Осень будет - Денис Белохвостов

Генка обошел всю округу, кроме озера. Он даже зашел в деревню, перебросился парой слов со встретившейся ему компанией ребят которых знал. Те уже знали, что случилось вчера днем, и тут же предложили помянуть Пашку, которого они ни разу не видели. Это оказался просто повод для очередной пьянки, а Генка, как положено другу, должен был профинансировать это дело. Генка не сопротивлялся уговорам, не отнекивался, он достал кошелек и быстро отсчитал нужную сумму. Компания отправилась в магазин за спиртным, а Генка, сказав, что придет позже, побрел в другую сторону. Принимать участие в выпивке он не собирался. Впрочем его отсутствие компанию уже не особо интересовало. Все спорили, что лучше купить и сколько.

В конце деревни, когда Генка медленно брел домой, его нагнал дядя Петя. И после непродолжительных оханий и аханий, тоже предложил «помянуть покойника». «Они все сговорились, что ли?!», — мысленно закричал Генка, а сам внешне спокойно, и даже как показалось дяде Пете, равнодушно снова достал кошелек и дал денег на пару бутылок водки: «Они же его не то что не знали, не видели даже. Для них пашкина смерть — праздник, лицемерный повод напиться. Да они после третьей рюмки забудут, за что пьют. Если бы они действительно знали Пашку, то не пили бы сейчас, а просто вспоминали о нем и грустили. Но им не о чем грустить. Надо же, я им теперь завидую. Завидую, что можно быть такими равнодушными и пустыми. Ну почему же я не такой, почему во мне еще не полная пустота, а остатки чувств давят внутри как свинец!». Но вслух Генка не сказал ни слова.

Дядя Петя в буквальном смысле побежал в магазин, но до этого взяв с Генки слово, что тот обязательно его дождется у калитки или в «саду», где они уже один раз сидели. Генка дал это обещание и сдержал его. Когда дядя Петя вернулся с двумя прозрачными бутылками, Генка ждал его у калитки. Они прошли в «сад», но разговора не получилось. Генке сейчас не хотелось общаться. На него нашло непонятное уныние и скука. Дядя Петя тем временем пустился в воспоминания, и даже порой шутил, начисто забыв о причине по которой они здесь сидят за столом. Генка его не слушал. Он пытался вспомнить и оживить в памяти Пашку, но это ему не удавалось. Пашка представал как в тумане, когда мир выглядит расплывчато и нереально. Но ощущение, что рядом был кто-то светлый и нужный, все же не покидало Генку. Наконец он устал от постоянно предлагающего «присоединиться» дяди Пети и оставив того в одиночестве допивать вторую бутылку, пошел домой.

Уже в сумерках он подошел к дому и увидел во дворе машину. «Ну вот, отец приехал, еще два дня и каникулы закончатся и начнется школа. Скучно и противно, — подумал Генка, — а еще устал я от всего этого. Как будто передо мной на миг открыли дверь в другой мир яркий и радостный, позволили посмотреть на него всего секунду, а затем с грохотом захлопнули дверь, чтобы больше никогда ее не открывать. Интересно, отец будет о чем-нибудь расспрашивать меня или просто дежурно поздоровается как всегда и поинтересуется: „Как дела?“ — на американский манер, когда ответ никому не нужен?». Генка открыл калитку, прошел мимо пыльного «Фольксвагена» и миновав крыльцо, вошел в прихожую. В гостиной громко играла музыка. Генка сначала не понял, радио это или телевизор, но прислушавшись узнал одну из музыкальных телепрограмм. Его прихода никто не заметил. Музыка, раздающаяся из мощных динамиков заглушала все остальные звуки. Впрочем из комнаты доносилась невнятная речь, вернее обрывки фраз. Генка понял, что отец приехал не один.

А это означало, что будет шумное застолье. Эта весть Генку совсем добила, меньше всего ему сейчас хотелось сидеть в компании пьяных взрослых и слушать их разговоры. Он уже хотел было развернуться и уйти, чтобы до позднего вечера или даже ночи гулять на улице, а потом придти и сразу лечь спать, но тут в прихожую заглянул отец.

— О, сынок! Здравствуй! — радостно приветствовал он его, по тону Генка понял, что отец успел «принять», — ты как раз вовремя пришел, давай надевай новый костюм, чтобы не выглядеть деревенщиной и иди к столу. Сейчас садимся. Кстати, у меня для тебя сюрприз есть, — и он весело подмигнул Генке.

— Хорошо, — отозвался Генка и пошел к себе наверх переодеваться.

Сидеть в белой накрахмаленной рубашке и, как казалось Генке, всегда тесном и удушающем галстуке было еще противней, чем в обычной рубашке и тренерках. Он всегда предпочитал дома свободную и не стесняющую одежду. «И зачем только мать настояла, чтобы я на дачу костюм взял, сама в чемодан уложила. Я же тогда сказал: „Мне что, в нем за грибами ходить?“, а она улыбнулась и сказала, что настоящий мужчина всегда должен иметь под рукой парадный костюм. Ну что за бред, я Джеймс Бонд, что ли?! Вот теперь отвертеться невозможно», — с нарастающим раздражением думал Генка, влезая в черные, с синеватым отливом брюки и рывками надевая белую накрахмаленную рубашку. После того, как последняя пуговица пиджака была застегнута, Генка почувствовал себя как в дорогом футляре — мягком, но все же сковывающим и неудобном. Генка посмотрел на себя в зеркало, которое висело на дверце шкафа. На него печально, без всякого выражения на лице, смотрел подросток в деловом костюме, белой рубашке и темном галстуке. «Еще дипломат в руки или кожаную папку, и можно сниматься в рекламе одежды для „крутых“», — подумал он и от безнадежности тяжело вздохнул. В таком виде он спустился вниз и вошел в гостиную.

Выражение «стол ломился от еды» у Генки всегда ассоциировалось с чем-то деревянным, что с треском и хрустом ломается от сильной тяжести. Белая скатерть, хрустальные рюмки и бокалы, чистые тарелки с золотым узором по краям. Но это лишь малая часть стола, основную занимали блюда с закусками.

Генка оглядел стол. Свободного места на нем не находилось. Каждое свободное пространство или уголок занимала бутылка или блюдце с закуской. Гостей с Генкиным отцом приехало немного, всего четверо. Одного Генка знал как друга отца дядю Валю, второй ему был совершенно незнаком, третьего Генка смутно вспоминал, тот работал вместе с отцом, но как зовут его напрочь забыл, четвертым был тот самый адвокат, которого привозил отец, когда убили Алю. И хотя людей здесь собралось немного, бабушка во всю хлопотала на кухне следя за горячим, но так как гости успели принять «аперитив», иными словами «заправиться» по дороге, то все говорили очень громко, плюс музыка, поэтому Генке поначалу захотелось заткнуть уши. Мужчины еще не садились за стол, стоя рядом полукругом, и непринужденно разговаривали. Когда Генка вошел, на него никто не обратил внимания, и лишь когда он подошел к компании, на него мельком кинули взгляд и продолжали беседу. Но отец, сказав «минуточку», повернулся к сыну.

— Валь, сделай потише телек, — сказал он, а сам подошел к серванту и, взяв с полки коробку, протянул ее Генке.

— Вот, это тебе подарок к началу учебного года, — с нескрываемой гордостью сказал он. Генка принял коробку из его рук и уставился на глянцевую обложку.

Это был сотовый телефон.

— Никаких этих дурацких молодежных тарифов, — продолжал говорить отец, — по которым никогда нормально не позвонишь. Унлимитед! Все заплачено и говори сколько хочешь. Ты не стой как столб, раскрой, посмотри. Можешь позвонить кому-нибудь, в магазине проверили, все работает.

Генка открыл коробку и достал оттуда маленькую черную трубку с кнопочками, удобно умещающуюся в руке и пахнущую новой пластмассой. Эта вещь внушала ему откровенное отвращение и ужас. Больше всего Генке сейчас захотелось запустить этим мобильником в стенку и посмотреть как он разлетится на кусочки, как брызнут в разные стороны осколки электронной платы с микросхемами. Но ничего подобного он не сделал. Бесполезно. Раздражение сменила усталость и апатия. Генка негромко произнес:

— Спасибо, папа, — и положил мобильник в карман.

— Да нет, ты проверь, позвони кому-нибудь, поговори, — настаивал отец.

— Мне некому звонить, — спокойно ответил Генка, — и разговаривать теперь не с кем.

— Ладно, давайте садиться за стол, а то уже есть хочется и надо пропустить по рюмочке, — сказал отец, заканчивая разговор и не особо вслушавшись в ответ Генки. Все с радостью последовали его приглашению. В том числе и Генка.

Разговаривать ему сейчас не хотелось. А взрослые были увлечены своими проблемами и разговорами. Такие застолья Генка терпеть не мог. Здесь он особенно сильно чувствовал пустоту. Она скрывалась именно за этим изобилием снеди, разных вкусных вещей, красивых тарелок, изящных бокалов, блеске граней хрустальных рюмок. И все же за всем этим стояла пустота.

Когда Генка был маленьким, он наевшись салатов и бутербродов, часто грустил за таким же столом, когда о нем забывали увлекшись досужими пьяными разговорами, а других детей, с которыми можно пообщаться и поиграть, рядом не было. Уйти в свою комнату тоже не хотелось, одному играть было скучно. Генка не понимал, почему, когда взрослым так весело, ему — грустно и тоскливо. Позже он заметил, что взрослым не столько весело, сколько на них находит непонятное отупение и разговорчивость. Доходило до того, что два человека говорили о совершенно разных вещах и никто из них друг друга не слушал. Со стороны это выглядело смешно, но одновременно пугало. «Неужели когда я вырасту то тоже стану таким?» — думал иногда Генка, слушая неинтересные бессвязные разговоры. Один раз, совсем недавно, он попробовал все же выпить на одном из таких застолий. Получилось еще хуже. От алкоголя на него нашло безразличное тупое состояние и окружающее казалось еще противнее. После этого случая Генка решил, что лучше уж на таких «праздниках» он пить не будет совсем.