Ледяной телескоп. Повести и рассказы - Михаил Клименко

— Это ты еще что-то придумал… И с этим стариком!.. Знаю я… Попоешь ты у меня еще!.. Сейчас ты у меня споешь в ящик!.. Сыграешь!

В этой суматохе они даже не обратили внимания, что руки у меня не связаны.

Самолет все быстрей катил по чуть всхолмленной степи. И мне казалось, что это именно я так вот, со стороны, вижу, как он поблескивает в лучах заходящего солнца.

— Слишком долго не взлетаем! — оглядев всех свирепым взглядом, раздраженно не то спросил, не то просто оказал нумизмат.

— Не очень-то равнинная здесь местность!.. — Тоном голоса как бы указывая на пустячность этого досадного, но и единственного затруднения, громко объяснил Кобальский.

Все злоумышленники сгрудились вокруг Большого Кеши — там, где был центр тяжести, по их мнению.

Громадный Большой Кеша сидел на полу. Глядел куда-то вперед, даже головой не крутил. Глядел и ничего, наверно, не видел, а только ждал — внимательно и напряженно ждал, как вот-вот самолет взлетит. Жаль его было. И не только страх его мучил, но и то, что самолет все никак не мог оторваться от земли. Из-за него не мог, из-за его веса. Конечно, столько тонн!.. А эти все, с нормальным весом, столпились вокруг него и, конечно, думают об этих лишних тоннах…

Георгий-нумизмат вроде бы не спеша прошел под рукой Большого Кеши (которой тот крепко держался за спинку безобразно большого кресла-дивана), приблизился к иллюминатору, на дрожащем полу приподнялся на цыпочках… Вдруг он резко отшатнулся и голосом, в котором исчезли все звонкие тона, почти хрипом, не у кого-нибудь, а так, вообще, спросил:

— Что он??. — И грозно и отчаянно: — Кобальский! Почему он живой?! Он бежит за самолетом!

Я отчетливо со стороны видел, как, поблескивая, катит, все быстрей катит самолет, в котором был и я.

Фотограф, стремительно перелезая через ноги Большого Кеши, запинаясь, бросился к левому борту.

Большой Кеша, со страху широко раскрыв два блюдца-глаза, схватился за поручни кресел, попытался встать в проходе.

— Сядь, идиот! — рявкнул на него Кобальский. — А то опять рухнем!

Все, кроме Большого Кеши, прильнули к иллюминаторам.

Наискось, со стороны, за самолетом бежал мой близнец-исполин!

«Дядя» бросился в пилотскую кабину, очевидно, чтоб сообщить о происходящем Бету.

— Станислав, вы еще раз ошиблись? — приставив пистолет к животу бедняги фотографа, грозно спросил нумизмат.

— Это же невозможно!.. — совершенно потерявшись, быстро, отрицательно замотал Кобальский головой. — Невозможно… Колосс ведь еще утром потрескался и начал рассыпаться!

Он на миг закрыл глаза, выпятил нижнюю губу и дунул вверх по лицу. Из морщин вырвалось, взлетело облачко желтой пыли.

— Иннокентий! — рявкнул нумизмат. — Скажи пилоту, чтоб он свернул вправо и поддал газу.

— Георгий, — смирно пояснил гомеопат, — в авиации это невозможно: пилот сломает правую плоскость. Мы ведь еще не взлетели.

— Кобальский, пять секунд! Что можно сделать?

— Секунд через сорок мы взлетим, — сказал гомеопат.

— Кобальский, три секунды! — твердил нумизмат.

— Колосс должен развалиться раньше, чем вы меня убьете! Он держится на чем-то невероятном!.. Фу!

— Еще две секунды.

— А!!. Да, да! Вот! — то и дело сдувая с лица пыль, Кобальский с радостной, омерзительной гримасой бросился ко мне. — Не представляй это!..

— Что?!. — в паническом негодовании заорал нумизмат, не понимая, что же именно надо предпринять.

— Пусть Максим не представляет себе, что колосс бежит за самолетом!.. Максим, представь, вообрази, что твой двойник упал!

— Немедленно! Ну!! — сообразив, в чем дело, бросился ко мне и наставил на меня пистолет нумизмат.

— Пусть он, — выкрикнул Кобальский, — говорит, что колосс упал! Говорит, говорит, и тогда он не сможет думать о противоположном!.. Пусть все время приговаривает, что исполин упал.

— Станислав, — сказал я ему, — у вас уже осыпались уши. Посмотрите, как глубоки ваши морщины. Попытайтесь побыть человеком хотя бы несколько минут.

— Молчать!! — закричал нумизмат. — Или говори, или я стреляю!

— Молчать!! — заорал на меня Кобальский. — Не заговаривать зубы!.. — Он отвратительно выругался.

— Да, он бежит к морю, — бездумно сказал я, наперекор своим словам, всеми силами души стараясь вообразить, представить себе, как словно огромная тень гонится за самолетом мой близнец-исполин и во что бы то ни стало стремится его догнать. — Он бежит изо всех сил!.. — прошептал я, речью помогая представляемой картине. — Догнать! Непременно!..

Сердце мое бешено колотилось. Всем своим существом я чувствовал, как трудно бежать моему огромному близнецу. Он едва-едва нес себя. При его огромных размерах, при скорости бега, равной скорости летящего самолета, сопротивление воздуха для него было слишком ощутимым. Да еще ступни из-за громадности веса по щиколотку увязали в земле… Ему было невероятно тяжело. Уже смертельно ныло все его тело, но мое сердце помогало биться его сердцу.

— Что он шепчет, этот негодяй?!. — зеленея от злости, глядя на меня неподвижными бляхами глаз, спросил нумизмат. — Я прикончу его!..

— Не надо, шеф! — остановил его Кобальский. — Ведь из-за него в колоссе снова вспыхнула жизнь!.. А если мы убьем этого мерзавца, то его двойник станет действовать автономно. Слишком самостоятельно! Пусть этот Максим представит, что…

— Представляй и ты! — потребовал нумизмат. — Все представляйте!

— Это бесполезно… — плаксиво возразил Кобальский, вдруг быстро подставил руку и поймал свой отвалившийся нос.

— Ну!.. Представляй! — дулом пистолета сильно ткнул меня в грудь нумизмат. — Ясно вообрази… — (грубое ругательство), — что он рухнул! Представь, как он с грохотом рассыпался!.. На куски!..

А мне вдруг вспомнился, будто назло, наперекор словам этого ценителя редких монет, ярко, в один миг, всплыл в памяти тот драматический случай… Может, это исполин вспомнил ту минуту — тяжелую минуту, почти отчаяние. Как два года назад, сдирая кожу на руках и ногах, я взбираюсь по скалистой горной круче, чтоб успеть; еще минуту, несколько метров, подать руку, сверху подать руку, потому что человек повис на одних руках над пропастью, только бы успеть!..

А тут этот, вместе с самолетом волокущий всех в пропасть, с зелено-коричневой бледностью на физиономии, сильно вспотевший, хрипло требовал:

— Представляй!..

— Я представляю, — сказал я.

Сказал и изо всех сил ударил по правой руке нумизмата. Его пистолет улетел куда-то далеко за кресло. Я стремглав мимо Большого Кеши бросился в нос самолета. Влетел в пилотскую кабину. Захлопнул за собой тяжелую дверь, задвинул внушительных размеров, как и все здесь, нелепую, будто амбарную, задвижку.