Чудо-мальчик - Ким Су

Вспомнив, что, если перейти через гору, стоящую перед деревней, и постоянно идти прямо, можно добраться до моря, я принял решение пойти и посмотреть на него и, не думая ни о чем, начал взбираться по склону. Когда я одолел примерно половину пути, у меня перехватило дыхание и обмякли ноги.

Там, где я остановился, росла бамбуковая роща. Над головой от порывов ветра шелестели листья бамбука. Юные побеги словно тянулись в сторону того шума. Из-за высоких растений небо казалось еще более далеким, чем обычно. В этой роще все мы — бамбук, ветер и я — были одиноки. Куда бы я ни пошел в этом мире, я был один, словно солнце или луна.

Я был так одинок, что не осталось не только места, куда можно было пойти, но и места, куда пойти было нельзя. Конечно, у меня существовал выбор: прозябая как-нибудь, прожить долго или, прожигая жизнь, умереть молодым. Но это не являлось свободой. Я был настолько слаб, что, кажется, мог свалиться от порывов ветра, играющего листьями бамбука. Пошатываясь, я устало сел на землю.

В этой бамбуковой роще я думал о четком контуре корейского полуострова, увиденном в учебнике на карте Северо-Восточной Азии; об Азиатском континенте, широко раскинувшемся над ним; о длинных-предлинных реках, бегущих через континент в сторону морей; о горных хребтах, вот уже нескольких десятков тысяч лет медленно разрушающихся из-за эрозии; о поднимающихся и опускающихся материках и красной мантии Земли, двигающей их; о наклонившейся Земле, путешествующей в космосе Земле; о бесконечно разворачивающейся галактике, Вселенной и обо всем, что лежит за ее пределами.

В этом бесконечно огромном пространстве я был одинок. Но, даже будучи один, я не мог стать свободным, потому что даже в пространстве безгранично большем, чем это, не существовало места, куда я мог бы пойти.

Наблюдая за ветром, крылатыми насекомыми и белками в бамбуковой роще в ту субботу, я думал: «Надо было лучше слушаться отца, когда он был жив, больше разговаривать, чаще играть с ним, больше обнимать его». Раздавленный чувством вины, я задавался вопросом: а есть ли мне смысл жить? У меня было предчувствие, что теперь уже никогда в моей жизни не будет обычного, спокойного субботнего денька, когда можно, никуда не торопясь, смотреть спортивную телепередачу.

Мои печальные размышления были прерваны, когда я услышал, что меня ищет брат Кантхо. Он звал меня своим нежным голосом. Я подумал: «Кто знает, не тот ли это голос, что я должен был слышать с очень давних пор, когда был еще младенцем, в сумерках, когда отец уходил на работу, когда я смотрел на удлиняющиеся тени, сидя один в переулке, когда так нуждался в матери?» Его голос постепенно приближался. Сначала у меня мелькнула мысль: «Не спрятаться ли мне?» — но желание увидеть брата Кантхо было сильнее.

Я вышел из бамбуковой рощи. Далеко, на противоположной стороне, за горой, находящейся позади деревни, раскрашивая вечернее небо, разгорался алый закат. На небосклоне ярко светила Венера. Я склонил голову, точно подданный страны, которой она правила.

Брат Кантхо, взобравшись по тропинке, проложенной рядом с бамбуковой рощей, поднялся на гору. Он спросил: «Почему ты здесь?» Когда я ответил, что не знаю, он промолчал.

Я сказал, что не только не знаю, почему нахожусь здесь, но и не знаю, где я еще могу находиться. В этот момент он, спокойно взяв меня за руку, произнес: «Тебе достаточно быть рядом со мной». Я устремил взгляд на наши сцепленные руки. Через эту связь передавалось тепло и моя печаль. Когда он сжал мою руку крепче, я почувствовал его боль и одновременно узнал о том, кто он, что он хочет и чего сейчас ему не хватает. Когда наши чувства слились, я должен был бы ощутить страдание, но, как ни странно, в это мгновение я обрел утешение.

Мчавшийся поезд прошивал насквозь июльскую дождливую ночь. По оконному стеклу, отражавшему мое лицо, беспрестанно скользили вниз капли дождя, оставляя за собой косые линии.

Я возвращался в Сеул спустя три месяца. Когда я спасался от близнецов в черных костюмах, я был самым жалким брошенным сиротой в этом мире, но сейчас жизненные силы переполняли меня.

Так же, как тогда в Институте, меня охватывали печаль, страх, радость и восторг — чувства, о которых я не мог точно сказать, были ли они моими или принадлежали другим людям. Однако теперь одна часть меня была объята пламенем эмоций, другая — могла разглядывать его.

Было такое ощущение, словно у меня появилось два новых глаза. Первый был молодым глазом, ярко пылавшим страданием, гневом, счастьем, удивлением, второй — старым глазом из будущего, сначала приблизившимся ко мне незаметно, словно дыхание, а затем отдалившимся на огромное расстояние, чтобы со стороны наблюдать мир, окружавший меня.

Когда я смотрел на жизнь этими глазами, события, происходившие вокруг меня, начинали напоминать яркую драму. Это напомнило мне о том, что говорил дядя Мугон: «Гора становится высокой горой, а вода становится чистой водой». Если он был прав, то что я должен сделать в этой жизни? И тут я понял, что должен стать самим собой.

— Возможность читать Томаса Манна в теплом вагоне в дождливую ночь — действительно большая удача. Большинство людей умирает, не испытав такого наслаждения, — сказал брат Кантхо, садясь рядом со мной.

Я в самом деле читал книгу, которую нашел на ферме дяди Мугона. Автором был Томас Манн.

— Этот рассказ больше похож на снотворное, чем на удачу, — пошутил я. — Хотя я должен признать, что название зацепило меня.

— Почему именно название? Из-за слова «смерть»?

— Нет, просто мне стало любопытно, что это за место — Венеция?

— Венеция — это такое место… где ты, обдуваемый ветерком от вентилятора фирмы «Сирокко», можешь сидеть на мягком стуле, закрыв глаза и ни о чем не волнуясь, наслаждаться бездельем, вырвавшись за пределы обычной жизни, и думать: «Какое сладкое ощущение, словно только что вышел из гондолы. Как хочется, чтобы это время не кончалось», — процитировал брат Кантхо.

— Вы были в Венеции? — спросил я.

— Нет, это просто отрывок из книги, — ответил брат Кантхо.

Отобрав у меня томик и немного полистав страницы, он нашел какую-то фразу и произнес:

— Вот здесь есть такие слова: «Молодой интеллигентный юноша, даже в тот позорный момент, когда в его тело вошли меч и копье, молча стоял, крепко стиснув зубы, и не подавал вида, что ему больно». Каждый раз, когда вспоминаю эту фразу, — поделился брат Кантхо, — я ясно чувствую холодный металл меча и копья, разделяющий плоть и кости. Конечно, именно таким должен быть герой — безмолвно терпящим прикосновение ледяного лезвия. Однако даже такое сильное тело в конце концов стареет и слабеет. Тут есть еще такой эпизод, когда в лифте гостиницы герой, которого зовут Асенбах, случайно сталкивается с мальчиком по имени Тадзио. В эту секунду Асенбах говорит: «Красота заставляет меня стыдиться». Прочитав эти строки, я решил стать человеком, который до самой смерти будет знать стыд.

Снова пролистав страницы и найдя другой отрывок, брат Кантхо принялся читать:

— «Когда сменили направление водного пути, показались великолепные мраморные арки Риальто. Путешественник Асенбах не спеша разглядывал их. В это мгновение ему стало так грустно, что, казалось, разрывалась грудь. Он глубоко вдохнул воздух города, запах свежей рыбы, доносящийся от моря, и болотный запах, который гнал его прочь. Это был вздох, полный боли, от которой не получалось избавиться. Асенбаху было так горько, что на глаза навернулись слезы, и он стал ворчать про себя: „Я не знал, что так случится“. Эти слезы рождались от непереносимой мысли, от осознания того, что теперь он не сможет снова увидеть Венецию, оттого, что теперь он, возможно, навсегда расстается с ней».

Пока брат Кантхо читал книгу, я пристально изучал его лицо. Маленький прямой нос, темные тонкие брови, волосы, наполовину закрывающие лоб. Каждый раз, когда я смотрел на его лицо, оно менялось. Каждый раз, когда я удерживал его взгляд больше трех секунд или когда он подходил ближе, я видел в его глазах незнакомый блеск, замечал изменившуюся форму губ или мочки уха, хотя ни разу не касался их. Каждый раз, когда я обнаруживал такие детали, его лицо снова становилось чуть иным.

— Хватит смотреть, — попросил брат Кантхо, улыбнувшись, и закрыл книгой мое лицо.

Убирая книгу, я сказал:

— Я знаю, что вы женщина. Я знал это с самого начала, с тех пор, как встретил вас.

Брат Кантхо, глядя на меня, принялся задумчиво поглаживать губы кончиками пальцев.

— Ты понял неправильно. Внутри меня нет ничего, что напоминало бы женщину.

— Имя Кантхо тоже фальшивое?

— Сейчас я Кантхо.

— Ваше настоящее имя Хисон?

— Человек, который носил это имя, давно умер. Очень давно. Прошло уже шесть лет, как его не стало.