Декабристы - Сергей Алексеев

– Ефимка! Ефимка!

– Слушаю, барин.

– Ящик тащи с шампанским.

Приготовился генерал, отправил письмо в Петербург царю Николаю I.

Правда, сосед по имению, тоже отставной генерал, но не столь известный, сказал Ивашеву:

– Пётр Никифорович, не пустит тебя государь. Поверь, что не пустит, не разрешит.

Нахмурился Ивашев. Даже обиделся:

– Эка язык у тебя несносный. Да у меня одних орденов мешок. Я человек заслуженный.

Ждёт Ивашев от царя ответа. Месяц проходит. Проходит второй. Нет от царя ответа.

А тут, как назло, что ни неделя, наезжает к нему сосед.

– Пётр Никифорович, ты ещё здесь?! А я-то думал - ищи в Сибири.

Языкастый сосед попался. Замучил издёвками он Ивашева.

– Занят, видать, государь, - находит Ивашев для царя оправдание.

Кончилось лето. Осень прошла. Забелело вокруг от снега. Ефимка карету сменил на сани.

Вновь к Ивашеву сосед приехал.

– Пётр Никифорович, ты ещё тут? А я-то думал - ищи в Сибири.

Хотел разозлиться генерал Ивашев, да тут примчался курьер из Петербурга, привёз письмо от царя-государя.

Разорвал Ивашев конверт, начинает читать. Не может скрыть он счастливого вида. Письмо от царя доброе, даже нежное. Про заслуги Ивашева упоминает в письме государь, про Альпийский поход, про его награды.

Тычет генерал Ивашев царский ответ соседу:

– Ну-ка, голубчик, читай. Где же твоё пророчество? Вот видишь - про Альпийский поход. Вот видишь - про мою знаменитость. А вот тут, читай чуть пониже, - про боевые мои награды.

Далее царь писал о здоровье генерала. Торжествует генерал Ивашев:

– Нет, всё же помнит, всё же ценит меня государь, вот тут о здоровии даже пишет.

Стоит сосед, смотрит в письмо. Всё верно, всё так:

– Ефимка! Ефимка! - кричит Ивашев.

– Слушаю, барин.

– Коней запрягай, Ефимка.

Перевёл генерал дыхание, перевернул письмо Николая I, продолжает читать ответ.

Читает и вдруг бледнеет.

"А так как вы в немалых уже годах, - писал царь, - и здоровье ваше оберегать надобно, то посему, ради вашей же пользы, не могу отпустить в Сибирь".

До конца своих дней мстил Николай I декабристам. Мстил и в большом и в малом.

Глава девятая

"СИЛА В ЗЛОДЕЯХ ЕСТЬ"

СОДЕРЖАТЬ И ДОНОСИТЬ

Начальник Нерчинских рудников Бурнашев ломал себе голову. Перед ним лежала инструкция, как содержать декабристов.

"Содержать по всем строгостям", - значилось в инструкции. Но тут же была и приписка: "О состоянии их ежемесячно доносить в собственные руки его императорского величества". Это добавление и смущало Бурнашева.

Что значит "содержать по всем строгостям", начальник рудников представлял хорошо. Не первый год он ведает каторгой. Не один каторжанин здесь кончил век.

– Да если по полной строгости, - рассуждал Бурнашев, - то, пожалуй, от этих господ полгода - и ваших нет.

Бурнашев усмехнулся, стал вспоминать: князь Сергей Трубецкой харкает кровью, болеет горлом. Князь Евгений Оболенский болен цингой. У Василия Давыдова открылись раны. Александр Якубович страдает грудью.

Бурнашев презрительно сплюнул.

– Мелкота. Вот, может, Волконский побольше других протянет. Ну год, ну от силы два.

Решил Бурнашев обращаться с декабристами согласно инструкции. Назначил начальником тюрьмы сурового офицера. Стал тот всячески притеснять заключённых. Распорядился не выдавать декабристам свечей, то есть вечерами держал в темноте. Запретил им во время работы общаться и даже разговаривать друг с другом. Покрикивал. Всех называл на "ты". Суровое к ним отношение и вызвало протест декабристов.

Прибежали однажды охранники к Бурнашеву, докладывают:

– Ропчут, ваше высокородие.

– Но, но... Я их в момент... При мне тут не очень пикнут.

– Они не словесно, ваше высокородие.

– Как - не словесно?!

– Объявили голодовку, ваше высокородие.

– Бунт! - закричал Бурнашев. - И там бунтовали, - махнул он рукой на запад, - и здесь! Пороть их! Кнутами!

Потом поостыл, подумал: "А вдруг от голодовки они помрут. Не простит государь за это!" Послал он в тюрьму посыльного.

– Ну как?

– Голодают, ваше высокородие.

Через день.

– Ну как?

– Голодают.

Пришлось отступить Бурнашеву.

– Хворые, хворые, а всё же сила в злодеях есть, - пробурчал Бурнашев. Приказал он выполнить все требования декабристов. Даже начальника тюрьмы заменил.

СУХИНОВ

– Шевелись! Шевелись! - монотонно командовал офицер.

Пятеро смертников рыли себе могилу. Уходят лопаты в промёрзший грунт. Всё глубже и глубже яма.

Рядом с могилой врыли столбы.

– Ваше превосходительство, всё готово, - доложил офицер генералу.

Подвели обречённых к столбам. Генерал поднял руку, скомандовал:

– Пли!

Взвился дымок из солдатских ружей. Рухнули вниз казнённые.

Декабрист поручик Иван Сухинов был схвачен позднее других.

Невзлюбило тюремное начальство Сухинова. Погнало в Сибирь пешком. Семь тысяч вёрст прошагал в кандалах Сухинов. Шёл год шесть месяцев и одиннадцать дней.

Попал он на ту же нерчинскую каторгу, правда отдельно от всех других - на Зерентуйский рудник.

Пробыл Сухинов здесь месяц, второй. Присмотрелся. Освоился. Появился у Сухинова план. Решил он взбунтовать Зерентуйский рудник. Встать во главе восстания. Поднять всю округу. Явиться в Читинский острог. Тут в Читинском остроге в то время находилось большинство декабристов. Сухинов мечтал организовать целую армию из заключённых. Он собирался освободить не только друзей-декабристов, но и всех тех, кто томился по разным сибирским каторгам.

Заключённые в Зерентуйске поддержали Сухинова. Стали сообща готовиться.

– Пули нужны, пули, - говорил Сухинов.

Стали заговорщики в лесу тайно лить пули и делать патроны.

– Первым делом бери цейхгауз[5], - наставлял Сухинов.

Ходили каторжники вокруг цейхгауза, смотрели, с какой стороны лучше на склад напасть.

Восстание назначили на май, на весну. Всё выше и выше над лесом солнце. Всё ближе и ближе момент восстания.

И вдруг заговор Сухинова был раскрыт.

Страшная участь постигла его участников. Шесть человек, в том числе и Сухинов, были приговорены к смертной казни. Остальных нещадно били плетьми и кнутами.

Сухинова перед казнью хотели клеймить - поставить на лице раскалённым железом тюремные знаки. Для офицера такое наказание было страшнее смерти.

Узнал Сухинов.

– Не радоваться палачам!

Когда тюремщики пришли за ним в камеру, Сухинова не было уже в живых. Он сам распрощался с жизнью.

ШЕСТНАДЦАТЬ АЛЕКСАНДРОВ

Александр Бестужев, Александр Муравьёв, Александр Якубович, Александр Одоевский, Александр Поджио, брат Иосифа Поджио, моряк Александр Беляев и десять ещё Александров. Всего шестнадцать. Вот их сколько среди декабристов.

Каждый год в конце лета тюремное начальство разрешало для всех Александров устраивать общие именины. Торжественно, весело проходил этот день.

Макар Макаров - солдат из новеньких - нёс охрану, ходил вдоль тюремной стены. Знает он, что веселятся сейчас заключённые. Сквозь окна дружный несётся смех.

Ходит солдат, рассуждает. "Ишь смеются. Каторжные, а веселятся, ишь!"

Потом кто-то запел. Басом таким, что Макаров вздрогнул. "Не хуже, чем наш Гаврила", - прикинул солдат. Был у них на деревне певец Гаврила. Голос имел такой, что минуту его послушаешь - неделю в ушах звенит.

Затем кто-то читал стихи. Кто-то играл на скрипке. Снова пели. На этот раз хором:

Эй, вы, сени, мои сени,

Сени новые мои...

"Ишь веселятся..." - опять о своём Макаров.

И вдруг сквозь песню солдату послышался звон цепей.

Замер Макаров.

"Никак, кандалы сбивают, - пронеслось в голове у солдата. Прислушался. - Так и есть - сбивают! Вона железа стук".

Представил себе Макаров - вырвутся каторжане сейчас наружу. Их много. А он один. И ружьё одно!

Сильнее, сильнее кандальный стук.

Бросился Макаров к унтер-офицеру Кукушкину. Вышел Кукушкин из караульного помещения. Прислушался. Верно. Так и есть - кандалы сбивают.

– За мной! - закричал Кукушкин. Бросился к камере.

Однако за дверь не рванул. Приложился вначале к замочной скважине. Глянул, расправился. Повернулся затем к Макарову и съездил солдата по шее.

– Дубина, - сказал и ушёл.

Постоял в изумлении новичок. А потом и сам приложился к двери. Глянул, не верит своим глазам - в танце, в мазурке кружатся узники. Мазурка - азартный танец. Нелегко в кандалах танцевать мазурку. Бьют по дощатому полу кандальные цепи. Дребезжат и трясутся рамы.