Кислород - Эндрю Миллер

Справа от окна над садом сияло зарево, как будто там был пожар, хотя освещение было слишком равномерным для языков пламени. Она перегнулась через подоконник и присмотрелась. Свет в саду. Что это взбрело Алеку в голову? Он что, до сих пор там? В такой час? Конечно, он цеплялся за нее сильнее всех остальных. Когда он только научился ходить, то не выпускал ее из виду, куда бы она ни шла, даже в туалет, нетвердой походкой семенил за ней по всему дому — ее маленький надзиратель, ее младший сын, ее малыш. Ее пронзила мысль, что она не в силах разделить с ним себя до такой степени, и нахлынула волна нежности, за которой последовал приступ отвращения к самой себе — старой карге с черствым сердцем, которая в своем долгом странствии по морям любви обманула надежды тех, любить кого было ее самым прямым долгом. Вот вам мать — пожрите ее! (Был самый подходящий час для таких мыслей: они, как мотыльки, вылетают лишь перед рассветом.) И не только ее молоко, но и кости, и кровь, и мозг. Взяла ли она что-нибудь от них? Не за тем ли вернулся Алек — вернуть себе то, что она у него взяла? Заявить свои права? Сожрать то, что от нее осталось? У нее перед глазами вдруг возникло страшное видение: Алек и Ларри, оба в черных костюмах, как банковские клерки, входят к ней в комнату и садятся у изголовья кровати, а потом осторожно, со скорбью в глазах, тянутся к тому, что лежит под простыней, откусывают кончик пальца, мочку уха…

На подоконник, покрытый отслаивающейся краской, упал пепел, и она унесла сигарету в ванную и погасила под струей воды, изо всех сил избегая смотреть в зеркало, потому что очень хотела запомнить себя другой. Она присела на крышку унитаза, отдышалась, добрела до кровати и с облегчением улеглась под простыню. Уже скоро сквозь нижние ветки деревьев вдоль подъездной аллеи перед домом пробьется солнце. Уже просыпались птицы, осторожно выводя первые трели, словно опасаясь, что инстинкт пробуждения их подвел. Она закрыла глаза. Впервые за несколько дней ей удалось расслабиться, почти забыться. Теперь, подумалось ей, теперь все будет хорошо; и она снова почувствовала это — ощущение приближения, тайную уверенность, что к ней кто-то идет, еще далеко, но с каждым часом все ближе, тот, кто поможет ей со всем справиться, кто знает, как ей помочь. Ей было немного страшно, но она хотела, чтобы он пришел, и раскинула руки в стороны, чтобы радушнее его принять.

Зачем нам дни?

…Это мое ежедневное время отдыха; пусть принесут рапиры.

1

Преподобный Осборн бежал трусцой по траве в своем макинтоше. Дождь застал его, когда он шел через луг, раскинувшийся вдоль картофельного поля, а до укрытия — деревьев «Бруклендза» — оставалось еще три сотни ярдов. Трава хлюпала у него под ногами, а к манжетам брюк прилипали семена, но бежать быстрее он не мог. Не хватало дыхания.

Утро он провел в больнице, навещая Алису Валентайн, с которой в прошлую среду случилось что-то вроде приступа. Ему сообщила об этом миссис Сэмсон, хотя она там не была и, по-видимому, не знала, насколько положение серьезно. Он пытался дозвониться до Алека, но безуспешно, и принялся выяснять все сам — и в конце концов нашел Алису в женской палате онкологического отделения больницы «Ройял», которую хорошо знал. Когда он вошел, она спала, и он присел на стул подле кровати и стал ждать, внезапно почувствовав себя старым и уставшим. Они были почти ровесниками, и он знал ее уже больше двадцати лет, с тех самых пор, как случилось несчастье со Стивеном, — он тогда пришел к ним в дом, чтобы обсудить приготовления к похоронам, и увидел перед собой обходительную, деловитую женщину с ясным умом, которая, не скрывая жестокой правды, прямо заявила, что ее муж был алкоголиком и что он никогда не тратил времени на религию и не находил в ней ни малейшего утешения. Он пообещал ей, что служба будет краткой и подобающей случаю, и такой она и была. Несколько слов о работе Стивена в школе, о его политических взглядах (которые вызывали у его преподобия некоторую симпатию). Несколько стихов из Библии. У могилы родственники Стивена почти открыто сторонились ее, но едва ли ей было до них дело. Холодный день. В тени земля была припорошена инеем, и лишь два тисовых дерева могли послужить укрытием от ветра. На ней не было ни перчаток, ни шарфа — только простое темное зимнее пальто. И хотя глаза ее полнились грустью, она не плакала. Не там, не перед ними.

Конечно, сыновья стояли рядом с ней, и она время от времени гладила младшего по голове, чтобы успокоить его. Другой мальчик, Ларри, взял на себя обязанности хозяина дома, и хотя ему тогда было всего лет тринадцать, справлялся с ними на удивление хорошо, пожимая руки, разряжая обстановку. Все это заметили. Дар знать, что и когда делать. Такому невозможно научиться.

Потом, когда все разъехались, священник обнаружил, что она не выходит у него из головы. Ее спокойствие. Ее гордость. Он вспоминал о ней в самые неподходящие минуты. Совершал ли он таинство причастия или венчал молодые пары по субботам, его мысли внезапно наполнялись завистью. Впервые в жизни он желал чего-то — кого-то — с такой же силой, с какой он желал Бога. Вот в чем было дело. Но он был слишком осторожен, слишком неуверен в себе, слишком озабочен мнением окружающих. Боялся, что люди подумают, будто он воспользовался своим преимуществом, ведь она только что овдовела, над могилой ее мужа еще и земля осесть не успела. И он упустил свой шанс — если у него вообще был шанс. Потому что с трудом верилось в то, что она могла проявить к нему интерес. Твердолобый священник. Уже тогда старый холостяк, за сорок, с садом, книгами, диафильмами о Святой Земле. Что он мог предложить такой женщине, как Алиса? Смешно, в самом деле. Разве у нее могли быть причины полюбить его?

Когда она вдруг проснулась, он не сразу понял, узнала ли она его. Бог знает, чем ее накачали. Но у них все-таки получилось поговорить, хотя ему было трудно следить за ее мыслью, а пятнадцать минут напряженных усилий эти мысли выразить вконец вывели ее из себя — она то и дело раздражалась и даже плакала. Она обвинила его в том, что он пришел посмотреть, не умерла ли она. Она требовала сказать ей, где Алек, почему он не приходит, — священник не нашелся, что ответить на этот вопрос. Но когда пришло время прощаться (сиделки — бодрые смешливые женщины — вкатывали тележки с обедом), она не захотела отпускать его руку, и он остался стоять у ее кровати, пока в ней внезапно не пробудилось что-то, что-то от прежней Алисы, и она улыбнулась ему и сказала:

— Давай, Деннис. Иди.

По пути к выходу ему удалось поймать старшую медсестру, невероятно полную молодую женщину по имени Ширли или Шелли, которая уверила его, что, по всей вероятности, Алиса сможет вернуться домой через день или два. Конечно, это решать лечащему врачу, который будет делать следующий обход не раньше чем в понедельник, но нет никаких оснований опасаться, что он захочет оставить ее в больнице. Это были хорошие новости, и его преподобие пожелал передать их Алеку лично, он все равно собирался зайти в «Бруклендз», хотя и совсем по другой причине. Было еще кое-что, и это было трудно назвать или объяснить, — зудящее беспокойство, просочившееся под сень его снов, где в круговерти неожиданно появляющихся и внезапно пропадающих лиц он ощутил надвигающуюся опасность, и пусть природа этой угрозы оставалась неясной, он был убежден, что она как-то связана с Валентайнами, особенно с Алеком, и как друг семьи и духовное лицо считал себя обязанным вмешаться. Как-никак у Алека в прошлом были проблемы. Тот случай, несколько лет назад, когда он попросту исчез и пришлось обращаться в полицию: его нашли где-то на Южном побережье, на самом берегу, но его преподобие так и не смог точно узнать, шел ли Алек вдоль берега или по берегу — в море.

В то утро, уже третье с тех пор, как его мать увезли в больницу, Алек проснулся с мыслью устроить себе убежище в заброшенной беседке в саду. Будет куда уйти, когда все понаедут, уединиться с пьесой. С тех пор как он себя помнил, этой беседкой никогда не пользовались. Она была причудой Стивена — великолепный садовый сарай с одним окном, полками внутри и скамейкой снаружи. Дощатые стены скрывались в густых зарослях жимолости и плюща — возможно, именно благодаря этому живому каркасу строение до сих пор не рухнуло.

На крючке в коридоре он нашел кольцо с ключами и бумажным ярлычком с надписью «Сад»; один из ключей подошел к врезному замку беседки — внутри пахло плесенью и чем-то кислым, как старый сидр. Первым делом нужно было избавиться от хлама, и он принялся выносить ржавые жестянки с краской и куски досок, банки с дробью и скипидаром и хрупкие останки полевых мышей и бабочек. Отмыл стены, разорвал пленку из загустевшей краски в одной из банок, взял широкую кисть и начал красить, пачкая джинсы и жалея, что беседка не настолько велика, чтобы он мог делать это несколько дней, — тогда бы не было времени думать о случившемся, в сотый раз проигрывая одну и ту же сцену: Алиса, неуклюже осевшая в кресле на террасе, по ее подбородку бежит струйка чая и каплями падает на шерстяную кофту.