Деревянные башмаки - Казис Казисович Сая

сыновей землепашцами были, до седьмого пота трудились, а пятый, самый младший, в господа выбился. Не могу сказать, как и за какие дела, а только слышал, что в войну оккупационные власти важным лицом его в Тельшя́й сделали.

H-но, Гнедая! Этак мы с тобой до обеда не доберемся.

Значит, так… В один прекрасный день начали драпать фрицы домой, на запад, а за ними следом — разные там прихвостни этих «квашистов». Тот барчук тоже струхнул. Навалил полную телегу всякой мебели, одежды, посуды, прикатил в деревню и рассовал все у братьев по заугольям, в сундуках, позарывал в землю. А сам подался куда-то — и по сей день о нем не слыхать.

Старуха же все ждет, ждет и добро его бережет пуще глаза. Известное дело, ребятишки братьев барчука кое-что потаскивают, да и старуха барахлишко продает, а на вырученные деньги закатывает мессу по пропавшему сыну. А сколько всякой одежды, ботинок, отрезов плесневеет без толку!..

Из-за этого, извините за выражение, шмотья столько я тогда натерпелся — до сих пор сердце щемит при одном воспоминании. Человек, видите ли, так уж устроен: его можно и без ножа зарезать, и без дубинки убить.

А началось все из-за этих вот орехов. Угощайтесь на здоровье, если зубы крепкие. Я их, куда бы ни ехал, всегда полный карман с собой беру.

Но-о, Гнедая, куда тебя понесло! Сколько на свете прожила, а все от машин шарахаешься.

Орехов прошлой осенью уродилось великое множество. Выбежишь, бывало, на часок, глядишь — полные карманы и набрал. А если они еще не вылущиваются, положишь их в теплое место подсохнуть, и тогда они запросто отстают от грозди.

Принес я как-то раз за пазухой кучу орехов, забрался на чердак и стал думать, где бы их получше спрятать. На проходе положишь — по горсточке растаскают, да и сам я могу не удержаться.

Был к дымоходу пристроен запечек из глины. Там обычно кот любил понежиться. Согнал я этого лежебоку и пошарил внутри — вдруг там можно орехи припрятать. Сунул руку — чую, узелок какой-то лежит. Вытаскиваю — торба. Мешок в клеточку, набит чем-то и бечевкой перевязан. Развязал я его, а там чего только не напихано: очки, мыльница, бритва, машинка для стрижки волос… Не старуха — кремень, подумал я. В доме машинка, а Игнатас меня ножницами корнает, как барана. И еще там были какие-то коробочки, флакончики, несколько колец, связанные в узел тряпочки…

Видно, все это барахло тому барчуку принадлежит, догадался я. Шут с ним, надо быстренько завязать все, как было, и положить на место. А орехи я высыпал в лукошко и подвесил повыше на стропилине, под самым коньком, чтобы и самому не так-то просто было дотянуться.

Осенью я хотел поехать учиться. Игнатас сам пообещал, а стоило мне напомнить, как он старую песенку заладил:

— Потерпи еще годик… Сам видишь — концы с концами еле сводим. Налоги, сборы всякие… А у нас один старый, другой малый, третий хворый…

Так и сижу я вот уже четвертую осень, четвертую зиму подряд дома. Игнатас клумпы строгает, я днем скотину кормлю-пою, дрова рублю, а вечером за книгу усаживаюсь. Хотите верьте, хотите нет, только я даже алгебру в одиночку осилил. Без школы, без никого. А сколько книг проглотил — Гнедой не дотащит.

Навыстругивает Игнатас этих «деревяшек», весь пол под кроватью ими уставит и посылает меня на базар. Вот и сейчас везу я полный мешок деревянных башмаков, полтора кило масла да три десятка яиц. Все это нужно продать, а потом прикупить кое-что. Но я не сетую — рука у меня легкая. А раз так, то и нравится мне это дело.

С вечера сани наладишь, овса коню на дорогу приготовишь, клумпы пересчитаешь, потом осторожненько в мешок их засунешь, чтобы носы не покорябать… Дядя сапоги свои одолжит, ты их смажешь, до блеска надраишь и дюймовочку не забудешь за голенище сунуть. Знаете, что такое дюймовка? Вот она — самая обыкновенная, аккуратно выструганная палочка. На ней дюймы размечены, а они еще раз пополам поделены, а те — на четвертушки, и хвостик оставлен, ведь держать дюймовку за что-то нужно. Такая вот математика.

Скажем, требуются вам клумпы размера девять или девять с половиной дюймов — это на случай зимы, чтобы с шерстяным носком носить. Взрослые мужики так те одиннадцатидюймовые носят, а уж двенадцать дюймов — настоящие корабли, тут нога величиной с валёк должна быть, не меньше.

Женские клумпы из осины делают. После просушки они становятся белые, как творог, легкие-легкие и совсем не скользят. Зато осиновые быстрее трескаются. Мужики охотнее берут розоватые, березовые. Ничего, что они потяжелей, зато и прочнее намного. Если камни стороной обходить, круглый год проносишь.

Чего ж еще, оденешься потеплее, тетя плотный обед с собой завернет — и кати на здоровье. Во всяком случае, на целый день от бабуни сбега́ешь. Дайте-ка сюда мою дюймовку, я ее за голенище суну. Вы берите еще орехи, берите…

Ссы́пал я их тогда в лукошко, а про клетчатую торбочку и думать давно забыл. Лето промелькнуло, осень прошла, а я все что ни вечер над алгеброй мозги сушу да каждую вторую пятницу на базар езжу.

Однажды ехал я утром и как раз на этом месте нагнал своего бывшего учителя — тот пешком в город брел.

— А! Старый знакомый, — обрадовался он.

Рядом со мной уселся и давай расспрашивать, как жизнь, почему в гимназию не хожу. А когда услышал, что я сам дома пытаюсь науки одолеть, говорит:

— Знаешь что, дружок, приходи-ка ты ко мне хотя бы раза два в неделю. Я тебе помогу. Подготовишься, а на будущий год, глядишь, в третий класс поступишь. Раз ты уже до уравнений добрался, значит, у тебя на плечах голова, а не кочан.

И так он меня подбодрил, так настроение поднял, что, видно, оттого у меня и на базаре все получилось в лучшем виде. Расхватали мои клумпы, набил я червонцами полные карманы, купил того-сего и домой отправился. Еду посвистываю и не догадываюсь, что беду на свою голову насвищу…

А как приятно вкатывать во двор с пустыми мешками в санях!