Жан Кальвин. Его жизнь и реформаторская деятельность - Берта Порозовская

Женева действительно утратила свое прежнее торговое и промышленное значение, но зато, по выражению французского историка Мишле, она сделалась “городом духа, основанным стоицизмом на скале предопределения”.

Глава IX. Борьба с оппозицией

Причины успеха реформатора. – Роль эмигрантов. – Начало оппозиции. – Чума в Женеве и поведение духовенства. – Борьба с либертинами. – Что такое либертины? – Процессы Амо, Фабра, Перрена и Грюэ. – Бертелье и окончательное поражение либертинов. – Оппозиция в духовенстве. – Михаил Сервет, его учение и мученическая смерть. – Роль Кальвина в процессе

Что же, однако, способствовало успехам реформатора? Каким образом граждане Женевы, так ревниво оберегавшие свои права, соглашались терпеть у себя этого чужеземного диктатора, который, во имя проповедуемого им учения, вырвал из их рук власть, передав ее небольшой кучке олигархов в лице членов малого совета и консистории? Как мог этот веселый, жизнерадостный народ подчиниться такой суровой дисциплине, такому почти монастырскому режиму?

Вот вопросы, которые невольно приходят в голову, когда приглядываешься к этой новой реформированной Женеве.

Ответ отчасти заключается в самом характере учреждений Кальвина. С необыкновенным тактом реформатор так искусно связал между собой церковь и государство, что женевские правители, гордые своим мнимым главенством над церковью, которое предоставлялось им в виде права охранять неприкосновенность и чистоту учения, вмешиваться, в лице старейшин, в церковные дела, в частную жизнь общины, и дорожа этими мнимыми прерогативами, не замечали того, что в сущности они сделались только слугами церкви. Охраняя себя и дарованную ему новым порядком власть, совет этим самым охранял и все здание Кальвина.

Другая причина устойчивости этого здания заключалась в особенном характере женевской реформации. Как мы уже видели, успехи ее обуславливались главным образом политическими соображениями. Реформация послужила средством, чтобы избавиться от ненавистного ига Савойи и епископа. Благодаря этому постепенно окрепло убеждение, что одно немыслимо без другого, а реформация, как показали события, была, в свою очередь, немыслима без Кальвина.

Но всех этих причин, может быть, не было бы достаточно, чтобы обеспечить успехи реформатора, если бы последний не мог опереться на другую внешнюю силу, если бы он не имел партии, которая готова была бы поддерживать его против неизбежной оппозиции. Эту опору он нашел во французских эмигрантах.

Со времени усиления религиозных преследовании во Франции число эмигрантов, пользовавшихся гостеприимством Женевы, все возрастало. Кальвин сам приглашал в Женеву всех гонимых протестантов, оказывал им всяческое покровительство и раздавал им право гражданства. В 1555 году в один день совет принял в число женевских граждан 300 человек – “для защиты правительства”, как говорится в протоколе. Вот эти-то эмигранты, между которыми, наряду с людьми действительно достойными, горячо преданными новому учению, будущими мучениками за него, попадались часто и люди с очень двусмысленным прошлым, – весь этот пришлый элемент, видевший своего духовного главу только в Кальвине, и доставлял ему ту опору, которая поддержала его в последовавшей борьбе. Из среды этих новых граждан избирались члены совета, стоявшие горой за Кальвина; они же доставляли ему большинство голосов на общих собраниях; из них, наконец, набиралась и та толпа тайных и явных шпионов, которые, под почетным званием “gardiens de ville”[4] или вовсе без званий, поддерживали деятельность консистории и за известное вознаграждение из штрафных денег доносили о всех проступках, ускользавших от бдительного ока консисторских инквизиторов.

Прибавьте ко всему этому влияние самой личности реформатора, железную волю, не знающую преград, глубокую уверенность в правоте своего дела, которая всегда производит неотразимое действие на слабые, колеблющиеся умы – и тогда этот беспримерный факт полного перерождения целой общины под влиянием одного человека, оставаясь не менее поразительным, станет для нас вполне понятным.

Тем не менее, победа досталась реформатору нелегко. За первым, сравнительно мирным периодом его деятельности, последовал новый период ожесточенной борьбы с постепенно нараставшим народным неудовольствием. Этот второй период его деятельности, продолжавшийся девять лет (1546 – 1555), ознаменован главным образом борьбой с либертинами.

Не одна, впрочем, суровость новых порядков была причиною охлаждения, сменившего первоначальный энтузиазм женевцев к своему вернувшемуся проповеднику. Содействовало этому и недостойное поведение самого духовенства.

В самом деле, от людей, предъявлявших к другим такие высокие требования, естественно было ожидать, что они сами будут служить живым примером и образцом проповедуемых ими добродетелей. На деле же оказывалось совсем не так. За исключением Кальвина, который, будучи строгим к другим, был, по крайней мере, строг и к себе, остальные проповедники, ежедневно громившие в проповедях пороки своей паствы, вели себя далеко не безукоризненно. Хотя Кальвин и старался, во избежание соблазна, прикрывать недостатки своих товарищей, заступаясь за них против их обвинителей, но в интимных письмах к друзьям не раз выражал свое негодование по поводу их недостойного образа жизни. В продолжение первых пяти лет целый ряд духовных подвергся наказаниям; некоторых даже пришлось изгнать, но и заступавшие их место редко оказывались на высоте своего призвания. Особенно же должно было повредить духовенству в общественном мнении его поведение во время чумы 1543 года.

Новым проповедникам представлялся удобный случай доказать любовь и преданность своей духовной пастве, о спасении которой они так ревностно заботились. А между тем в то время, как миряне часто брали на себя уход за больными, духовенство трусливо уклонялось от своих прямых обязанностей. Еще осенью 1542 года, при первом появлении чумы, совету с трудом удалось найти одного проповедника, который согласился принять на себя службу в чумном госпитале. Это был некий Бланше. Сам Кальвин пишет по этому поводу Вире: “Если с Бланше случится несчастие, то, боюсь, мне самому придется принять на себя это опасное дело”. Опасность миновала, и Бланше остался невредим. Но весною 1543 года эпидемия начинает свирепствовать еще с большею силою. Снова возбуждается вопрос о назначении в госпиталь проповедника, и снова только один Бланше принимает этот опасный пост. Но Бланше вскоре становится жертвою заразы, и несчастные больные остаются без всякого духовного утешения. Многие из проповедников объявляют, что они “лучше отправятся на виселицу или к дьяволу, чем в зачумленный госпиталь”. Совет посвящает этому вопросу заседание за заседанием и настойчиво требует, чтобы духовные, наконец, выбрали кого-нибудь из своей среды, “за исключением господина Кальвина, который необходим церкви и в советах которого все нуждаются”. Коллегия духовных отнекивается и предлагает на это место одного приезжего француза; совет не соглашается, и тогда – 5 июня 1543 года – женевцы, которым, под страхом всевозможных наказаний, силятся навязать безусловную святость жизни, становятся свидетелями следующей сцены.