Герой иного времени - Анатолий Брусникин

Предположение вызвало у меня смех, Базиль настаивать не стал и переменил тему. Но капля яда уже проникла в мою душу и начала ее разъедать.

А ведь верно! Почти все наши разговоры так или иначе вертелись вокруг Никитина. Не было случая, чтобы Даша поинтересовалась чем-то из моего прошлого или моими мыслями о будущем! Разве так бывает, когда девушка любит? А вот в Никитине ее занимало всё, любая мелочь. Мне теперь казалось, что самый голос ее менялся, а глаза загорались особенным огнем, когда она произносила его имя!

Мучения мои были слишком остры, чтобы я мог долго терзаться неизвестностью. Поступил я так же, как всегда — ринулся в пучину, не задумываясь о последующем.

Назавтра я чуть не загнал коня, чтобы поскорее вернуться с задания и подстеречь Дашу, когда она будет возвращаться из серных ванн, — весь ее распорядок был мне известен до мелочей.

— Вы любите Олега Львовича! — выпалил я, выскакивая ей навстречу из кустов. — Я знаю! А со мною водитесь, лишь чтобы выведывать о нем новости! Но я… я не желаю более состоять в этой жалкой роли! Только это я и хотел вам сказать!

В первую минуту она испуганно отшатнулась. Мое появление и весь дикий вид напугали ее. Но затем лицо Дарьи Александровны залилось краской. Сердце мое упало. Я вообразил, что это свидетельство моей правоты.

— Отчего вы так унизили меня? — горько молвил я. — Если он вам дорог, дали бы ему это понять. Как вы… бессердечны. Не к нему — ко мне.

Произошло то, чего я никак не ждал. Даша заплакала. Но не испуганно и не виновато, а оскорбленно, даже возмущенно.

— Вы… вы не смеете! — захлебывалась она. — Я считала вас другом, а вы!.. Как вы могли даже вообразить! Вы слепец! Нет, хуже — у вас испорченный, грязный ум! О, как вам было бы стыдно, если б я объяснила… Но нет, уйдите с моих глаз!

Я и сам плакал, ничего не понимая.

— Что объяснили бы? Что?

Но она не говорила, лишь трясла головой и показывала рукой: уйдите.

— У меня не грязный ум, просто я вас люблю, — вдруг вырвалось у меня. — Подозрение, будто вы любите другого, для меня невыносимо.

Даша зарыдала еще пуще, но уже без негодования. Когда я понуро повернулся, чтобы уйти, она удержала меня за рукав.

— Погодите… Я всё вам расскажу.

И рассказала.

Я узнал, что познакомиться с Олегом Львовичем ее попросила одна госпожа Незнамова, его невеста. У них многолетняя драматическая любовь. Условием этой Алины Сергеевны было, что Даша станет наблюдать за Никитиным издалека, не выдавая истинной причины своего интереса. Почти каждый день Даша отсылала ей подробный отчет, главным поставщиком сведений для которого являлся я.

Мне вспомнилось письмо, доставленное Дашей в день ее именин. Пелена упала с моих глаз, и я будто заново родился.

— Простите меня, Дарья Александровна. Я ужасно перед вами виноват. И благодарю, что доверились мне. Олег Львович ничего не узнает.

С трепетом я ждал, не скажет ли она чего-то по поводу моего невольного признания.

Нет, Даша ничего не сказала. Но по ее взгляду я знал, что сгоряча вырвавшиеся слова оставили в ней след.

— Мы поговорим обо всем, когда вы вернетесь из похода, — нежно молвила она. — Пообещайте мне быть осторожным в бою и беречь Олега Львовича.

Слезы мои уже высохли. Молодцевато улыбнувшись, я сказал:

— За первое не ручаюсь, а насчет второго можете быть покойны.

Глава 9

Безупречный план. Участники экспедиции. Странность за странностью. Первые столкновения. Через леса. «Третий принцип» Никитина. Имам видит вещий сон. Возвращение из похода

Будучи одним из ординарцев генерала Фигнера, я был посвящен в план предстоящей экспедиции. План этот был хорош своей простотой и легкоосуществимостью. В зажатую меж крутых, непроходимых гор лесистую долину, где обитало Семиаульское общество, ведут всего две дороги. Одна узкая, петляя по обрыву реки Эрсу, тянется с востока, из мятежных областей; вторая, широкая и удобная, проложена с севера, из русских владений. Именно она-то и являлась главной причиной миролюбия семиаульских жителей: обеспечивала им выгодную торговлю с нашими городами и станицами и в то же время делала долину уязвимой для карательных мер, буде туземцам вздумается бунтовать. Однако, если они открыто присоединятся к Шамилю и опытный в горной войне Хаджи-Мурат со своими отборными нукерами возглавит сопротивление, усмирить Семиаулье будет непросто; оно превращалось в клин, угрожающий Военно-грузинской дороге. С помощью подкреплений «республика» могла бы оборонять северную дорогу, перекрыв ее завалами и каменными осыпями.

Поэтому прежде всего — ночью, в полной секретности — в поход выступил отряд казаков и егерей, которому поручалось устроить засаду на восточном пути. Там в одном месте дорога сужается до размеров тропы; слева — отвесный склон, справа — пропасть. Отряду было велено пропустить Шамиля с Хаджи-Муратом без выстрела. Едва лишь имам войдет в долину, мышеловка захлопнется.

С севера в Семиаулье тем временем войдут наши основные силы — открыто, с орудиями и обозом. И пусть местные обитатели выбирают: то ли им отвернуться от имама и сохранить свои селения, то ли быть уничтоженными вместе с Шамилем. В первом случае «хищники» кинутся на восток — и угодят в засаду. Во втором случае наша победа всё равно обеспечена превосходством сил и главарю мятежного Кавказа от нас не уйти, а наказание строптивых семиаульцев станет уроком для остальных непокорных.

План казался беспроигрышным.

И вот, через два дня после скрытного выступления казаков и егерей, мы тронулись в путь. Шли форсированным маршем, высылая вперед и в стороны летучие разъезды и дозоры. Фигнер собрал большую силу: шесть батальонов пехоты, пять эскадронов регулярной кавалерии, пять казачьих сотен и немалую силу туземной милиции — всего более шести тысяч штыков и сабель с двенадцатью горными орудиями. Всё население Семиаулья не достигало этого количества.

Мы с Никитиным состояли при штабе — я по должности ординарца, а Олег Львович в качестве моего подчиненного; с ним — попросту в качестве кунака — был и Галбаций. Надо сказать, что в экспедицию отправилось множество никуда не приписанных лиц. Такого рода предприятия на кавказском жаргоне назывались «дождливыми» — то есть сулили участникам целый дождь наград. С нами увязалось, наверное, до полусотни бездельников: столичные гвардейцы, любопытствующие иностранцы, просто зеваки. Среди последних были Базиль, надеявшийся разогнать скуку, и Лебеда — этот рассчитывал написать очерк о пленении или уничтожении Шамиля. Князь Бельской тоже желал ехать, но передумал, узнавши, что мы выступаем на рассвете, — он никогда не просыпался ранее полудня. Забегая вперед, скажу, что недалекий умом Кискис в данном случае поступил мудро.

Я на своей не слишком казистой, но проворной кабардинке с примесью арабской крови всё время носился взад и вперед, не столько по службе, ибо поручений мне давали немного, сколько от возбуждения. С этим походом у меня связывалось много надежд, я просто не мог ехать шагом. Я успевал и помозолить глаза его превосходительству, и унестись к передовым дозорам, и поболтать с Базилем, и перемолвиться словом с Никитиным. Он держался немного в стороне от дороги, чтобы не глотать пыль; ехал по-горски, то есть отпустив поводья и закутавшись в бурку, хоть было тепло. На мои нетерпеливые вопросы — как он думает, угодил ли в ловушку Шамиль, да возьмем ли мы его живьем — Олег Львович флегматично отвечал, что на войне никогда не выходит по плану и что не позднее завтрего мы всё узнаем.

Журналист, дурно сидевший в седле и комично смотревшийся в папахе и черкеске, был не таким, как в городе. Не молол языком, не сыпал шутками, а лишь вздрагивал, когда издали доносились выстрелы. Я его успокаивал, говоря, что это палят для острастки, на всякий случай. До входа в долину нападение врага маловероятно.

Кто совершенно не переменился, так это Стольников. Он — кажется, один из всего скопища — был не в военной форме и не в черкеске, а одет по-статски: в кофейном рединготе и бежевом цилиндре. Ехал он по-щегольски, перекинув одну ногу в замшевом сапожке через седельную луку, да еще покуривая сигарки. Солдаты на него пялились и вслух гадали, что это за «ферт». Первые полчаса или час происходящее его забавляло, он оглядывался с любопытством, однако довольно скоро марш ему прискучил. Он стал допытываться, скоро ли «что-нибудь начнется», и выразил надежду, что «туземцы окажутся молодцами и tanceront nous du jar»[13]. Еще Базиль высказал мне пожелание, будто я был распорядителем представления, чтобы кому-нибудь по соседству ядром оторвало голову, он-де читал о таком в книгах, но совершенно не представляет, как это выглядит. Я разочаровал его, сказав, что у семиаульцев пушек нет, да и вообще, скорее всего, горячего дела ждать нечего — вся главная работа достанется засадному отряду.