Никогда_не... (СИ) - Танич Таня

— Конечно, не должно, — невесело подтверждает вновь возникший Денис, дипломатично сбежавший в подсобку, чтоб я могла порыдать. Сейчас он вернулся вместе с Эмелькой, придерживая ее за руку — она все еще несмело мнётся и с опаской выгадывает из-за его плеча. — Но ты сам знаешь, Артуро, как оно у нас. Есть законы на бумажке, а есть наши, человеческие. И как люди решат, так и будет.

— Да ты что? Значит, как люди решат?! — саркастически обрывает его Артур, продолжая ходить из угла в угол. — Предлагаешь закрыть на всё глаза, только потому, что так принято? Кем принято, Дэн? И для кого? Ты сам… Тебя устраивает такой порядок?

— Да, бля, всегда мечтал, чтоб у меня тут погромы среди белого дня устраивали! Считай, всю жизнь к этому шёл! — в тон ему отвечает Денис и тянется за сигаретами — он тоже нервничает и хочет закурить в общем зале, но вдруг вспоминает, что мне сейчас может быть плохо от дыма. — Можно? — спрашивает он.

— Да, — если бы я могла, то кивнула бы, но приходится обойтись без этого.

— Нет, — категорически возражает Артур, и Дэн, застыв в растерянности, молча переводит взгляд то на меня, то на него, и решает послушаться старого друга, от греха подальше

— Уроды… — Артур говорит как будто сам с собой, не прекращая механического движения от одной стены к другой. — Все — уроды… Все друг друга покрывают… Тут даже побои никто не снимет. Ты сам говорил — в парке полно ментов было?

— Да парочка из них прям рядом — и нифига. Как это у них на ментовском называется — молчаливое соглашение, типа того? Не, ну в участке вас примут, может даже показания возьмут, протоколы там, все дела, — резонно рассуждает Денис. — Но мы с тобой не малолетки, Артуро, знаем, что с такими делами бывает. Закроют как пить дать. За неимением доказательств. Никто ж ничего не подтвердит, там круговая порука.

— А ты? Ты подтвердишь? — останавливаясь, Артур сверлит его таким взглядом в упор, что Денис на секунду даже теряется.

— Я? Я… Ты за кого меня держишь, братан? Скажу, конечно! Но мое слово — против их… Надо больше свидетелей.

— А ты что? — впервые за все время присутствия обращается Артур к Эмельке.

— Я? — точно как Дэн, на секунду замирает она. — А я… я почти ничего не видела.

— Блядь, началось, — зло бросает он, и снова возобновляет свое движение. — Вот из-за таких «ничего не видела» у нас и творится хрен знает что. Одни терпилы вокруг, лишь бы свою задницу прикрыть!

— Так, друг, полегче! — тут же вступается за Эмельку Денис. — Она реально в кофейне была, я сам запретил ей и Серёге нос высовывать!

— Ну, я скажу, если надо… — среди всеобщего напряжения голос тонкого Серёжки, звучащий с обычным меланхолическим пофигизмом кажется дуновением свежего и беззаботного ветерка. — Я стоял возле окна. То, что видел, на статью точняк накапает. Наталь Борисовне и ее подружкам. И менту поганому.

— Сереж… не надо… — тихо всхлипывает Эмель. — И, вообще… Давайте не будем… мстить. Время пройдёт, все забудется. Теть Поля и дядя уедут. А мама и все остальные останутся. Им и так теперь жить с этим… Думаете, легко будет? Когда они друг про друга такое знают?

— Конечно, давай сначала про них подумаем. Они ж не со зла, их просто довели, да? — в голосе Артура так много сарказма, что даже удивительно, как Эмелька ухитряется его не замечать, и согласно кивает, чем злит его ещё больше.

— Серьезно? — остановившись, Артур смотрит на Эмельку так, как будто видит ее впервые.

— Д-да… Нет… — по выражению его лица она только сейчас понимает, что ляпнула не то и идёт на попятную. — А что?!

— Ничего, — подчёркнуто безэмоционально отвечает Артур, но даже нарочитая сухость тона не может скрыть его чувства. — Слушай, Эмель. Одного не пойму только — когда ты успела набраться от неё всего этого говна?

— Я не набралась… Она просто моя мама, — как заведённая повторяет Эмелька, окончательно потеряв надежду доказать свою правоту, но и не отступая от нее.

— Конечно — мама, — с неприкрытой злостью передразнивает Артур. — Которая чуть что не по её, слетает с катушек и срать она хотела на всех остальных. Ей же реально плевать, Эмель! Есть только она, её «хочу» — и больше ничего!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

И в этот момент я понимаю, что Артур говорит не только о случившемся сегодня — может, сам того не желая, он вспоминает и свою историю, свою обиду за поломанную мечту детства, которая пусть стерлась со временем, но не исчезла. Такое не забывается, как бы ни старался убедить себя в обратом — вот что я вижу в его глазах, которые он тут же прячет, отворачиваясь.

А ведь и мне есть что вспомнить в связи с его последними словами о Наташке. Пусть тогда пострадавшей оказалась не я, но с несчастным дядей Эдиком, прослывшим извращенцем после Наташкиных обвинений и с позором съехавшим из нашего дома, была знакома очень хорошо. А сколько ещё было их — тех, кого слишком активная и темпераментная Наташка смела со своего пути из простого желания, чтобы все было так, как хочет она? Ведь удача сама по себе в руки не идёт, и за счастье надо бороться — так её учили в семье, да и сама она была согласна с этим.

Вот только Эмельку, сгорбившуюся и поникшую под взглядом Артура, которого она считала старшим другом и защитником, единственным из семьи, которому могла полностью доверять, мне очень жаль. Как жаль и их дружбу и родственную привязанность, на месте которой сейчас прорезается пропасть отчуждения, глубокая и рваная, как зияющая рана.

— Ты предлагаешь мне… нам всем покрывать ее, потому что — что?! Ей одной закон не писан? Она у нас особенная?!

— Так, Артуро, брат! Ты давай это… Короче, сменим тему! — Денис замечая, что Эмель еле держит себя в руках, вмешивается активнее.

Артур в ответ на это даже не отмахивается, он продолжает дожимать Эмель, чья единственная вина состоит в том, что она его племянница и дочь той, которую… очередная тайна их семьи открывается мне ясно в своей безжалостности — которую он почти ненавидит. И которой ничего не забыл и не простил.

Вот вам и счастливое семейство. Вот вам и «все гуртом» с жуткими скелетами в шкафах. Бедный Гордей Архипович — как бы он ужаснулся, увидев, как мало истинного единения в его семейном клане. И как печально это осознавать именно сейчас.

— У меня тоже есть мать, Эмель. С ней мы сегодня встретились — все как всегда, даже угадывать не надо, что было. Наговорила мне разной херни, наставила ультиматумов, устроила скандал — как она это умеет, ты знаешь.

— Зн…знаю… — Эмелька снова всхлипывпет, на этот раз не скрывая слез и пряча лицо на плече Дениса, который, полуобняв, прижимает ее к себе. — Ты не сердись сильно на бабушку, ей так плохо было. Чуть инфаркт не случился… Она сутки лежала, а потом сразу за тобой…

— Знаю я ее инфаркты, — с неестественной улыбкой, больше похожей на гримасу, отвечает Артур и я снова понимаю, о чем он думает и что вспоминает. — Только знаешь, Эмель, у любого терпения есть конец. С истериками и болезнями можно один раз переборщить — и они перестают работать. И тогда кто мать, кто отец — уже неважно.

— Ч…что ты хочешь этим сказать?

— А то и хочу, — подходя ещё ближе, он наклоняется к ней и Эмелька, испуганно пискнув, снова прячет лицо на плече Дениса. — Что есть вещи, которые нельзя спускать. Никому. И если ты покрываешь её, потому что она твоя мать — значит, сама такая же. И даже хуже.

— Да твою ж мать! Вот тут точно хватит, точно стоп! — не выдерживает Дэн. — Нет, брат, я все понимаю — ты в ахуе, я в ахуе, да мы все… Но ты давай, это… тормози. Малая ни при чем, что ты на ней одной срываешься!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Не на одной, — тем не менее, делая шаг назад, говорит Артур с внезапной усталостью в голосе. — С кем надо, мы уже поговорили. И лично, и по телефону, пока я ехал. И больше я с ними говорить не хочу. Ни говорить, ни видеть. Никого из них. Я тоже умею ставить ультиматумы.

— Дядя, ты что! — забыв об испуге, Эмелька поднимает голову, вытирая слёзы, и в ее глазах я вижу другой страх, более сильный и глубокий, чем за Наташку, которой может грозить ответственность. Страх остаться без опор и правил, без тех истин, на которых строилась вся ее жизнь: семья — это святое, свои своих всегда прощают, на то они и свои. А сейчас привычный мир рушится прямо у нее на глазах, погребая остатки когда-то беспечного детства, которое дало первую трещину три недели назад, на выпускном, а теперь — развалилось окончательно.