Исповедь «иностранного агента». Как я строил гражданское общество - Игорь Кокарев

Кафедра идеологической работы… От меня справа – Юра Любашевский

Академия – большое серое здание, расположенное на Садовом кольце рядом с зоопарком и планетарием. Во флигеле во дворе – Институт научного атеизма и недавно открытый кабинет социологии во главе с нерешительным интеллигентом Игорем Петровым, дававшим практически бесконтрольную свободу своим четверым сотрудникам. Если во флигеле – вольница, то в главном здании всегда торжественная тишина больших коридоров, красные дорожки, большие кабинеты, тихая библиотека со спецхраном, концертно-зрительный зал, спецстоловая и общежитие за высоким забором.

Все солидно, торжественно, как на похоронах, которые проходят обычно в большом, похожем на зал, коридоре. Гроб стоит в центре, и все его обтекают, молча прощаясь с ушедшим идеологическим бойцом. На пенсию здесь не выходят, умирают на работе… Кузница партийных кадров, скука заседаний кафедры эффективности идеологической работы и конвейер защит на Ученом совете. К нам во флигель заходил непохожий на остальных аспирант Юрий Афанасьев, будущий член Межрегиональной депутатской группы и лидер «Независимой гражданской инициативы» в эпоху Горбачева.

Полномасштабное полевое исследование целого города со всеми его учреждениями и пол-миллионом жителей – задача грандиозная. Для нас, исследователей – это вообще подарок. Как еще мог бы я познакомиться с образом жизни, духовными потребностями, мыслями и чаяниями советского горожанина как такового? За плечами уже кое-что и было от Каратау, но это личный опыт, во многом случайный. А здесь научная выборка, математическая модель населения города. Ходи, наблюдай, спрашивай, как и чем жив советский человек, homo soveticus.

Мы пробыли в Таганроге почти два года с перерывами. Володя Малинин – математик, его задача сделать математическую модель выборки опрашиваемых, продумать программу обработки собранных данных, выйти на типологию личности. Мы с Любашевским – два социолога, работали с анкетой из 80-ти с лишним вопросов открытого и закрытого типа. Вот и вся научная группа. А больше и не надо. Что сложного пройтись с анкетами по девятистам адресам? Для этого есть обученные нами студенты. Собранные ответы будут обрабатываться на огромных допотопных вычислительных машинах с перфорациями в Институте социологии. В дополнение к анкетам собирали статистику, читали местную прессу, отсматривали программы местного телевидения, считали кассу кинотеатров по отдельным фильмам, рылись в читательских абонементах городской библиотеки, изучали репертуар местного драмтеатра им. Чехова.

Средний город Таганрог. Мы дышали степными запахами, морским воздухом этого города, прислушивались к его неторопливым ритмам. Знакомились с людьми на улицах, на пляжах, в магазинах. Важно разговорить обывателя, расположить к себе. И ты узнаешь, чем жив человек. Погружение в сонный быт этого южного приморского города постепенно окутывало и нас обаянием беспечного провинциализма, которому неизвестны столичные идейные страсти, ожесточенные интеллигентские споры на кухне. Оказалось, что и следов потерь от войны и репрессий не осталось. Ни нищих, ни голодных, ни недовольных. Все, что мы видели и слышали, укрепляло мысль о благости и незыблемости СССР.

На заводе работа неспешная, зарплата небольшая, прожиточный минимум, но зато постоянная, без всякой там западной угрозы безработицы. Попробуй, уволь у нас лодыря. Фиг с маслом! Регулярные партийные и комсомольские собрания, соцсоревнование, доска почета, политучеба, профсоюзные путевки сплотили коллектив. Уверенность в завтрашнем дне вселяли известные лозунги, развешанные на всех заводских стенах: «Учение Маркса всесильно, потому что оно верно», «Слава КПСС!», «Народ и партия едины!», «Партия – наш рулевой!», «Пятилетку – в четыре года!», «Моральный кодекс строителя коммунизма», «Под руководством КПСС – вперед к победе коммунизма!», «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить», «Претворим планы партии в жизнь!», «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме», «Экономика должна быть экономной». Вопросы есть? Вопросов нет. Писанину эту давно не замечают, она уже в подсознании. Никому как бы и не мешает. Как будто договорились: отдельно, жизнь отдельно. Мухи от котлет. Привычное раздвоение, лишь бы не перепутать, где что. И слава Богу.

Домашняя жизнь у самого берега теплого моря еще спокойней. Люди здесь живут в основном в частном секторе, большими семьями и довольно приватно. Не мешают друг другу – полугород, полудеревня. Добротные деревянные дома за высокими заборами. Во дворах, однако, злые собаки, у причалов – собственные шаланды. Народ промышляет азовской рыбой и парниковыми овощами. Можно сказать, частники, трудовые куркули. Не бедствуют. Их такой полурыночный социализм вполне устраивает. Горком на эти частнособственнические проявления смотрит сквозь пальцы. Затевать травлю себе дороже.

Так мы приходим к выводу, что средний таганрожец – доброкачественный обыватель. Частная жизнь, семья для него главное. Затем лишь – будни и дела завода. Города же как политического пространства, как сферы их общих интересов, как сообщества в их жизни не ощущается. Коммунальное хозяйство, благоустройство, перспективы развития – не их забота, все мимо. Да, бывают субботники, майские праздники, ну, так это же как повод выпить! А спроси имя секретаря горкома партии или председателя горисполкома, да что там этих, членов Политбюро и то не вспомнят.

Газеты – «Правда» или местная, где 90% та же «Правда» – читают по диагонали, не вникая, чтобы не пропустить что – то важное, например, смерть члена Правительства или очередную провокацию загнивающего Запада. Кино смотрят в основном американское и индийские мелодрамы. Из советских – комедии.

На стук ворота открываются медленно, через щелку. Начинается разговор во дворе, потом, оживляясь, постепенно переходит на веранду. Наконец, разговорившись, хозяин командует жене, дочери или невестке:

– Маня, ну – ка слазь в погреб, москвичи какие – то пришли.

И Маня мечет на стол и сизоватый самогон, и черный кирпич жирной, надолго застревающей в зубах паюсной икры, и тяжелые степные помидоры со сладким томительным запахом, и зеленый сочно хрустящий лук, и каравай душистого хлеба, и сало розовое, прикопченное. И уже оказывается, что не мы спрашиваем, а нас пытают: как там в Москве, как Мордюкова поживает и с кем она сейчас, и не будет ли войны с Америкой.

– А, давайте – ка в субботу с нами на рыбалку! Семен тут в затон собирается, не хотите сходить?

Мы, конечно, с готовностью соглашаемся. Рыбалка – дело серьезное. Раннее прохладное утро, резиновые сапоги, брезентовая куртка, утки в камышах и тишина розовеющего восхода, которую грех нарушать разговорами. Кажется, начинаем что-то понимать.

Газеты, радио, телевизор – совсем другое. Там пульс местной жизни не прощупывается. На местном радио – ровно полчаса в день на местные «Вести с полей». Остальное – «Говорит Москва!» Местного телевидения нет как такового. Поинтересовались в Госкомпечати: город получает на все журнальные киоски города всего три номера «Нового мира»… Еще шесть человек его выписывают. Понятно, московские литературные споры сюда не доходят…

А вот и польза от нашего исследования: Москва дала добро на эксперимент со средствами массовой информации. Специальным постановлением разрешено увеличить объемы местных материалов в газетах, на радио и телевидении. Спасибо Леве, Льву Оникову, куратору из отдела пропаганды ЦК и его завотделом Смирнову, партийная кличка Лукич. Нормальные вроде люди. Выделены средства на приобретение телевизионного оборудования для собственных передач. И как по мановению волшебной палочки появились в эфире новые программы: дискуссионный клуб, молодежный театр, хроника местных культурных событий, интервью на улицах, вопросы и ответы председателя горисполкома… И пошли письма. Письма, письма! В магазинах возрос спрос на телевизоры. Но и так было видно: жизнь города обрисовалась на экране как популярная тема.

То же и в газете, открывшей свои страницы городским материалам. Казалось бы, какое дело читателю до бюджета городского жилищного хозяйства? А вот он и появился. Почта газеты выросла втрое. Вдруг потекли, как по команде, крыши, в квартирах посыпались потолки, то и дело лопался водопровод, людям стали мешать свалки мусора во дворах и на пустырях. Читатели указывали улицы, где отсутствует освещение, районы, где не ходят автобусы. Появились письма о неблагополучных детях, об инвалидах. Люди стали писать о себе, о своих хобби, даже о любви. В очередях стоять стало интересней: есть о чем поговорить.

Жизнь города, можно сказать, на наших глазах становилась предметом обсуждения, объединяющим началом. Произошло то, чего не хватало мне в Каратау – вовлечение молодежи в жизнь города. Влияние на принятие решений. Обыватель умнел на глазах и становился гражданином своего города, малой родины. А в Каратау ведь и газеты не было. Не говоря уже о телевидении…