Диана де Пуатье - Иван Клулас

Глава II

ТАЙНЫЙ ТРОЙСТВЕННЫЙ СОЮЗ

Победы в Пьемонте и возведение его друга Монморанси в ранг коннетабля придали дофину отваги утвердиться в противостоянии с отцом. Сначала он избрал эмблемой серп восходящей луны с девизом «Сит plena est, émula solis» («Став полной, она равняется с солнцем»). Второй девиз отражал ожидания: «Donec totum impleat orbem» («Донеже не станет полным кругом»).

Разумеется, в этом восхождении ко всей полноте власти Генрих мог рассчитывать на советы и дружбу коннетабля. А чтобы с честью преодолеть препятствия и обойти ловушки двора, у него была опытная союзница в лице Дианы. Даже в худшие минуты соперничества с герцогиней д’Этамп любовница дофина умела весьма ловко пускать в ход припрятанные козыри. Будучи придворной дамой королевы и родственницей дофины, она опиралась на свой древний род и постоянно это подчеркивала, гордо подписываясь именем де Пуатье. Не позволяла она забывать и о своем родстве с семейством де Брезе. На всех геральдических эмблемах Диана приказывала изображать перевернутый гаснущий факел — символ ее вдовства, и делать надпись, выражающую ее верность усопшему: «Qui те alit те extinguit» («Кто питает меня, тот и гасит»). Этот образ изящно намекал на королевскую саламандру, которая и питает и гасит огонь. Что до огня самой Дианы, то он мог быть лишь супружеской любовью. А вот Генрих же, в отличие от своей возлюбленной, и не думал что-либо скрывать. Монограмма, которую дофин приказывал изображать повсюду — в вышивке на одежде, в чеканке на оружии, на переплетах книг и в декоративных мотивах своих апартаментов, — как будто бы являла собой символ его брака с Екатериной: две заглавные буквы «С» внутри буквы «Н», соединенные и элегантно развернутые в разные стороны, в овале, разделенном поперечной чертой, прорезающей вертикальные линии буквы «Н». При этом литеры начертаны таким образом, что, пересекаясь с вертикалями «Н», «С» превращаются в «D», первую букву имени Дианы. Поистине то было шедевром двусмысленности, поскольку супруга, любовница и любовник оказывались тесно сплетены и заключены в единое пространство. Чуть позднее другой символ воплотит образ триединства, которое представляла собой семья дофина: пересечение трех букв одинаковой величины, отображающее равенство каждого из троих и их взаимную привязанность.

По сравнению с этой исступленно-страстной символикой личная эмблема дофины выглядела очень скромно. Она представляла собой посланницу богов Ириду, раскинувшую в небесах радугу. Эту изящную сцену поясняла надпись: «Она несет с собой радость и надежду».

И в самом деле, Екатерина, третий член тайного тройственного союза, играла роль посланницы, вечно снующей между небом и землей. Она всем льстила и увивалась вокруг каждого — короля, королевы, фаворитки, сановников и коннетабля. Она вечно улыбалась и хотела понравиться. А вечером передавала Диане сведения, добытые за день. Дофина готова была смириться с чем угодно, лишь бы упрочить свои позиции в будущем: охотно позволяла мадам де Брезе действовать под прикрытием любовника, командовать и управлять домом и даже блистать на празднествах, как если бы это она была истинной дофиной.

Естественно, наблюдая все это, герцогиня д’Этамп задыхалась от ярости. Фаворитка короля чувствовала себя ущемленной и отодвинутой на второй план. Обороняя собственные позиции, она задумала соблазнить юного брата Генриха, герцога Карла Орлеанского. В отличие от дофина тот не познал прелестей испанского плена и в 17 лет отличался обаянием, легким характером, веселостью и блеском. Анне д’Этамп не составляло труда подпитывать предпочтение, оказываемое ему отцом. А чтобы обеспечить будущность молодого человека, фаворитка, до сих пор поддерживавшая партию войны, вдруг стала высказываться за примирение с Карлом V, поскольку герцог Орлеанский от этого только выигрывал. Женись Карл на дочери императора и получи в приданое королевство Нидерланды или герцогство Миланское, дофину пришлось бы с ним считаться, а Диане — волей-неволей вести себя осторожнее[213].

Герцогиня не только старалась склонить короля к подобной политике, но и вела тайную подспудную войну против соперницы. Понимая, что возраст — наиболее уязвимая точка Дианиной брони, фаворитка до бесконечности разыгрывала эту карту. Она заявляла, будто родилась в тот день, когда вдова великого сенешаля праздновала свадьбу, хотя на самом деле их разделяло всего девять лет. В окружении герцогини Диану называли «Старухой».

Некий поэт из Шампани, Жан Вультэ, получив щедрую мзду от мадам д’Этамп, сочинил на латыни сатиру «ln Pictaviam anum aulicam» («Против Пуатье, придворной старухи»). Тщетно, писал он, мажет она лицо румянами, напрасно вставляет искусственные зубы и красит седые волосы[214]. Вывод был ужасен:

Раскрашенная наживка не притягивает дичь.И даже если бы ты купила все, необходимое женщине,Не добилась бы от любовника желаемого,Потому что надо быть живой, а ты уже мертва.

Век спустя историк Мизаре повторил эти диатрибы от собственного лица и добавил к ним другие клеветнические сплетни. «Весьма жаль было смотреть, — писал он, — как юный принц делает предметом обожания поблекшее лицо, изъеденное морщинами, седую голову, полуугасшие глаза, порой красные и гноящиеся, — короче говоря, гнусные останки того, чем успели насладиться многие другие»[215].

Клеман Маро, вновь войдя в милость и поселившись в Париже за счет Короны, благодаря хлопотам Маргариты Наваррской и королевской фаворитки, в 1538 году уплатил долг благодарности новогодним поздравлением в стихах, прославлявшим герцогиню д’Этамп:

Без всякого пристрастияЯ вам даюЗолотое яблоко за красоту,А как верный подданный —Венец[216].

Этот комплимент делал еще более ядовитой стрелу, выпущенную им в «мадам Великую Сенешальшу»:

Чего бы вы хотели в дар от меня,Добрая Диана?Насколько я понимаю, ваша осень и такДлится куда дольше, чем весна[217].

Оскорбленная красавица не снисходила до ответа на все эти нападки, вызванные завистью к ее растущему влиянию. Диана довольствовалась тем, что рассказывала байку о старом нечестивце, которого спасла от смерти, будучи еще ребенком, и о полученном от него в благодарность эликсире вечной юности. Однако в ее безжалостной памяти запечатлевалась каждая эпиграмма и каверза, дабы в один прекрасный день воздать за все сторицей.

А пока страстная преданность дофина в достаточной степени тешила ее гордость. Юный атлет скрывал под мощной физической оболочкой столько нерастраченной нежности и обманутых надежд, что обрел уверенность лишь в крепких и ласковых объятиях любовницы: для Генриха в ней воплотились все прелести героинь, населявших в испанских тюрьмах его грезы и сны, вдохновленные героическими поэмами и «Амадисом Галльским».

Дофин поклонялся ей, как своей владычице, о чем и заявлял самым торжественным образом:

Более твердой веры никогда не сулилоНи одному принцу (о, моя единственная принцесса!),Чем моя любовь, которая будет вам до бесконечностиОбеспечена, вопреки времени и смерти.Ни во рву, ни в укрепленных башняхНе нуждается крепость моей веры,Дамой, владычицей и хозяйкой которой я вас сделал.Потому что она вечна!Никакими сокровищами ее не купить,Столь низкой ценой не завоевать доброго сердца,Равно как милостями и величием происхождения.Что ослепляют глаза черни.И никакая красота, способная взволноватьСлабое сердце, не сможет нравиться мне так, как вы[218].

Диана была польщена, но предпочитала сдержанность и тайну. Их она требовала и от своего любовника. Послы и придворные, конечно, заметили, что между вдовой великого сенешаля и дофином возникла некая новая близость, но, трактуя сомнение в ее пользу, оставили Диане роль вдохновительницы и друга[219].

Самой большой опасностью, какая могла угрожать Диане, продолжала оставаться угроза развода, все еще висевшая над Екатериной. Разумеется, нападки на молодую женщину, начавшиеся после любовных подвигов дофина в Монкальери, уже поутихли. Но избавиться от них раз и навсегда можно было, лишь покончив с бесплодием дофины.

В 1542 году венецианский посол Маттео Дандоло выразил общие симпатии к Екатерине:

«Светлейшая дофина прекрасно сложена. Конечно, в том, что касается ее способности иметь детей, поскольку до сих пор таковых не удалось зачать, неизвестно, сможет ли она родить впоследствии, хотя и принимает с этой целью всевозможные лекарства и снадобья, так что рискует даже заболеть. Дофин, супруг Ее Высочества, любит ее и всегда с нею ласков. Мадам Екатерина пользуется любовью короля, всего двора и народа. Думаю, не нашлось бы ни единого человека, кто не согласился бы отдать свою кровь ради того, чтобы она смогла произвести на свет наследника»[220].