Воспоминания: из бумаг последнего государственного секретаря Российской империи - Сергей Ефимович Крыжановский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Иначе, вероятно, вожаки и не смогли бы увлечь за собою массы населения, так как последние, по особенностям нашей среды, не понимали иных призывов, кроме обещаний раздела земель – в деревнях и захвата фабрик – в городах. К этим именно мыслям они были подготовляемы пропагандой интеллигентных классов, начавшейся еще в шестидесятых годах, и текущей проповедью полуинтеллигентов – учителей, статистиков, агрономов и т. п., которая непрерывно текла из школ и из среды «третьего земского элемента», переполненных разными оттенками социалистами.
Но разумеется, эта сторона деятельности правой демагогии становилась пунктом столкновения с правительством, стоявшим в земельном вопросе на точке зрения мирной эволюции, не нарушавшей начала собственности и стремившейся сохранить крупное культурное землевладение, без которого не может существовать ни сельское, ни государственное хозяйство. Попытки же сдержать пропаганду в необходимых границах имели следствием со стороны вождей движения обращения к престолу, в которых действия правительства подвергались ожесточенной критике, не стесненной истиной, и изображались как признак равнодушия к охране исторических начал и как проявление соглашательства с политическими группами, стремящимися захватить государственную власть в свои руки. Понятно, что такие наветы, часто и настойчиво повторяемые, производили свое действие и вызывали со стороны государя подозрительное отношение к отдельным лицам, входившим в состав правительства, и к их действиям.
Мое положение в этих обстоятельствах было особенно деликатное и невыгодное, так как я ведал фондом, из которого выдавались негласные пособия на надобности, связанные с поддержанием политических партий и лиц, содействующих охранению порядка. В их числе одно из главных мест занимали, конечно, правые партии и их печатные издания. Приходилось делать выбор тех, кто был полезнее, и сообразовываться с размерами имевшихся средств, которых не могло хватать на все нужды, а тем более на все желания. И в то время, как П. А. Столыпин при кратких, по необходимости, беседах с лицами, непосредственно к нему обращавшимися, мог ограничиваться немногими словами и давать широкие обещания, направляя за подробностями и за исполнением этих обещаний ко мне, на мою долю выпадала неблагодарная задача входить в рассмотрение каждого отдельного случая по существу, расценивать обстоятельства и людей, торговаться с ними, нередко отказывать в выдаче денег как по их недостатку, так и по несоответствию просителя или его целей, которое выяснялось при ближайшем ознакомлении; приходилось и прекращать выдачу пособий лицам и изданиям, отклоняющимся от приемлемого для правительства направления деятельности. Наконец, через меня, в связи с выдачей пособий, текли по адресу вождей и выражения неудовольствия правительства и разного рода требования, нередко трудно исполнимые, так как Столыпин отличался повышенной чувствительностью к личным на него нападкам. Отсюда, разумеется, рождалось раздражение против меня всех, кто считал себя обиженным этими разговорами или недостаточно поощренным и причины своей неудачи склонен был усматривать в личном моем неуважении или пристрастии.
На этой почве создались вскоре и неприязненные отношения ко мне со стороны А. И. Дубровина. Первое время по распоряжению Столыпина ему было назначено пособие на нужды «Союза [русского народа]» и на издание газеты «Русское знамя», в размере 15 тысяч рублей в месяц, но вскоре издание это приняло такой тон по отношению к правительству, что пришлось поприжать Дубровина и передать пособие в распоряжение Пуришкевича как проявлявшего более понимания и такта. В дальнейшем правительство обратило главную долю средств, ассигнуемых на поддержку правых партий, в распоряжение наиболее выдававшегося в этой области деятеля отца Восторгова, человека очень властолюбивого и находившегося в неприязненных отношениях с Дубровиным; затем средства начали направляться и в распоряжение Н. Е. Маркова. Дубровин приписал почему-то эти меры моему влиянию и с тех пор начал усиленно жаловаться на меня, а в частности, через посредство генерала Дедюлина, в то время дворцового коменданта, и адмирала Нилова, флаг-капитана его величества, людей весьма порядочных, но очень узких, доводить свои неудовольствия до высоты престола, рисуя меня чуть ли не революционером и понося всячески в своей газете; ему вторил по городу и князь Андроников, успевший втереться в круги, близкие ко двору.
И вот однажды, по поводу помещенной в «Русском знамени» статьи, в которой Дубровин изливал жалобы на недоброжелательное якобы отношение мое к правому делу и утверждал, что у редакции имеются документальные тому доказательства, последовал со стороны его величества вопрос к Столыпину, сделанный с требованием объяснений и документов, о которых говорилось в статье. Вопрос сопровождался, видимо, выражением крайнего неудовольствия, так как Столыпин был очень озабочен и несколько раз переспрашивал, может ли заверить государя, что у Дубровина нет каких-либо моих писем или иных документов, о которых говорилось в статье. Чтобы успокоить Столыпина, я подал ему официальный рапорт, в котором удостоверил, что заявления Дубровина не соответствуют истине и что у него никаких компрометирующих документов быть не может, ибо таких и не существует.
Всеподданнейший доклад по этому делу был сделан Столыпиным устно, и кончилось тем, что он распорядился наложить на газету штраф в размере 3 тысяч рублей. Мера эта, от принятия которой я его тщетно отговаривал, имела, разумеется, следствием усиление агитации в придворных кругах, перешедшей одновременно и на страницы «Гражданина», в котором одна за другой стали появляться статьи, прямо или косвенно направленные против меня.
Издателя этого журнала князя Мещерского мне никогда не приходилось встречать, но он имел и личный против меня зуб, так как однажды, во время отсутствия Столыпина, мне пришлось по требованию В. Н. Коковцова поприжать газету в лице ее ответственного редактора за ряд неприличных статей, помещенных в ней против Извольского. Признаться, я сделал это скрепя сердце, но пришлось подчиниться требованию, исходившему от заступающего место председателя Совета министров, да и сами статьи действительно были недопустимы в субсидируемом органе печати. Пришлось по этому поводу дать понять редактору, что и пособие (князю Мещерскому выдавалось по Министерству финансов, на основании высочайшего повеления, кажется, еще императора Александра III по 40 тысяч рублей в год) может быть у него отнято, и вообще [могут] обойтись с ним круто, так как он оказался порядочным нахалом. Обстоятельство это, конечно, не замедлило подлить масла в огонь.
В первых числах сентября 1915 года И. Л. Горемыкин, вызвав меня на дачу на Елагин остров, сказал, что едет на следующий день в Ставку и будет просить государя о назначении меня министром внутренних дел.
Предложение мало меня пленило. Я успел привыкнуть к своей новой, очень приятной
