И стал тот камень Христом - Мигель Сильва

Рядом высятся еще два креста, на которых висят мужчины, как и он, приговоренные к смерти. Иисус не видит их, но слышит их проклятия и хриплые стоны. Это два зелота, последователи Вараввы, которые должны были быть распяты со своим вожаком, но Пилат распорядился иначе. На дощечке, где указана их вина, кратко написано: «бандит». Так именуют римляне всякого, кто участвует в мятежах против власти цезаря. Это же слово должно было стоять и на дощечке Иисуса, если бы не злокозненность Пилата, придумавшего издевательскую фразу. Одного из обреченных зовут Димас, и он очень известен в бедняцких кварталах Иерусалима. Имя другого осталось тайной: он отказался отвечать на допросах в претории и не выдал себя под пыткой. Оба в криках изливают муку, но люди слышат не жалобные вопли, а дикий рев проклятий.

Иисус Назарянин не кричит. Молча страдающий, обливающийся кровью и потом, он терзается еще и жаждой, мучающей всех распятых, жгущей нутро каленым железом. Он видит облака, слышит шум, ощущает свои страдания, но гвозди обрекают его на неподвижность, руки не могут отогнать даже мух, облепивших раны; когда ноги тянутся к земле, которая от них так далека, пытка становится невыносимой, боль пуще того обостряется. Там, внизу, горланят торговцы съестным, тявкают собаки, спорят из-за его хитона солдаты, плачет и целует его ступни Мария Магдалина, непрерывно бьет в барабан мрачный карлик. В его мозгу, бесконечно страдающем, и по его губам, бесконечно сухим, легким отзвуком скользят строки псалмов Давида, которые Иосиф, его отец, читал ему в Назарете: Боже мой! Боже мой! Для чего Ты оставил меня? Боже мой! Я вопию днем, — и Ты не внемлешь мне ночью, — и нет мне успокоения... Не удаляйся от меня, ибо скорбь близка, а помощника нет... Ибо псы окружили меня, скопище злых обступило меня, пронзили руки мои и ноги мои... Поспеши на помощь мне: избавь от меча душу мою и от псов...

Смерть наступает неторопливо, по капле вычерпывая жизнь изнурением и жаждой. Один из солдат прикоснулся губкой, смоченной в уксусе, к его рту. Воздух уже не проникает в опавшие легкие; голова болит больше всех ран, дуновением проносится стих Давида: «К Тебе, Господи, возношу душу мою. Боже мой! на Тебя уповаю...» В начале псалма сердце разрывается, он роняет голову на грудь и умирает.

Мария Магдалина

Из всех учеников не бросила Иисуса после взятия его под стражу одна только Мария Магдалина, женщина, которая теперь рыдает и целует ему ступни, скорчившись у деревянного креста.

Мария родилась в Магдале, в поселке рыбаков на берегу Генисаретского озера, в семье зажиточного владельца пшеничных полей, оливковых рощ, виноградников и многих рыбачьих лодок. Позже семья переселилась в Тивериаду — город, воздвигнутый тетрархом Иродом Антипой во славу императора Тиберия. Ирод Антипа перенес столицу Галилеи из Сефориса в Тивериаду, построил в новом городе роскошный царский дворец, великолепные термальные бани, стадион для олимпийских игр, снабдил столицу советом — или парламентом — из шестисот членов; открыл школу, где обучением занимались раввины, а также другие школы, где изучали латынь и греческий язык. Ирод Антипа всячески старался заманить сюда именитых посетителей. Богатые евреи, устремлявшиеся со всех сторон в Иерусалим на праздники, обычно не миновали пышного портового города Галилеи, чтобы посмотреть турниры атлетов, испытать блаженство в термах, почтить своим присутствием пиры, которые устраивал в своем дворце тетрарх. Приезжали иноземцы из Сирии, с Кипра, из Каппадокии, из Фракии, из Аравии, из Египта, и все возвращались домой с уймой подарков и ярких воспоминаний. Но более всех расцвету города Ирода Антипы содействовали римляне и афиняне: Рим был колыбелью войн, а Афины — колыбелью идей. В школы Тивериады из Греции приглашали учителей музыки, танцев, истории, ваяния и всяческих наук. Познание вызволяет человека из тьмы и мира суеверий, наслаждение и счастье суть конечная цель нашего бытия, поверхность всех вещей источает флюиды, проникающие в наш мозг и открывающие нам образ мироздания; истина состоит в том, что открывают нам наши чувства (даже когда мы спим), — такую философию несли эллинские менторы молодым галилеянам, устремившимся в их аудитории.

Мария Магдалина предоставила полнейшую свободу своим чувствам и скоро стала самой прославленной куртизанкой Тивериады. Ее красота пьянила, как кровь винограда, ее волосы отливали янтарным блеском, голубым солнцем сверкали ее глаза, аромат лаванды и апельсиновых цветов возвещал о ее появлении, на языке у нее были мед с молоком, а грудь ее была трепетна, как газель, в ее скрытом саду был колодезь с живой водой. Знатные царедворцы и ценители красоты восхищались ее ногами, всегда оголенными в неистовой пляске; ее ртом, всегда полуоткрытым для жаркого поцелуя.

Мария Магдалина верила всей душой, что наслаждение и счастье — это одно и то же, одно единое целое, пока семь бесов не вселились в ее тело и не толкнули на греховную стезю. Первым овладел ею бес тщеславия: она самая прекрасная женщина Галилеи, говорили глядевшие на нее мужчины; об этом же говорили зеркала в ее доме и воды озера; это выдавали завистливые взгляды придворных матрон. Вторым был бес сладострастия, бес, подстрекавший к распутству, дававший знать о себе стоном мужчин, которые ею обладали, и униженными мольбами тех, кто не мог и никогда не смог бы ею обладать. Третий бес звал ее отведать самые изысканные кушанья на серебряных блюдах и пригубить самые душистые ликеры в золотых кубках. Четвертый бес погружал в долгий сон, словно усыпляя беленой, и заставлял нежиться на пуховых подушках и шелковых простынях, пока солнце не перебиралось на другую сторону небосвода. Пятым был демон лжи, который побуждал ее говорить нелюбимому любовнику, что она его любит, шептать, что жаждет его, когда на самом деле она его презирала; обещать ему, что убежит с ним туда, куда и не думала убегать. Шестым демоном стало горькое чувство обманутых надежд, сознание того, что все волшебство ее наготы никогда не поможет ей повлиять на судьбу человека или на историю страны; в мечтах перед ней представали несравненные образы Далилы, Иудифи, Есфири, Фрины, Клеопатры, Юлии.

Последним в ее сердце проник бес грусти и сомнения, и вошел он в настежь распахнутые двери. Не была ли та девушка, что, не помня себя, танцевала на празднествах, и поднимала кубок с густым вином, и поутру просыпалась на груди чужеземца, не была ли та девушка не она, а другая, не нашедшая своего настоящего места в жизни; не были ли ее красота и обаяние маской, подобной той, что скрывает лица актеров в трагедиях греческих поэтов? Бес тоски и печали стал ветром пустыни, уносившим радость жизни, стал воображаемой горестью, заставлявшей ее плакать в темных углах; повязкой на глазах, мешавшей разглядеть в глубине самой себя черты собственного «я».

Как раз в эту пору пришла утешить ее Иоанна, жена Хузы, одного высокого сановника при дворе Ирода Антипы, и рассказала ей об Иисусе, галилейском равви, в которого сама она верила и которому помогала всеми своими средствами. Иоанна повторила ей изречения и притчи Учителя и поведала историю, которая заставила Марию онеметь от изумления. Иоанна сказала:

— Однажды в Иерусалиме, когда Иисус сидел на паперти у дверей храма, к нему подошли книжники и фарисеи, силой таща за собой женщину. Ее на рассвете застали в постели с мужчиной, который не приходился ей мужем, и книжники с фарисеями выволокли ее на улицу, чтобы забить камнями. Книжники и фарисеи сказали Иисусу: «Эта женщина убежала из дому, предалась блуду с иноземцем, стонала от блаженства и плотского ублаготворения под римским солдатом, которого раньше и в глаза не видала; мы должны побить ее камнями, а ты что на это скажешь?» Иисус молчал, сидел на паперти и выводил на камнях какие-то знаки своим ясеневым посохом. Фарисеи и книжники, тая желание получить такой ответ, чтобы потом можно было бы состряпать извет в синедрион, повторили свой вопрос: «Моисеев закон велит насмерть побивать камнями женщин за прелюбодеяние, а ты что скажешь?» Иисус наконец встал, посмотрел им прямо в лицо и вымолвил: «Кто из вас без греха, пусть первый бросит в нее камень!» Лицедеи переглянулись: каждый из них хорошо знал грехи другого... Сначала стали уходить старики, а потом ушли и другие, и Иисус остался один с женщиной, изменившей мужу. Тогда Иисус обратился к ней: «Где же твои обвинители? Видишь, ведь никто не посмел осудить тебя?» «Никто, Господи», — ответила женщина со слезами. А Иисус сказал еще: «И я не осуждаю тебя. Иди и впредь не греши». А сам опять сел на паперть и стал чертить на камнях какие-то знаки своим ясеневым посохом.

Иоанна, жена Хузы, рассказала ей также и о чудесных исцелениях, сотворенных Иисусом: он уврачевал язвы прокаженного, поднял на ноги паралитика, изгнал бесов из одержимого, вернул к жизни мертвую девочку, — однако ничто так не поразило воображение Марии Магдалины, как история о прощении блудницы, ибо эта история несла в себе противление жестокому закону древних и власти первосвященников, а еще потому, что такого же прощения жаждала ее душа, чтобы возвратить радость жизни.