Красные кресты - Януш Мейсснер

— А что станет со мной?

— Надеюсь, что до той поры я завоюю твою симпатию, сеньорита.

Лицо Марии вспыхнуло румянцем, глаза метнули гневные молнии, но взрыва не последовало.

— Нельзя сказать, что тебе недостает уверенности в себе, — презрительно заметила она.

— Нельзя, — согласился Ян. — И тебе придется к этому привыкнуть.

Мадонне из Альтер до Чао за несколько зимних недель довелось выслушать немало страстных молитв, заклинаний и отчаянных рыданий своей крестницы, сеньориты де Визелла, запертой в каюте на корме «Зефира». Мария Франческа не была терпеливой богомолкой; если она о чем-то просила, то ожидала, что просьба будет тут же выполнена; если Мадонна тянула с разрешением дела, то её осыпали укоры, а временами даже и угрозы. Поскольку однако и те не действовали, сеньорита вновь покорялась, била себя в грудь и молила о прощении.

В один прекрасный день ей пришло в голову, что Пресвятая Дева может быть обижена отсутствием своего святого образа в столь роскошно обставленной каюте. Ведь над постелью сеньориты висел только простой крест эбенового дерева, выложенный перламутром.

Да, точно! Мадонна ведь привыкла к большему почету в спальне Марии Франчески. Надлежало поправить дело.

Мартену хватало забот по части выполнения желаний своей заложницы. Откуда в протестантской Англии взять такую вещь, которая бы удовлетворяла её требованиям?

Он обратился к Шульцу, который обещал. что привезет из Франции или Рима копию одной из мадонн Рафаэля, а пока дал ему небольшой образок с Богоматерью Ченстоховской, купленный на гданьской ярмарке.

Мартен велел его оправить в богатую золоченую рамку и, довольный результатом, отправился в каюту Марии.

Застал её в ужасном настроении, скучающую и нервничающую из-за опоздания портнихи, которая в то утро должна была закончить её новое платье. Тут же ему было заявлено, что неволя в доме шевалье де Бельмона кажется теперь ей раем в сравнении с судьбой, на которую обрек её Мартен. Ей скучно! Ей приходится довольствоваться единственно обществом Леонии, полуглухой негритянки, которая даже не умеет её толком причесать. Ей не с кем словом перемолвиться. Ее жизнь на «Зефире» так однообразна, что наблюдение за чисткой медяшки и мытьем палубы может сойти в ней за спектакль, а прогулка с носа до кормы и обратно — за увлекательное путешествие. И наконец она спросила, как долго ещё Ян намерен прятаться со своим кораблем в этом жалком вонючем порту, где уж никак нельзя рассчитывать на встречу с Бласко де Рамиресом. Или его обуял страх? Или он передумал и ждет выкупа, ценя золото выше чести схватки с испанским кабальеро?

— Я жду твоего первого добровольного поцелуя, Мария, — с усмешкой ответил он, — и наплевать мне на все остальное, включая и испанских кабальеро.

— О, долго же тебе придется ждать, — высокомерно бросила она, но одновременно украдкой глянула в зеркало. — И не такие, как ты, пытались за мной ухаживать.

— Я думаю, что не такие, — кивнул он. — Может потому им и не повезло.

Его спокойная уверенность в себе выводила её из себя. Хотелось оскорбить его, унизить. Зная о его приходе, она одевалась с особой тщательностью, проводила немало времени перед зеркалом, расчесывая и укладывая волосы, чтобы подчеркнуть свои достоинства, словно опасаясь, что те могли остаться без внимания.

Нет, пусть любуется, пусть смотрит, — тем сильнее будет чувствовать себя униженным упорной недосягаемостью своих желаний.

Мартен и в самом деле любовался и восхищался вслух, но вовсе не казался униженным или несчастным. Напротив, он явно пребывал в прекрасном настроении, а его веселье и любезность служили несокрушимым щитом против вспышек гнева, обвинений и оскорблений, которых она не жалела в словесных схватках.

— Я принес тебе весьма знаменитую Мадонну, — сказал он в спину сеньориты, над которой пенился кружевной воротник. Писал её как будто святой Лука из Антиохии, по крайней мере так утверждает Шульц, который в таких делах разбирается куда лучше меня. Но даже я о ней немало слышал. В Польше этот образ слывет чудотворным.

Спина и кружева Марии повернулись к стене, и на Мартена взглянули карие глаза, в которых вместо гнева блеснуло любопытство.

Но блеска этого хватила ненадолго. Мария Франческа в немом изумлении взглянула на темное лицо Богоматери, после чего отступила на шаг и в невероятном возбуждении топнула ногой.

— И это ваша Мадонна? — крикнула она. — Это!?

— Ну да, — ответил Ян, удивленный её взрывом. — Конечно, это не оригинал, но…

— Ты лжешь! — воскликнула она. — Пресвятая Дева не была негритянкой! Эта мулатка могла быть в лучшем случае прислугой у нашей Мадонны из Альтер до Чао! И это мне пред ней молиться? Por Dios! Можешь подарить её Леонии, а не мне!

На этот раз Мартен почувствовал себя задетым, хотя и не был ни набожным, ни даже просто практикующим католиком. С чего бы Богоматери из Ченстохова быть хуже какой-то Мадонны из Альтер до Чао? Она безусловно не была ни негритянкой, ни мулаткой, и во всяком случае слыла более чудотворной, чем та португальская!

Он уже собирался высказать это свое мнение вслух, когда к онемевшей было от возмущения Франческе вернулся дар речи и та взорвалась потоком жалоб, перемежавшихся проклятиями и обвинениями в его адрес.

Вот как он с ней поступает! Держит взаперти на своем корабле, посягая на её честь; трусливо прячет её от нареченного, в то же время похваляясь, что убьет его; издевается над её религиозными чувствами, а может даже посягает на спасение её души, подсовывая столь жалкие образы, малеванные уж во всяком случае не святым Лукой, а Кальвином или самим антихристом! Вот на что он способен, хотя разыгрывает влюбленного! Его так называемая любовь, или скорее грязная похоть, отдает адской серой. Имей он в самом деле в сердце хоть каплю жалости к ней, немедленно её освободил бы. Но он далек от такого благородства. Он тиран. И трус. Она не может даже помолиться своей святейшей покровительнице, поскольку нету её образа, который можно встретить на каждом христианском корабле…

— Получишь ты его! — прервал её тирады Мартен. — Получишь ты свою Мадонну с христианского корабля. И это будет первый ваш корабль, который мне попадется.

ГЛАВА X

Генрих Шульц из своей поездки в Гданьск привез не только образ Богоматери Ченстоховской, но и прежде всего множество собственных планов, едва проклюнувшихся замыслов и проектов, которые вырисовались в его голове под влиянием слышанных в Польше сплетен и политических новостей. Главным их источником был папский нунций Маласпин, или скорее его секретарь Педро Альваро, которому Генрих был обязан также протекцией и связями.