Красные и белые. На краю океана - Андрей Игнатьевич Алдан-Семенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Итак, до Аяна два'перехода. Мы пройдем их форсированным маршем,— резво сказал комиссар.
— Не торопись, нюча, однако. Суетливая белка на стрелу натыкается, — ответил своей поговоркой Элляй.
Он повел красноармейцев тропой, петляющей по гиблым болотам, между кочкарником и зарослями стланика. Распадки были переполнены полой водой, голые обрывы подводили к пропастям.
Сияющий день сменился пасмурным вечером, пошел снег, бойцы промокли до нитки, кое-кто натер мозоли. Лошади, тащившие пулеметы, скользили по льдам, падали, увечились, пока не выбились из сил. Бойцам пришлось нести пулеметы на своих плечах.
На третий день Элляй вывел отряд на вершину бесприютного перевала. На востоке расстилалось Охотское море, на запад, север и юг уходили, громоздясь и чернея тайгой, сопки. Вострецов устроил привал, но выслал на всякий случай разведку. Разведчики вернулись с пленником.
■ — Пепеляевца заарканили. Принял нас за бандитов,— ска-
зал старшой.
— Что за человек? Откуда? — спросил Вострецов мокрого а обессиленного пленника.
— Я иду из Аяна, зовут меня Андрей Донаур^в...
—. Догор! А я тебя не признал, однако. Капсэ есть? — Элляй обнял Андрея за плени, протянул ему трубку. — Это мой догор, это красные нючи,— говорил он, поворачиваясь то к Андрею, то к Вострецову.
Как только Элляй замолк, Андрей спросил:
— Где Феона?
— В Охотске Феонка, жива, однако. Сапсем недавно видел..,
На глазах у Вострецова Андрей преобразился, глаза загорелись, губы заулыбались, плечи расправились. Перед Вострецовым стоял совершенно иной, светящийся внутренней красотой человек, и сказал он ясным голосом:
— Я готов отвечать на все ваши вопросы...
Андрей быстро, толково сообщил Вострецову, что на аянской тропе нет ни караулов, ни застав, Пепеляев наблюдает только за морем, под Аяном особый батальон строит кунгасы, на которых пепеляевцы собираются покинуть Побережье.
— Сдастся ли Пепеляев без боя? Или будет драться до последнего патрона? — спросил Вострецов.
— Гене’ал — человек сложный. П’едугадать его поступки невозможно, — вступил в разговор Энгельгардт.
— А все же, а все же? — настаивал Вострецов.
— В нынешних условиях невозможно соп’отивляться,— обтекаемо ответил Энгельгардт.
Опять была полная неясного томления ночь, но совершенно измученный Вострецов не мог уснуть. Он сидел на валуне, неподвижный и печальный, ему, русскому мужику, не хотелось напрасно проливать русскую кровь. Откуда-то из полумглы вынырнул комиссар.
— Не спится, Степан Сергеевич?
— А ты почему бродишь?
— Грех спать в такую ночь! Хошь газету читай, хошь стихи пиши.
— Душа просит покоя и мира, а утром снова кровь и опять смерть. И когда же будет конец этому? — вздохнул Вострецов. — Давай напишем ультиматум Пепеляеву — пусть сложит оружие...
— Это ты хорошо сказал, от всего сердца. Только слово, сказанное от сердца, может воздействовать на людей. Почему все-таки добро и зло разделяются одним-единственным ударом сердца? — спросил комиссар.
Ультиматум, написанный в белую ночь, Пепеляеву передать не пришлось. Перед рассветом пал туман, и, воспользовавшись им, Вострецов напал на Пепеляева. Красноармейцы окружили
штаб генерала, дом, в котором спали офицеры. Вострецов долго стучал в дверь комнаты, за дверью покашляли, и сонный голос спросил:
— Кто там? Что нужно?
^— Я Степан Вострецов, командир красного экспедиционного отряда. Откройте дверь, и мы поговорим, генерал...
— Что за вздор? Здесь нет и не может быть красных, — от* ветили из-за двери.
— Тогда послушайте капитана Энгельгардта..,
— Б’ат-гене’ал! Господин Пепеляев! Аян занят к’асными. Советую сдаться на милость победителей...
После минутного молчания дверь растворилась, Вострецов переступил порог большой комнаты, заставленной деревянными топчанами.
■— Доброе утро, господа! Кто из вас генерал Пепеляев?
— Это буду я, — шагнул навстречу Пепеляев. — Великолеп-ная операция по разоружению противника, ничего не скажешь.
— Нам надо поговорить с глазу на глаз, генерал...
— Прошу! — Пепеляев распахнул дверь в другую, совсем маленькую комнату.
— Стоит ли проливать кровь, когда сопротивление бесполезно и безнадежно, не лучше ли закончить гражданскую войну без залпов? — сказал Вострецов.
— Вы предлагаете закончить, гражданскую войну без зал-пов? Разве с моей капитуляцией конец войне? — спросил Пепеляев. — Да, да, вы правы! Я почему-то не подумал об этом историческом факте. Несколько слов приказа —• и наступит великая тишина, великий покой. Не с луны вы свалилиср на мою голову?
— Пароходом из Владивостока...
— Значит, Владивосток стал красным! А как генерал Ди-терихс, японцы как?
— Японцы ушли восвояси, генерал вместе с ними.
— Вот тебе и крестовый поход на Москву!
Через час обезоруженные дружинники выстроились на берегу Аянской бухты. Пепеляев с Вострецовым вышли к ним.
— Братья-солдаты! С начала революции я боролся с властью коммунистов, и была у меня одна цель — спасение России от разрушения. То же чувство любви руководило мною, когда я с вами пошел в далекую и суровую Якутию, чтобы протянуть руку народу, который, как мне казалось, гибнет под властью коммунистов. Я старый солдат и смерти не боюсь. Не боюсь и ответственности. Теперь, когда на краю океана завершается последний трагический акт гражданской войны, я заявляю: нам больше не к чему спасать Россию. Она уже спасена. Из кошмарных лет войны выковалась действительно новая Россия.
И думаю я, это та Россия, о которой мы мечтали в своих бесчисленных военных походах... 1
Не многим пепеляевцам удалось избежать пленения Они разбились на мелкие шайки и еще несколько лет бандитствовали в лесах Севера, на морском побережье. Генерал Вишневский дождался прихода японской шхуны и уплыл в Токио.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Андрей был на седьмом небе.
Он наслаждался надеждой — завтра вечером увидит Феону. Надежда казалась неизъяснимо сладостной, и, смакуя ее, он то ходил по палубе «Индигирки», то, перегнувшись через поручни следил за пенными вспышками волн.
Уже давно растаяли скалистые берега Аяна, пароход держал курс на Охотск, чтобы забрать там пленных пепеляевцев и высадить Донаурова.
Любовь, жившая в сердце Андрея заставляла говоритъ о Феоне со
