Кёсем-султан. Величественный век - Ширин Мелек

Хотя если торговаться лишь за себя двоих, то тут шанс что-нибудь выторговать есть. Но… они не будут этого делать. Ни за что.

– Икбал не получится. – Шахзаде с сомнением наморщил лоб. – Тут простыня должна быть окровавлена.

– Вообще-то, – аккуратно вставила Башар, – крови на ней хватает…

– Это точно. Из двух ваших носов, из одной моей губы, – Ахмед огорченно потрогал нижнюю губу, опять сморщился, – а вот теперь и из пальца еще… Но, сама понимаешь, их, – оцарапанный палец указал вверх, – так просто не обмануть. И гарем, и дворец обязательно узнают, стал кто-то в эту ночь женщиной или нет.

Подруги в очередной раз переглянулись: у обеих на языке вертелся ответ, что и мужчиной сегодня кое-кто не стал. Но, вместо того чтобы произнести это вслух, они огорченно вздохнули.

– Хм, – Ахмед присмотрелся к простыне повнимательней, – нет, точно не выйдет: совсем мало пятен, да и маленькие они… Я и тому дивлюсь, что вы, ха, ногти в ход не пустили, когда мне противоволили. Тогда уж точно все тут в крови было бы. Из моих царапин – и, ха-ха, из двух перерезанных глоток. Не бойтесь.

– Мы и не боимся. – Махпейкер действительно без малейшего страха встретила взгляд шахзаде. – А чтобы царапаться, противясь воле господина своего и повелителя, – так ведь не девчонки мы!

– Да я уж понял, что скорее мальчишки…

Тут можно бы вспомнить, что он тоже кулаки в ход не пустил… Вспомнить можно, а говорить об этом лучше не стоит. За эту ночь подруги как-то разом многое поняли насчет того, чего лучше не говорить…

«Мы уже взрослые, – вдруг осознала Махпейкер еще одну истину. – Не стали женщинами, но стали девушками: из девчонок…».

– Ладно, – принял решение шахзаде. – Вы не отвергнутые гёзде, это точно. Иншалла! – торжественно возгласил он.

– Машалла, – шепотом подтвердили девушки.

– Вот. А остальное пусть бабушка решает, она в таких делах после Аллаха вторая. Ну и я с ней соглашусь. Что можно, как вас назвать, кем вы стали – это ей видней. Так ведь?

Он словно уговаривал их, сам не зная, как будет лучше.

– Так, – кивнула Махпейкер.

– Так, – согласилась Башар. – Сафие-султан решит, кто мы теперь. Мы трое.

– Да я уж помню, помню: трое. Юные, ближние, любимые. Сестры по бабушкиной трости. Ха, а вот отсюда действительно выйдете в халатах икбал… да вам больше и не в чем: ваши одеяния гёзде выглядят так, словно вас в них убили.

– Кто же в этом виноват…

– Вы и виноваты, обе, – безапелляционно отрезал шахзаде. – Но эту вину я прощу и не взыщу. А вот этих халатиков у меня тут все равно сейчас два. Насчет третьего пусть валиде сама что-нибудь сообразит. А этих – ну, сколько слуги принесли вечером, столько и есть. Вон, видите?

Ахмед широким жестом, словно распахивая дверь, показал на резной кипарисовый столик в углу опочивальни. На нем были тщательно разложены эти самые халаты: одеяния икбал, в которые наложницам подобает облачиться, оставляя своего господина и повелителя после первой ночи.

Великая привилегия. Предмет лютой зависти многих и многих.

Махпейкер вдруг погладила шахзаде по плечу: быстро и легко, украдкой, невесомым касанием. Он отшатнулся, удивленный сверх всякой меры. Она тоже смутилась – с господином и повелителем так не поступают, его тело можно только осыпать ласками во время… во время; а кроме этого разве что руку ему можно поцеловать, благодаря за милость, или к ногам припасть, уповая о милости…

Они на мгновение замерли – и тут же сделали вид, что ничего не было. Башар быстро покосилась на обоих и немедленно сделала в точности такой же вид.

– Так что мы собирались делать… – напряженно произнес Ахмед, не зная, куда глаза девать.

– Китайский померанец делить, – невинно подсказала Башар.

– А, точно! – с облегчением воскликнул шахзаде. – По-братски, юные, ближние, любимые. Сейчас я его…

Он быстро оглянулся по сторонам. Померанец – фрукт размером с большое яблоко, но в кожуре, как у лимона, только оранжевой, с нежной сладкой мякотью, приправленной легкой кислинкой (девочки это отлично знали, даже если наследник престола и позабыл, что к столу его бабушки диковинные фрукты поставляются чаще, чем к его собственному), – лежал на отдельном блюде, а вот серебряный фруктовый нож куда-то делся. Ахмед коротко поискал его взглядом, не нашел – и, без колебаний сунув руку в щель возле изголовья, извлек оттуда кинжал: большой, настоящий. Явно боевой.

Сбросил с клинка ножны. По лезвию темными жилками зазмеился узор струйчатого булата.

Подруги вновь переглянулись украдкой, на сей раз по-настоящему испуганно. Впрочем, этот испуг был обращен в прошлое: да уж, шахзаде, когда дрался с ними, кулаки в ход действительно не пустил, не такой он мальчишка… но и, выходит, не такой взрослый, чтобы пустить в ход сталь против женщин, пускай они и непокорные рабыни.

У его отца с этим проблем не возникало. Хотя он мог и не своими руками, зачем ему… Но для сына это было еще более невозможно.

Пока они предавались этим мыслям, кинжал трижды прорезал воздух, блеснув уже не только в огнях свеч, но и в узорчато воссиявшем сквозь окно луче пробудившегося солнца, – и безошибочно рассек померанец на три равные части. Вообще-то лучше бы кожуру надрезать и снять, затем делить плод по малым долькам. Но так, как получилось, было и в самом деле по-братски.

Сразу к трапезе им приступить не довелось: издали долетел крик муэдзина, призывающий правоверных к утренней молитве, – и три чистых юных голоса, отроческий и два девичьих, дружно засвидетельствовали, что нет бога, кроме Аллаха.

Молились они, не сходя с кровати, огромной, как комната, и не разделяясь. Это ведь внутридомовая молитва, а под своей кровлей молятся в любом чистом месте, тут не обязательно женщинам быть отдельно от мужчин, как в мечети, ибо молитвы сопровождаются поклонами, и срамно, если дочь Хавы покажется сыну Адама в такой позе. То есть если он чужой, которому не показывают своей красы и прикрывают даже верхнюю часть выреза на груди.

С мужьями такая вольность допустима. И с прочими единодомцами тоже, вплоть до отцов, сыновей и братьев, сыновей своих братьев или сестер, или принадлежащих тебе рабов обоего пола (тут даже не сказано, что раб мужского пола должен быть непременно «лишен вожделения» под острием ланцета), или детей, которые не достигли возраста, позволяющего осознать сущность наготы.

(Кто же из этого перечня ты для нас, шахзаде Ахмед, и кто мы для тебя? Впрочем, вне зависимости от ответа на этот вопрос, тебе ведомы все наши секреты.)

Когда молитва была завершена, настало время померанца. А потом девушки выскользнули из опочивальни навстречу неизвестному будущему.