Жить и помнить - Иван Свистунов

— Даешь! — закричал и Петр Очерет, понимая, что его голос и басовитей, и авторитетней для ребят. — Вперед, хлопци!

Потому ли, что артиллерийская подготовка была недостаточно массированной и продолжительной, или немцы уж очень хорошо окопались, но не все вражеские огневые точки оказались подавленными. Как только наша артиллерия перенесла огонь в глубину обороны противника, то тут, то там ожили вражеские блиндажи. Слева, с окраины Тригубова, с равными интервалами начал швырять мины тяжелый миномет. Прямо в полосе наступления роты с гребня голой высоты — и как только он уцелел на самом пупе! — ожесточенными очередями застучал пулемет.

Рота залегла. Уткнувшись головами в склизлую траву, лежали солдаты. Наши снаряды рвались далеко впереди, и вражеская пулеметная точка действовала безнаказанно. Ее ожесточенный убойный огонь не давал бойцам подняться.

Очерет понимал, что пулемет, установленный в таком выгодном месте, простреливает всю пойму. Пока его не сковырнут, вперед не пойдешь. Не только роту, а и весь батальон уложит гитлеровский пулеметчик на склоне высоты, если переть дуроломом. Но как заткнешь его чертову глотку, когда слепой свинец бреющим огнем сечет землю, траву, оголившийся дрожащий кустарник.

Прошло несколько страшных в своей нерешительности минут. Такой уютной и милой казалась Очерету ложбинка, наполненная жидкой грязью, где он лежал! Только бы не поднимать голову, не ползти туда, где властвует жестокая и тупая сила свинца. Но вот уткнулся в землю лицом и замер Сеидов, Застонал и поник, схватившись за бок, Невзоров.

«Всих нас тут перебьють, як сусликов», — с ожесточением подумал Очерет. Он еще ничего не решил как следует, но уже знал: поползет к гитлеровскому дзоту.

Прошло еще мгновение, и он пополз, закинув за спину, чтобы не мешал, автомат, зажав в руке теплое, живое тело гранаты. Полз, плотно прижимаясь животом и грудью к земле, поросшей пожухлой, прихваченной утренником траве. Полз по всем правилам военной науки. Посмотрел бы теперь на Очерета его первый учитель и воспитатель сержант Гриша Портнов. Не крикнул бы, как бывало: «Отставить!»

Очерет слегка приподнялся, чтобы не промахнуться и взять курс прямо на дзот, и увидел, что впереди, к тому же гребню, ползет боец в одной гимнастерке, без ремня и даже без пилотки. Ползет, пригнув стриженую мальчишечью голову к самой земле, усердно виляя мягкой частью, которую солдаты называют казенной.

«Видкиля вин узявся? — вглядывался Очерет в ползущего впереди солдата. — Вроде не з нашего взвода. Мабудь, новенький. Из пополнения».

Хотя стриженый солдат полз не по правилам, можно даже сказать, как баба, виляя солидным казенником, но так проворно орудовал локтями и коленями, что Очерет понял: за ним не угнаться.

Можно и назад поворачивать, но Петр прикинул: а вдруг, неровен час, фашистский пулеметчик подкует толстозадого, больно уж выпуклая мишень. Что тогда? Очерет снова пополз вперед, пополз на всякий случай, для подстраховки, как второй эшелон.

Каждый раз, когда раздавалась пулеметная очередь и стриженый припадал к земле, Петр с опаской думал: «Каюк!» Но проходила секунда-другая, и солдат снова продолжал путь к дзоту, споро работая локтями, словно подгребал себе под живот землю.

— Моторный хлопец! — усмехнулся Очерет, хотя и было досадно, что его, бывалого воина, старшего сержанта, видавшего виды волка, опередил стриженый новичок, только что оторванный от мамкиной сиськи.

Солдат дополз. В двух-трех метрах от амбразуры дзота взметнулась его рука с зажатой в ней гранатой. И там, где виднелся рыжий бруствер, рванулся в воздух черный дым, перемешанный с разорванной землей, щепками и всякой дрянью. Вражеский пулемет поперхнулся и замолчал, как на полуслове замолкает репродуктор, когда вытаскивают из штепселя вилку.

— Гарна птыця ковбаса! — одобрительно крякнул Очерет и, вскочив на ноги, бросился к дзоту.

Стриженый солдат сидел у завалившегося дзота в расхристанной, взрывом подпорченной гимнастерке и с помощью зубов и скулы обматывал тряпкой кисть правой руки. Был он до обидного молоденький, просто подсвинок. Толстощекий и розовощекий маменькин сынок, откормленный варениками со сметаной и гусиными шкварками. Даже пот, грязь и копоть не могли придать его лицу строгость и житейскую значительность.

— Так цэ ты тут хозяйнуешь? — строго, по-командирски спросил Очерет, впрочем, больше для порядка, поскольку все, что произошло, видел собственными глазами.

— Мы! — кивнул стриженой головой солдат, затягивая узел на руке.

— Помогты?

— Мы сами.

— Мы, мы! — сердито передразнил Очерет.

В поведении новичка ему почудилось не то пренебрежение, не то высокомерие. Махнув рукой, Очерет побежал вперед к первой вражеской траншее, где вразнобой частили автоматы да негромко ухали гранаты. Но если говорить по правде, то ему было даже жаль, что новичок, по-деревенски мыкающий, не из его отделения. С таким не заскучаешь.

Как и следовало ожидать, из первой траншеи гитлеровцы смотались еще во время артиллерийской подготовки. Лишь кое-где виднелись покореженные, сорванные со своих мест станковые пулеметы да валялись убитые. В порванном обмундировании, перепачканные мокрой глиной, они казались жалкими, ничтожными. Даже не верилось, что это они добрались до середины России, нахально оборудовали здесь блиндажи, дзоты, траншеи и ожесточенно сопротивляются, отражая наши атаки.

К Петру Очерету подбежал командир роты капитан Курбатов, бледный, запыхавшийся, с перевязанным лбом. Бинт, побуревший от крови, надвинулся на синевой заплывший глаз — смотреть было тяжело на лицо капитана.

— Шо з вамы, товарищ капитан?

— Фашистский гад в том блиндаже прикладом огрел, — Курбатов махнул рукой куда-то вправо. — Ну я ему показал, где раки зимуют. До второго пришествия не очухается.

Тряхнув головой, словно можно было вытрясти из нее и боль и досаду, Курбатов проговорил спокойнее:

— Давай, Петро, со своими ребятами левей, вон на ту деревушку. Тригубово называется. Наша задача — выйти на ее западную окраину и там закрепиться. Понятно? Действуй! — Не дожидаясь ответа, хорошо зная, что ответ может быть только один: «Слушаюсь, товарищ капитан!» — командир роты побежал вперед, придерживая рукой повязку, которая, набухая кровью, сползала на глаза и слепила капитана.

Очерета не удивило, что командир роты, обычно при солдатах обращавшийся к нему всегда строго по-уставному: «Товарищ старший сержант!» — сейчас впопыхах назвал просто по имени — Петро. «А як же иначе? Бой!»

Афанасий Бочарников и Ванюха Сидорин держались рядом с командиром отделения. Азарт атаки был на их лицах: потных, красных, возбужденных. «Добре, добре, хлопци!» — мысленно похвалил их Очерет. Полагалось бы сказать ребятам что-нибудь ласковое, ободряющее, но не было ни времени, ни готовых слов. Старший сержант только крикнул:

— За мной, хлопци! — и, первым выбравшись из траншеи, побежал влево, как и приказал командир, к видневшимся за бугром избам.

Бойцы отделения держались кучно, что, может, и не по правилам — хорошая мишень для немцев. Но было спокойней, казалось, что никакая пуля их не тронет, если они действуют так дружно.

Крайняя сгоревшая хата еще дымилась, и сырой тяжелый дым жался к мокрой земле. С другого конца деревни бил миномет, и мины резко и зло, словно кто-то рвал крепкое полотно, шлепались в пойме.

Очерет увидел, что из-за одной уцелевшей избы высунулась приземистая самоходка. Выставив дуло, она приглядывалась к тому, что делается перед ее длинным любопытным носом. «Фердинанд!» Самоходка была близко, Очерету даже показалось, что он чувствует злой жар, идущий от ее натужно работающего двигателя. Или просто стало жарко от страха?

— Лягайте, хлопци! — скомандовал Очерет и одним махом сиганул в канаву, шлепнулся в рыжую воду. Бойцы не стали ждать особого приглашения и последовали примеру своего командира.

Но «фердинанд» не заметил их или счел слишком ничтожной целью. Сильно дергаясь, он бил из орудия и полз к пойме, где наступал второй батальон.

Увлекся ли старший сержант Петр Очерет и взял слишком круто влево, или по другой какой причине, но оказалось, что в боевых порядках наступающей роты рядом с бойцами его отделения идут в атаку на деревню Тригубово солдаты из чужих подразделений. Понимая, что это не дело, Очерет разволновался, рванулся в одну сторону, в другую, но везде встречал солдат из других батальонов, а то даже из другой части. На одно мгновение опять мелькнула справа фигура замполита полка. Прихрамывая (и его, видать, пуля не минула!), он спешил в сторону Тригубова и сразу же затерялся в сутолоке боя.

Теперь Очерет заметил, что рядом с ним бегут не только бойцы из других батальонов, но и неизвестно откуда взявшиеся солдаты в шинелях с вшитыми узкими шинельного сукна погонами. Нетрудно было догадаться: поляки!