Красная мадонна - Фернандо Аррабаль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нет, ты не могла поставить крест на своем будущем, став безликой мужней женой и вульгарной наседкой. С какой злобой извергались из тебя твои яростные химеры, распаленные лестью! Какому же они подвергали тебя тлену!
«Нет, мама. Ничто меня не осквернит, как ты говоришь. Ты должна знать, что дети — не собственность родителей».
Твой измельчавший разум терял самые чистые свои добродетели, и пагуба мешала тебе отныне гармонично соединять знание и благость.
«Я очень благодарна тебе, мама, за все, что ты для меня сделала, но я не могу всю жизнь быть безвольной куклой в твоих руках».
С какой самоотверженностью, многого лишившись, принесла я в жертву свою жизнь! Как ты всегда затмевала меня! Никогда я не домогалась от тебя похвал, но меня так глубоко оскорбили твои сумасбродные речи.
Мне приснилась ты; сидя на верблюдице, ты направляла ее величавую поступь к фруктовому саду. Ты не страшилась стража у ворот — грозного дракона. Одним ударом когтистой лапы он сбросил тебя наземь и обжег твои руки пламенем, исторгнутым из легких.
CXIIIС далеко идущим коварством, расчетливо плел Бенжамен свои сети. При помощи своей славы пианиста он собрал полчище заграничных ученых всех мастей, которые начисто отбили у тебя способность мыслить. Мало того что ты отринула замысел — ты яростно восстала против него.
«Я хочу думать самостоятельно, мама, я хочу быть свободной».
Ты смотрела на меня с невменяемым видом, переполненная своим умоисступлением.
«Я вовсе не влюблена в знатного англичанина, в этом ты можешь быть уверена».
Слово за слово, ты открывала мне все, что столько недель держала в тайне.
«Но мы уедем в Англию вместе, мама, — я, Абеляр и Бенжамен».
Безостановочно подтачивающий твой разум червь материализма сделал свое дело, и скверна пересилила все твои добродетели. Какое глубочайшее разочарование!
«Я питаю большую нежность к Абеляру, мама. И он тоже очень любит меня. С ним все совсем не так, как с другими. Все остальные — просто добрые друзья».
Одна лишь туча — но какая тяжелая, какая черная — окутала мраком мой горизонт. Предательство, скрытое в собственном мраке, траурной тенью заслонило небосвод.
«Да, Абеляр и я, мы будем вместе, на всю жизнь».
Я не могла поверить, что ты готова стать заурядною женой. Какие бесконечные муки причиняла ты мне!
Мне приснилось, будто артиллерийское орудие XVI века дало пушечный залп. Ядро упало в пруд, распугав лебедей. Из образовавшейся воронки всплыла на поверхность прекрасная девушка и увидела свое отражение в зеркале вод. И так долго и с таким слепым восторгом любовалась она собой, что не заметила второго ядра, которое попало прямо в нее. Прекрасную девушку испепелило на месте, и, умерев, она обернулась цветком.
CXIVНаш с тобой последний разговор начался 8 июня пополудни. Двенадцать часов оставалось тебе жить на свете. Ты поносила меня, точно с цепи сорвавшись.
«Мама, не настаивай, я все равно не передумаю. Завтра я уезжаю в Лондон и порываю всякую связь с тобой».
Исполняя свой долг, я пыталась овеять твой разум свежим дыханием, чтобы остудить охвативший тебя жар. Истина должна была восторжествовать над взявшими тебя в полон пессимистами, хулителями и скептиками. Эта жалкая горстка шарлатанов заморочила тебе голову. Они на поверку только и умели, что отрицать, как иллюзорную или вымышленную, действительность, которую неспособны были ни преподать, ни познать. Тебя необходимо было спасти. С какой решимостью объявила я тебе, что предпочту видеть тебя мертвой, нежели виновной в измене. Совращенная подлыми происками до крайности, ты становилась духовной гетерой.
«Я прощусь с тобой завтра без ненависти, поверь мне, мама. Ты должна знать, что Абеляр не превратит меня, как ты опасаешься, в рабыню, совсем наоборот, с ним я смогу исполнить свое предназначение, свободно и самостоятельно».
Такой цинизм при столь глубоком заблуждении ужаснул меня. Не могла же ты отправиться в Лондон с горнилом.
«Не кажется ли тебе, мама, что в жизни могут быть дела поинтереснее, чем работать каждую ночь, запершись с тобой в подвале, у печи?»
С какой яростью ты кощунствовала! Брызги желчи летели у тебя изо рта. Тлен глядел из твоих глаз смертельной жутью.
Я посмотрела на тебя и увидела твой скелет со всеми двенадцатью сочленениями. Я зажмурилась. Посмотрела снова и увидела твой труп, пожираемый червями, внутри прозрачной сферы. Опять открыла глаза и увидела тебя глубокой старухой, коленопреклоненной у твоей же могилы, надпись на которой гласила:
«Здесь покоится добродетель — поверженная».
CXVС каким стыдом поведала ты мне самый кошмар твоей истории, словно ждала оправданий от той, что всем пожертвовала ради тебя.
«Абеляр и я — мы поженимся в Англии».
Нет, ты не могла отказаться от замысла так беспечно. С великой радостью и умиротворением смотрела я, восхищенная, на последнюю твою операцию в подвале. Ты выделила философскую ртуть, осадив чистую серу на дно перегонного куба. Могла ли я вообразить тогда, что через считанные дни ты объявишь о своем отступничестве? С каким терпением достигла ты четвертой степени огня. Вещество расплавилось, и цвета один за другим сквозили на поверхности, пока не проступил долгожданный красный. Он становился все ярче, по мере того как испарялась влага и сухость являла все совершенство твоей работы. Затем ты искусно и неспешно остудила вещество, и образовалась друза, состоявшая из очень твердых и лучистых кристалликов рубина.
Как хорошо знала я, что ты будешь не в силах, став женой Абеляра, продолжать осуществление замысла до создания камня.
«У меня теперь другие дела, мама».
Я напомнила тебе, что ты поклялась никогда никому не открывать того, о чем учителя и адепты сочли нужным и разумным хранить тайну. Ты дала зарок молчать о цели твоих изысканий. Передавать знание тебе было позволено лишь под покровом символов.
«Не беспокойся, я никому не расскажу, что проводила все ночи за работой у горнила. Думаешь, такие подробности кому-нибудь интересны?»
С каким цинизмом открыла ты себя суетности! А ведь ты лучше, чем кто бы то ни было, знала, что только на пути творения достижима совершенная гармония, благодаря природным свойствам неорганических тел и любви.
CXVIДо конца этой ночи я должна была вырвать мятежные побеги, пустившие корни в твоем нутре. Мои увещевания начали постепенно рассеивать твои химеры.
«Но, мама, пути назад нет. Билеты на поезд и на пароход уже куплены. Англичане сняли для нас дом в Лондоне, где мы будем жить».
Все эти отговорки были так далеки от той чистой теории, которую ты создавала в нашем доме! Единственным делом твоей жизни было работать, проявляя благость и упорство, с серой, которую ты извлекала из обычных металлов как главный связующий элемент твоего созидания. Все достопамятные события свершились твоими руками у горнила; в Лондоне тебя ждали лишь горести и разочарование. С какой ясностью успела ты познать разницу между золотом мудрецов и драгоценным металлом. С каким мастерством сплавляла ты серу и ртуть, чтобы сотворить философское яйцо и наделить его способностью произрастания. Ты не могла оставить незавершенной эту неотъемлемую составную часть замысла. Без малейшего проблеска теории пыталась ты отстоять несостоятельное: «Никто не толкает меня на духовную панель. Никто не заставляет меня заниматься недостойными делами. Я не буду, как ты говоришь, вульгарной самкой, продавшейся первому встречному. Абеляр — вовсе не тот деспот, каким ты его себе представляешь. Иначе я не полюбила бы его».
Позапрошлой ночью мне снилось, будто нам, тебе и мне, явилась Энергия в образе величественной женщины. Она несла в левой руке башню, а правой душила крылатого змея. Громоподобным голосом она произнесла:
«Философская ртуть берет сияние свое у серы, как луна свой свет у солнца».
CXVIIНа исходе ночи ты начала меня слушать, но до чего же мало оставалось у меня времени, чтобы спасти тебя!
Окрыленная, обнаружив, что ты снова внемлешь моим речам, я растолковала тебе, какова будет твоя жизнь без меня в Англии. В обмен на какие-то дребезги почестей ты лишишься смысла своего существования. Так глупо было подрубать под корень замысел ради щепок славы.
С какой бесконечной любовью, с какой благодарностью, с каким восхищением все эти годы тяжкого труда взирала я на тебя, когда ты, поглощенная делом, работала у горнила, продвигаясь все дальше вперед. Нет, ты не могла прихоти ради разрушить в считанные часы мою надежду.
Ты впервые заплакала, дав волю еще робкому подспудному голосу раскаяния; казалось, поток благоуханных слез, накопившихся за долгие годы, прорвал плотину.
«Я так слаба, мама, так растерянна, так потрясена. Я не нахожу в себе сил, чтобы бороться, тем более чтобы победить».
