. – Дивчина тут одна была, Миланкой ее звали. У нее отец председатель сельсовета был, – отхлебнув пива, продолжил он, – а жених пограничником.

– На границе служил румынской, – подхватил кто-то из местных (в сигаретном дыму было и не разобрать толком кто), явно рассчитывая на внимание собравшихся. – Под Берлибашем на заставе. Он, значит, границу охранял, а она замуж выскочила за другого, шкуреха. Пограничник света белого невзвидел, лоб себе прострелил. Тело родителям отдали, они его сюда хоронить привезли. Ну, схоронили. Ну, помянули как полагается. А спустя девять дней Миланку ту, невесту его, нашли задушенной – как раз во-он там, в лесу. Муж-то у нее студентом был, биологом, птиц все по лесам подсчитывал, в журнал полевой вписывал. Она к нему на опытную станцию шла из села. Она-то шла, а он ее на лесной дороге и задрал.