Дорогой чести - Владислав Глинка

Сергей Васильевич поинтересовался, можно ли быть уверенным, что в Луках сыщутся законы и прочее, чем должно ему руководствоваться. Егор Егорович ответил, что у Догадчикова все было в комплекте, впрочем, как слышал, заведенное тем же его предместником. Если же чего не сыщется, то надобно только отписать сюда, тотчас будет изготовлена вернейшая копия и выслана экстра-почтой.

— Но кто же сейчас правит городом? — спросил Непейцын.

— Частный приставишка полуграмотный. Слава богу, что вы едете и делам запущения не приключится…

«До чего ж верная фамилия! — думал Сергей Васильевич, ковыляя в гостиницу. — И умом на лису схож, и волосом черен с проседью… Аракчеева припомнить не преминул, а про механическую ногу спрашивать не стал, хотя, конечно, Ламсдорф и об ней рассказал. Такие штуки на что деловому чиновнику?»

В гостинице Федор встретил его вестью, что из Ступина прибыли кучер и работник с санями и четверкой коней, чтоб одного впрячь в порожние Сергея Васильевича санки, которым ехать сзади. Войдя в комнату, кучер, звавшийся Кузьмою, перекрестился в правый угол, а затем, уставясь на барские орденские кресты, подошел было к ручке. Когда же Непейцын вместо того сам поцеловал его в лоб, то, мотнув бородой, истово приложился к его плечу. А выполнив такой обряд, доложил, что Семен Степанович приказал ему вертаться не тем проселком, что сейчас ехал, через Порхов, а Киевским большаком, до самого Невеля, откуда уж свернуть на Ступино. Делать так велено для того, что думали, придется в Пскове дожидаться, а Киевская дорога и мосты на ней справней да крепче, ежели застанет их в езде распутица. А он, Кузьма то есть, осмелится доложить, что коли бы завтрея выехать, то можно и проселком еще до роспуску снега — выйдет быстрей и без крюку. Лошадей он довел таких, будто сейчас из табуна, и сряду можно трогаться, ежели у барина делов больше в губернии нету.

«Этот не чета Фоме покойному насчет разговора, — подумал Непейцын. — Посмотрим, на деле каков…»

И вот он едет уже на своих, в дяденькиных широких санях с мягкой спинкой и толстой медвежьей полостью. Стелются окрест снежные поля, свищет, гуляет ветер, чернеет за полями лес, бодро пофыркивая, бегут лошади, и видно, как около их ноздрей будто вспыхивают крутые клубки пара. Звенит колокольчик — дяденька не забыл приказать, чтоб Кузьма взял его любимый, низкого, густого голоса. Все кажется хорошо — сидеть покойно и едет он домой, — а мысли бегут невеселые. Пришло время подвести окончательный итог тульских лет и попытаться прозреть, что сулит новая служба. Итак, выходит, что все тамошнее было не больше как привычное, что с ротой и с знакомыми расстался без особой горести. Важнее всего, пожалуй, что совесть чиста: казенной и солдатской копейки не присвоил, подначальных людей не тиранил. Но теперь на военной службе навечно поставлен крест. Да притом из самого сердца России, из заводской Тулы, угодил в такую глушь, куда и тракта настоящего почтового нету… Не весело и то признать, что прав, пожалуй, Аракчеев: какой офицер без ноги, хоть на кулибинской подпорке? Плох и для учений, и для боя. Надо было шестнадцать лет назад то понять, не упорствовать, а браться сразу за какое-то статское дело. Служат умные люди не в одних военных мундирах и не все же взяточники. В тридцать шесть лет предстоит теперь за законы садиться, вникать, чем будешь заниматься до самой смерти… И по другим статьям нечем похвастаться. Семьи не сумел завести, хотя, оказывается, детей-то любит… Что за нелепые мысли о чужой жене, почти незнакомой Екатерине Ивановне? Что за сердце вроде капустного кочна со множеством листьев один под другим — то Соня, то Леночка, то Маша, то Аврора, а теперь от Катеньки, да притом такой, какою была шестнадцать лет назад, несколько дней мысли не оторвать. Или все оттого, что ищешь, к кому привязаться?.. И еще в одном пункте важном не сдвинулся ни на шаг. Спорил когда-то с дяденькой, что следует всех крепостных освобождать, а на поверку Фому, близкого человека, проморгал. Ох, Фома, Фома! Как Федор созреет, определится, надо его обязательно отпустить…

Не связанные с почтовыми лошадьми, теперь ночевали в деревнях, в курных, сильно пахнущих дымом, но зато свободных от кусачей нечисти избах. Дорога еще держалась, хотя днем пригревало и на застрехах сверкала бахрома сосулек. Снявшись затемно с последнего ночлега, через Луки проехали на рассвете, подвязав колокольчик, так что никто не видел нового городничего. До Ступина осталось двадцать пять верст.

В Купуе, где могилы дедов, отца, матушки, истово, великопостно звонили к заутрене, Кузьма было обернулся, но Непейцын не велел останавливаться. Нечего лицемерить! Родней у него на всем свете один дяденька. К нему и надо спешить.

Наконец-то мелькнула матушкина усадьба Из труб курился дымок, у Моргуна и в людской топят печи. А у дяденьки — он сказывал, в последний раз бывши в Туле, — на усадьбе только дворник да ключница-стряпуха. По-прежнему не любит многолюдства… После Лук Сергей Васильевич не велел отвязывать колокольца, приедут нежданно. Миновали избы, выросший березняк, а за ним показалась высокая кровля дома. Сейчас, увидев их из окошка, дяденька выйдет на крыльцо. Но никто не показывается, хотя уже встали у ворот и Федор выскочил их отворять. Как всегда в дороге, ежели надо сразу ходить, пристегнув деревяшку с ночлега, встревоженный Сергей Васильевич стал вылезать из саней. Наконец-то на крыльцо выбежала толстая Аксинья, припала к плечу, метнулась куда-то вдоль дома по тропке.

— Стой! Куда? Здоров ли дяденька?

— Так они ж не отседа вас ждут. Давно на лавочке сидят, за Ловать смотрят… Сейчас вскричу им…

— Не надо, сам пойду…

— И то, батюшка. Только на сё ушко туги стали. Ты в другое, да погромче. И сгорбатились с лета. Да им не скажи, серчают…

По прокопанной в глубоком снегу дорожке Сергей Васильевич, обогнув дом, двинулся к месту своего детского манежа. Там и увидел дяденьку, на скамейке, спиной к нему, в полушубке, крытом синей китайкой, в войлочном колпаке, по-стариковски «сгорбатив» спину и опершись обеими рукавицами о лавку по сторонам тела. Смотрит за реку на большак, ждет… Но вот услышал шаги, повернулся, встал, удивленно ударил руками по бедрам, хотел обойти скамейку, да уж некогда, и через нее обнялись, поцеловались.

— Ну, как доехал? Отчего не с Невеля?..

И опять, как бывало каждый раз, когда переступал здешний порог, Сергей Васильевич почувствовал, что в этих вот просто обставленных, почти бедных горницах он истинно дома, больше дома, чем во всех других местах. А тут прибежал запыхавшийся Моргун, тоже сильно сгорбившийся, и втроем сели за стол, ели, что подавала счастливо улыбавшаяся краснощекая Аксинья, а потом перебрались к дяденькиной печке, расселись, как бывало бог знает когда, только теперь уж все с трубками, и Сергей Васильевич стал рассказывать, отчего подал прошение об отставке и как получил новое назначение. А пока шел неспешный рассказ — тут и судьба Доброхотова с описанием его работ, и вдова Назарыча с внучатами, и корпусная ихняя шагистика, и Аракчеев при обоих свиданиях, — на этом месте старики потребовали показать новый орден, и пришлось самим развязывать сундук, потому что Федор убежал к матери на ту усадьбу. Так вот, пока дошло до ордена, в соседней комнате, бывшей Сергеевой, Аксинья снова накрыла стол, уже к обеду. Ох, как вкусно все здешнее и как разморило от домашних настоек! А уж готова постель на том месте, где когда-то укладывала его Ненила, где любовался первым детским мундирчиком. Моргун с дяденькой, посмеиваясь, помогли ему стянуть дорожную одежду и только укрыли знакомым по ласковой легкости заячьим одеялом, как сон разом навалился — блаженный, безмятежный, крепчайший…

Кажется, уже не кадет, не юнец прапорщик, но отхватал полных пятнадцать часов, недоспанное за всю дорогу. А после завтрака, за первой трубкой, пошел уже деловой разговор.

— Дело городническое, — начал Семен Степанович, — больше военной службы требует ума и твердости. Там существуют уставы и всегда с офицерами посоветоваться можешь, ежели не знаешь, как поступить, а здесь иное дело. Вся инструкция заключена в двадцати четырех весьма общих пунктах «О городничем и его должности», занявших четыре странички в «Учреждении о губерниях». Из пунктов сих ясно, что ты на весь город верховная власть и дел у тебя множество по блюдению всяческих порядков — от исполнения судебных решений до правильности мер и весов, от чистоты на улицах до открытия ворованного, от прекращения скотского падежа до справедливых цен на базаре. Есть к сим пунктам дополнения, которые только то поясняют, что всех дел предусмотреть закон не в силах. Конечно, можно на все наплевать, как делал Догадчиков, который цельные дни наливку потягивал. Но знаю, что ты так поступать не станешь. Знаю еще, что на деньги или иной интерес, что поднесут, не польстишься. Но боюсь, не обошли бы обманом. Увидят, что доверчив, и начнут врать, разжалобливать. Впрочем, не все люди и в Луках гадки. Коих Чернобуров хвалил, то считай все наоборот: предводитель — пустая башка и чванлив, судья не умнее, хотя до взяток небольшой охотник, раз холост и столь ленив, что как привезут из присутствия, то все делает на диване: ест, в дураки с лакеем играет, а потом и заснет. Почтмейстер умней, но совести и золотника не бывало.