И стали они жить-поживать - Светлана Багдерина

Почетный эскорт из трех пехотинцев и подросшего сантиметров на десять от распиравшей его гордости и важности офицера торопливо представил свою добычу пред светлое око его царского величества.

Костей, едва не подпрыгивая от нетерпения и злости в седле, с трудом дождался, пока захваченного подтащат к нему поближе, и вытянул вперед правую руку.

Камень на его чахлой груди зарделся, и пленный оторвался от земли, принял вертикальное положение, которое сам – благодаря стараниям солдат – не мог бы еще принять очень долго, подлетел почти вплотную к морде царского скакуна и открыл мутные ошалелые глаза.

– Кто ты, и по чьему приказу ты посмел причинить вред моим солдатам? – срывающимся от еле сдерживаемой ярости голосом прорычал Костей и резко взмахнул в воздухе другой рукой. Пленный взвыл, и щеку его украсил ярко-багровый след, словно от удара плеткой.

– Говори немедленно, мерзавец, если хочешь умереть быстро! – прошипел царь и снова замахнулся.

Пленный взвизгнул и непроизвольно попытался укрыть свою немаленькую фигуру за связанными руками.

– М-м-м-а-а-а!!!.. Ммм-уу-ммумму!!!..

– Ты чего это, издеваться над его величеством вздумал? – грозно приподнялся в седле генерал Кирдык и взвесил в руке плетку.

– Ммм-мууууу!!!.. – в ужасе возопил пленный.

– Да я тебе сейчас, убогий!..

– Погоди, Кирдык, не торопись, – заинтересованно сощурился глаз царя. – По-моему, тут не обошлось без магии… Ну-ка…

Он вытянул руку в направлении разинутого в беззвучном крике рта мужика и пошевелил пальцами, словно что-то развязывал.

– …не-е-е-е-е-ет!!!.. – завершил вопль пленник уже на человеческом языке и в испуге заткнул себе рот грязным кулаком.

– Ну, вот теперь гораздо лучше, – брезгливо поморщился Костей. – Хотя громкость можно убавить. И теперь ты нам расскажешь, кто тебе приказал устроить здесь засаду на моих солдат.

– Нет, нет, нет!.. Я не виноват!.. Я не при чем!… Я ничего не устраивал!.. Я просто прятался!.. Я шум услышал на дороге и испугался!.. И тут – они идут!.. – невнятно доносилось из-за прижатых к губам кулаков, размером с небольшой арбуз каждый. – Я ничего не сделал, клянусь вам!!!..

Костей пробуравил горящим оком извивающегося на весу человека насквозь, словно проникая в самые потаенные закоулки его души, куда сам пленный боялся заходить и с охраной, и неохотно сбавил накал.

– Да уж… Такое омерзительное ничтожество, как ты, вряд ли может осмелиться противостоять мне даже в мыслях, – брезгливо поморщившись, разочаровано признал он.

– Да, да, истинный свет!.. – все еще не отваживаясь выглянуть из-за рук, закивал разбитой головой проигравший в прятки здоровяк. – Ни за что!.. Никогда!.. И в мыслях не было!.. Пощадите!.. Помилуйте!..

Костей задумчиво склонил на бок голову и прищурился, размышляя, какой забавной казни предать первого увиденного аборигена, чтобы поднять боевой дух войскам, но, не придя сразу к единому мнению, задал еще один вопрос.

Может, надеялся он, ответ на него вдохновит его на что-нибудь оригинальное.

– Кто ты, откуда и куда идешь, и как тебя зовут?

– Я бедный изгнанник, сам буду из стольного града Лукоморска, иду куда глаза глядят, лишь бы от него подальше, – торопливо, с елейной подобострастностью в дрожащем голосе начал отвечать по пунктам пленник, – а зовут меня Акинфей Букаха, ваша милость… ваша светлость… господин генералиссимус… ваше величество… императорское… ваше ослепительное великолепие…

– Изгнанник? – заинтересовался Костей. – За что изгнанник?

– О, ваша непревзойденность… это долгая, страшная и кровавая история…

– Люблю страшные и кровавые истории, – как бы между прочим, заметил царь.

Для любого подданного царства Костей это рассеянное пожелание было бы законом, который они сломя голову бросились бы исполнять, но бывший воевода, имея другое гражданство, опрометчиво пропустил мимо ушей слова Костея и лишь продолжал жалостливо причитать:

– Превратность злой судьбы… был несправедливо ошельмован… подвергся гонениям… Завистники… мучения… черное колдовство… АЙ!!!..

Сидящий на белом коне по левую руку от царя генерал Кирдык огрел словоохотливого пленного вполне реальной плетью по плечам и рявкнул так, что его адъютанты зажали уши, а с деревьев испуганным дождем посыпались желтые листья:

– Ты что – не слышал?! Расскажи его величеству, за что тебя изгнали из вашей паршивой дыры, болван!

Царь едва заметно кивнул и растянул губы в одобряющей улыбке.

– Д-да… д-да… к-конечно… б-без утайки… к-как есть… в-всё…

– Еще бы ты попытался что-нибудь от меня утаить, – от тонкой усмешки Костея пахнуло могильным холодом, и Букаха, захлебнувшись собственным ужасом, прикусил язык.

Когда незадачливый эмигрант закончил свое сбивчивое, то и дело прерываемое жалобным "но я не виноват" повествование, на Костея было страшно смотреть. Его и без того не пышущее румянцем лицо побелело, бесцветные губы сжались в ниточку, а тонкие ноздри раздулись так, что если бы царь дохнул пламенем, его свита была бы к этому готова. Костлявые морщинистые кулачки сжали поводья так, что они задымились, вспыхнули на мгновение черным пламенем и осыпались пеплом на шею побоявшегося даже вздрогнуть коня.

Советники его и офицеры, услышав рассказ предателя, сразу нахмурившись, задумались о том, какие изменения в их планы внесла смерть Чернослова и тот факт, что Лукоморск остался под властью законного правителя.

До Костея же дошло, засело в раскаленном от унижения и ярости мозге и стало сверлить его подобно ледобуру лишь одно.

– Так она… и она… меня… посмела… она… после всего… после того… она… они… меня… УНИЧТОЖУ!!!.. – изверглась, наконец, на волю созревшая эмоция, и придворные кинулись в кусты.

Но вспышки не произошло – только воздух вокруг него задрожал, словно полуденное марево в пустыне и медленно обуглилась земля под копытами коня.

– Я… никогда… не прощу… этой… этим… этих… – кипел и исходил ядом он под взглядом почти обезумевшего от страха подвешенного в метре над дымящейся землей Букахи, но усилием воли взял себя в руки, стиснул оба зуба и медленно выдохнул через нос. – Стоп. Стоп, стоп, стоп. Так не пойдет. Сначала – война. Месть – потом. В этом моя победа и мое величие. Надо отделять удовольствия от дела. Они обе от меня никуда не денутся – ни эта подлая трехголовая тварь, ни маленькая негодяйка царевна… Они еще пожалеют, что посмели встать мне поперек дороги… Ох, пожалеют… И они, и эти жалкие лукоморские князьки, возомнившие себя правителями… Ты!

Он ткнул пальцем в грудь Букахи, и тот охнул и покачнулся на месте, как крепко привязанный воздушный шар под шальным порывом ветра.