Арктическое лето - Дэймон Гэлгут

Только потом Морган понял, и это его позабавило, что все, сказанное им молодым людям, произвело на них большое впечатление только потому, что он знал больше, чем они. И вместе с тем в разговоре присутствовало нечто, что порадовало его и внушило уверенность. Если бы люди смогли вот так запросто посидеть и поговорить, и, что более важно, выслушать друг друга, многие неразрешимые проблемы разрешились бы сами собой. Всем значительным, что с ним произошло в жизни, Морган обязан был как раз простой добросердечной беседе.

И вместе с тем подобная беседа могла оказаться самой сложной в мире вещью. Бывает, что чем лучше знаешь человека, тем более невозможным оказывается реальный разговор. По крайней мере, так в отношении себя чувствовал Морган. Вот он находится в доме человека, которого любит, на другой стороне света, вдали от собственной жизни, никак не позволяющей ему жить так, как он хочет, – и о каких высоких истинах они могут поговорить? Они вели разговор о еде, о погоде, о судебных делах, но ни слова не сказали о вещах, которые действительно имеют значение. Они перешучивались, они просто болтали, постоянно меняя тему беседы, но в этих пустых разговорах утекали дни.

Конечно, некие серьезные вещи были сказаны, но мельком, непреднамеренно. Был момент, например, когда Масуд заявил, что, как ему кажется, он совершил ошибку, став юристом, и теперь размышляет о смене профессии.

– Но на какую? – спросил Морган.

– Я думаю об образовании. Очень нужная деятельность.

– Верно. Но ты ведь учился несколько лет, причем в Англии.

– Да, но это время не было потерянным, что бы ни произошло. Кроме того, я встретился с тобой. А теперь посмотри, мы с тобой вместе, через шесть лет, находимся в Индии.

Морган, услышав эти слова, почувствовал себя на седьмом небе и не смог скрыть своего удовольствия. Это было чудо, что согласие преподавать латынь, которое он дал несколько лет назад в Уэйбридже, занесло его так далеко! Разговор о карьере Масуда был забыт.

Но за ним последовал другой, следующим вечером, когда Масуд как бы между прочим, словно это не имело никакого значения, сообщил, что, вероятно, скоро женится.

– Вот как? – переспросил Морган, почувствовав, как пронзившая его боль ушла в пол. – И у тебя уже есть кто-нибудь на примете?

Даже в самых беззаботных их разговорах не звучало ни одного женского имени.

– Да, – ответил нетерпеливо Масуд. – Ты помнишь, в Алигаре мы обедали с моим другом Афтабом Ахмед-Ханом?

– Помню, – ответил Морган не слишком уверенно – за все прошедшие дни у него было столько обедов, столько встреч…

– Я собираюсь жениться на его дочери.

И словно со стороны Моргана прозвучали какие-то возражения, он добавил:

– В Индии такие вещи тщательно планируются и организуются. Мы не притворяемся, что следуем примеру англичан. У нас свои традиции.

– Кажется, я это заметил, – рассмеялся Морган.

Масуд присоединился к веселью Моргана, и они оставили эту тему как нечто постыдное. Но Морган долго не мог уснуть, обдумывая то, что сказал ему друг, и утром проснулся с той же мыслью. Масуд женится, закрывая для него все двери. Если Морган станет думать об этом слишком много, он будет несчастен. Хотя не сказать, чтобы новость была неожиданной. Брак в Индии – неизбежность, в значительно большей степени, чем в Англии, и он знал, что рано или поздно это должно было случиться.

Тем не менее ему пришлось бороться, чтобы сдержать растущее ощущение горя и тоски. Он был в самой середине своего визита в Индию: позади три месяца странствий, впереди еще три. И похоже, его друга данный факт нисколько не волновал. Не было даже упоминания о том, чтобы им увидеться вновь. А когда Морган завел такие речи, Масуд чуть ли не отмахнулся от него.

– Я страшно занят, мой милый, – сказал он. – Ты же видишь, как заполнены мои дни. Конечно, я был бы счастлив попутешествовать с тобой, но не знаю, как это устроить. По крайней мере сейчас. Но когда ты приедешь в следующий раз, конечно, именно тогда мы и поездим, и я все тебе покажу. О, с каким нетерпением я жду нашей новой встречи!

– В следующий раз? Да когда же это будет?

– Не знаю, Морган, решай сам. Но ты ведь вернешься, я знаю наверняка. А пока давай не будем расстраиваться и портить наши последние счастливые деньки. Это было бы глупо.

И, мурлыча под нос некую газель, Масуд отправился бриться перед работой.

Моргану казалось, что Банкипор промелькнул в его жизни в одно мгновение – так быстро закончился срок его визита. Все, что потом всплывало в памяти, – это друзья Масуда, но не сам Масуд. Чем ближе подходил день разлуки, тем более сильные мучения, окрашенные обидой, он испытывал. Зачем он вообще приехал сюда, в Индию?

А потом были пещеры.

– Я организовал для тебя экспедицию, – сказал Масуд утром одного из их последних дней, когда они завтракали на крыше. – Перед тем как ты поедешь в Гаю, думаю, тебе следует посмотреть Барабарские пещеры. С тобой отправится мой друг, и там у вас будет пикник.

– Ты очень добр, – сказал Морган. – Очень добр.

Но его пронзили боль и тоска.

– Они хороши, эти пещеры? – спросил он, поборов нахлынувшее на него горькое чувство.

– О, да! Знаменитые пещеры.

Через минуту Морган уточнил:

– Может быть, не так уж и хороши, но тебе стоит их посмотреть.

И вновь после паузы:

– Я приготовил для тебя слона.

Последний день был ужасен. Время словно вспухло, пропитавшись эмоциями. Морган думал, что пройдет через расставание с честью, но в полночь, когда они попрощались, его печаль приняла такие гигантские размеры, что он вбежал в комнату Масуда и сделал то, что сделал. Он попытался поцеловать друга, его оттолкнули, последовали слезы… Он был так пристыжен, что уже не доверял своей памяти. И эти чувства – печаль, желание и стыд – на следующее утро он принес с собой в пещеры.

Масуд был прав – в пещерах не оказалось ничего особенно замечательного. Маленькие, почти без украшений, без какой-либо истории. И они находились так далеко, в таких заброшенных местах, что Морган, порядком измучившись, начал страдать от тяжкой головной боли, которая усилила его и без того глубокую меланхолию.

Но, несмотря на свою обыденность, пещеры задержались в его памяти. Он перенес в себя их пустоту, их форму, выраженную в отрицательных величинах. В Бодх-Гае, в запущенном саду, где Будда, предположительно, достиг просветления, он в меньшей степени был тронут молитвенными флагами и паломниками, чем воспоминаниями о стекловидно-гладких поверхностях, которых касались его пальцы, да о гулком эхо.

Ох уж это эхо! Оно вдруг начинало звучать в сознании Моргана в самые неожиданные моменты, повторяя некоторые звуки и обращая их в бессмыслицу. В состоянии ли человек запомнить эхо? Память сама представляет собой некое подобие эха – бесконечно приумножает звуки, и они становятся собственными тенями.

Он чувствовал – что-то произошло между ним и Масудом в пещерах. Глупое утверждение, ведь Масуд остался дома. Но именно в этом было все дело. Именно к этому и сводилось все в их отношениях: Масуд все еще нежился в постели, в то время как его друзья, Агарвала и Махмуд, провожали Моргана на станции. Но разве это единичный случай? Разве можно было не обнаружить под покровом филигранного словоплетения, за всеми отсрочками и переносами, той простой и очевидной истины, что Масуду просто нет до него дела? Морган долго не мог взглянуть правде в глаза, но наконец сделал это; через несколько дней после отъезда он извлек горестную правду на свет божий и, когда остался совершенно один, нанес себе решающий удар. Он всегда был медлителен в анализе собственных чувств, и до него не сразу дошло, насколько глубоко он разочарован. На это путешествие он возлагал огромные надежды, но ни одна из них не оправдалась. Теперь он остался один на один с пугающими массивами времени и пространства, но рядом с ним никого не было.

В течение последующих недель Масуд, быть может, пребывающий в замешательстве, а возможно, находящийся во власти лени или усталости, подтверждал факт своего к Моргану безразличия. Обещанные письма не пришли. Морган задавал себе вопрос: увидятся ли они вновь, и если нет, будет ли это иметь какое-нибудь значение? Он ощущал себя словно под морской поверхностью, на глубине, в аквамариновом мерцании, и это было его обычное настроение. Какой бы яркой или звучной ни струилась жизнь вокруг него, он всегда будет один.

Морган чувствовал себя одиноким даже в гуще самого грандиозного из всех, что он видел, торжества человечности – Магха-Мела, фестиваля священного омовения в водах Ганга, куда пригласил его Руперт Смит. Он находился под тентом, установленным в самом центре манговой рощи. Совсем рядом бурлила людская толпа. Миллион человек, как сказал Смит. Они выглядели словно маленькая нация, и то и дело заметными становились некоторые детали. Вот люди молятся идолам с пугающе раскрашенными лицами. Вот садху, спрятавший голову в черный мешок и склонившийся над огнем, в то время как его раскачивает взад и вперед другой садху. Длинные очереди паломников, ждущих, когда им обреют головы, оставив лишь один длинный локон, за который, как они надеются, их вытянут на небеса. Кучи остриженных волос, которые будут преданы воде.