Фантастика 2009: Выпуск 2. Змеи Хроноса - Сборник

– И тогда я убью тебя своими руками, – мрачно подала голос из своего угла Хизер. – Я не собираюсь больше быть девочкой на побегушках у этой сучки Дженкли.

– Да ладно, ладно, – примирительно замахал руками Люк. – Ладно вам, девчонки. Эми ведь всё понимает, правда, Эм? Девушки с такими ногами всегда оказываются поумней красоток вроде тебя, Крис. Ничего, во мне дремлет Пигмалион, мы сработаемся. А там, глядишь, и подружимся, а?

И он подмигнул ей с таким видом, словно они были неразлейвода с первого класса школы.

Но они не подружились. Эми всегда ненавидела типов вроде него – наглых, грубых, беззаветно уверенных в своей неотразимости и безнаказанности. Он был довольно хорош собой, если, конечно, вы любите прилизанных красавчиков с лисьими глазками, чья напомаженная шевелюра блестит так же ярко, как и носки их туфель. Чем-то он неуловимо напоминал Робби, хотя Робби был гораздо сдержаннее, мужественнее и холоднее – впрочем, бить умел так же больно, только предпочитал кулаки, а Люку нравилось бить словами. Он был плохим парнем, определённо, и когда Эми поняла это, её словно окатило ведром ледяной воды. Если бы Люку внезапно стрельнула блажь завоевать её, влюбить в себя и затащить в постель – в любом порядке, – он почти наверняка преуспел бы, несмотря на почти физическое отвращение, которое Эми стала питать к нему с первой минуты. Но её чувства ничего не значили: он был плохим парнем, а её тянуло к плохим парням, будто магнитом. И да, это была очень большая проблема.

Его стол стоял в дальнем конце комнаты, возле окна, и каждое утро, приходя на работу, он проходил мимо стола Эми. Избежать этого было никак нельзя, потому что он всегда опаздывал и мог появиться в любой момент, а Эми, единственная в отделе, всегда приходила вовремя – она слишком ценила эту работу, чтобы позволять себе излишнюю неаккуратность. И каждый раз, проходя мимо её стола, Люк не упускал возможности сообщить ей, что эта помада идёт ей немного больше, чем та ужасная, что была вчера, а эти духи ещё хуже, чем на прошлой неделе, и разве обязательно было выливать на себя весь флакон? И что её эскизы («О, детка, да ты ещё и рисуешь тут что-то? А я думал, только кофе таскаешь для сучки Дженкли»), так вот, её эскизы – это самое жалкое, что он видел с тех пор, как Роду Молпет выгнали взашей, и правильно, кстати, сделали. Эми не знала, кем была Рода Молпет и почему её прогнали, но это не имело значения – ни для неё, ни для Люка, который, кажется, просто искал повод подколоть её, так беззастенчиво, так прямолинейно и так жестоко, что, будь Эми мужчиной, уже раз пятнадцать заехала бы ему по смазливой роже. Но она не была мужчиной; она не была даже женщиной, смелой настолько, чтобы подкараулить его по дороге в сортир и воткнуть шпильку каблука ему в ступню. Эми была женщиной, которые выбирают плохих парней, терпят плохих парней, смиряются с тем, что, куда бы они ни пошли, рядом непременно окажется плохой парень. Она не могла утешиться даже тем, что Люк был ничтожеством, отрабатывавшим на ней собственные комплексы, потому что кем-кем, а ничтожеством Люк Грендл не был. Эми видела его фотографии, как сделанные для «Лекстер-Мод», так и другие, напечатанные в известных журналах. Они были прекрасны. Над рабочим местом у него висел в рамке диплом национального конкурса документального фото, и снимок, с которым он этот конкурс выиграл. На снимке была старая женщина, кормившая в парке голубей. И в каждой её морщинке, в каждой тени, бросаемой складками вуали на высохшее лицо, Эми видела то, что никогда не смогла бы описать словами, но что тем не менее пугало её до дрожи в костях. Она была рада, что стол Люка стоит далеко, и с того места, где сидела Эми, нельзя было бросить на эту картину случайный взгляд.

Однажды, после того как мисс Дженкли наорала на неё особенно громко, грубо и незаслуженно, порвав в клочья эскиз, которым Эми втайне гордилась, она решила не сразу возвращаться назад в кабинет и немножко поплакала, стоя в нише у лифта между общей пепельницей и искусственным кипарисом. Глупо было так расстраиваться, в самом деле – ведь Эми знала, что эскиз, несмотря ни на что, хорош, и мудро сохранила копию. Но Дженкли разошлась очень сильно, да ещё и в присутствии полудюжины свидетелей. Когда Эми вышла из кабинета, у неё пылали уши, и она, как назло, именно сегодня зачесала волосы назад и убрала в пучок, что делала очень редко – в результате немое свидетельство её стыда и гнева видел каждый, кто мог бросить на неё мельком взгляд. Она постояла в нише минуты две, осторожно прижимая к глазам салфетку, и почти совсем успокоилась, когда оглушительно громкий голос над самым ухом заставил её вздрогнуть и подскочить на месте:

– Гляньте-ка, да это же наша Эм! Мы думали, шляется бог весть где, а нет, она тут, ревёт в уголке. Что случилось, детка моя, кто тебя обидел? Не иначе сучка Дженкли снова выпорола перед всем отделом? Ну так разве тебе впервой, что же ты, сильные девочки не ревут!

Говоря всё это отвратительно весёлым, бойким и очень громким голосом, Люк хлопал её по плечу и одновременно цепко окидывал взглядом, словно нарочно выискивая в её внешнем виде то, по чему можно проехаться. На них уже смотрели все, кто оказался в тот злосчастный момент неподалёку, несколько человек перед лифтом остановились и с любопытством наблюдали за происходящим. Эми внезапно почувствовала себя так, как будто стоит посреди коридора совершенно голая. Совсем голая, и все, каждый видит её кривые ноги, её слишком широкие бёдра, её недостаточно упругую грудь и...

«Если бы ты была в кино, ты бы сейчас гордо ушла, а потом вернулась красавицей», – мелькнула у неё в голове смехотворная, едва не безумная мысль. Она почти видела это: створки лифта медленно – куда медленнее, чем в реальности – расползаются, и из них выходит она, роскошная дива Эми Завацки, со спиной, прямой, как стрела, с золотом локонов, рассыпавшихся по плечам, уверенно и надменно кидающая в шаге ногу от бедра. Эми услышала странный звук и поняла, что это смех, смешивающийся со всхлипом. И что издала его она сама.

Она не в кино.

Эми шагнула в сторону, не сбрасывая ладонь Люка с плеча – у неё не хватило бы на это сил, – просто отступая, как она делала всегда, когда понимала, что больше не может терпеть. И как большинство плохих парней в её жизни, удерживать её он не стал, сразу разжав руку. Она была слишком вялой, слишком тихой и пассивной жертвой. С ней было скучно. И это, быть может, спасало её от чего-то худшего.

Ночью она открыла свой дневник – впервые за прошедшие две недели – и вдруг подумала, что пора съезжать с этой квартиры. Она вполне уже может позволить себе что-нибудь поприличнее – не на Манхэттене, конечно, но где-нибудь в более чистом, безопасном и хорошо пахнущем месте... Мысль из мимолётной стала назойливой и почти невыносимой – так, что Эми захотелось немедленно убраться отсюда, бросив всё, не взяв никаких вещей. Но она не могла – это было бы слишком опрометчиво. Ей и так в последнее время невероятно везёт. А что, если её уволят после окончания испытательного срока? Если это зависит от рекомендаций Дженкли, то Эми совершенно точно знала, что та их ей ни за что на свете не даст...