Австрийская площадь или петербургские игры - Андрей Евдокимов

А через пару дней из агентуры так и посыпалось: Рубашкин во всех забегаловках после каждой рюмки бахвалится, как он гэбистов обвел!

Начальство устроило разбор полетов. Оказалось, подвело плохое планирование операции. Москвичи довели ведомого только до платформы, с рук на руки не сдали. А тот подошел к вагону, как только его подали, и весь спектакль с заменой проводника и переселением пассажирки смотрел с перрона как в телевизоре! Понятно, успел избавиться от всех улик.

«Да, — вздохнул про себя Кошелев, — хотя попался бы мне — не отвертелся б, голубчик. Стучал бы за милую душу, а куда б делся?»

— Павел Константинович, приехали, — деликатно подсказал шофер.

— Да, да, спасибо, — изобразил озабоченную рассеянность Кошелев, выходя из машины.

Интуиция, лучшая помощница настоящего чекиста, и в этот раз не подвела Павла Константиновича. Беседа с Рубашкиным сложилась не просто скверно. Она вышла омерзительной! После ухода журналиста Кошелев едва удержался от желания пойти в душ. Гаденыш! Мелкий подленький гаденыш, другого об этом Рубашкине и не скажешь. Во-первых, опоздал почти на час. Во-вторых, явился с таким перегаром, что пришлось поить его кофе. И дернул же черт предложить ему рюмочку коньяка! Выдул почти всю бутылку вплоть до полной утраты видимого смысла и понимания!

«А о чем спрашивал? И как это ему удалось заплести разговор на абсолютно ненужные, прямо сказать, болезненные темы? — Кошелев даже поморщился. — И ведь как безобидно начал! Всем известно и каждому: с жильем — катастрофа. Там крыша течет, тут канализация подвалы заливает, здесь грязь и тараканы! Что поделаешь? Даже старушки, вечные жалобщицы, понимают: надо подождать. И ждут! А этот — две страницы адресов, откуда в газету жалобы пришли. Мол, когда, Павел Константиныч, можно будет сварганить хороший, бодрый материал о принимаемых мэрией эффективных мерах? Будто не понимает, что денег на всех нет и не будет. Наша мэрия не б…дь, чтоб всем и каждому давать! Все знают, а этот черт-те кого из себя строит.

И так слово за слово, а потом вдруг предложил дать положительный пример про ремонт аварийных квартир в доме на Зверинской. Видите ли, позитив ему нужен, жизнеутверждающий позитив, как можно больше позитива. И одного положительного примера ему мало. Другой, третий подавай. Глазенки налились, еле языком ворочает. Честнягой прикидывается, своим парнем, а сам подковыривает.

— Как, — говорит, — замечательно поработали строители на Австрийской площади. Хорошо бы об этом рассказать петербуржцам. Пусть порадуются!

Как же, порадуются! Всю жилкомхозовскую смету в эту с…ную площадь вбухали. На какие шиши к зиме готовиться? Что-то из мэрии денег не шлют, которые Собчак под честное слово обещал».

Подумав, Кошелев нажал на кнопку селектора:

— Валентина Николаевна, скажите финансистам, чтобы принесли письмо на имя Анатолия Александ ровича по Австрийской площади — я на той неделе давал поручение…

Через четверть часа документ уже лежал на столе.

«Исполняя Ваше распоряжение, — одобрительно кивая головой, читал Кошелев, — администрация Петроградского района мобилизовала все ресурсы и в крайне сжатые сроки провела подготовку к торжественной церемонии открытия Австрийской площади. По общему мнению жителей, праздник состоялся! Для финансирования мероприятий Комитет финансов (Кудрин А.Л.) перечислил аванс в сумме 400 миллионов рублей, зачтенный в счет затрат на ремонт жилого фонда.

Учитывая отсутствие средств на подготовку к зиме, прошу дать указание ускорить решение вопроса по возмещению расходов района австрийской стороной согласно имевшимся договоренностям, а также выделить Петроградской райадминистрации дополнительный беспроцентный кредит в размере 500 миллионов рублей».

«Да уж, пусть выделят, а куда их деть, мы и сами найдем», — подумал Кошелев, подписывая письмо.

1.31. Перестановка мест слагаемых: ничего не меняется?

Они уснули сразу, тесно прижавшись друг к другу. Петр даже не заметил той границы, после которой провалился в беспамятное нечувствие. Но спустя какое-то время на губах возникло ощущение томящей, упоительной сладости. Еще не осознавая реальности, Петр целовал обращенное к нему лицо и обнимал Иру все крепче и крепче. Она только слабо вздохнула, когда он, так и не проснувшись, вошел в нее с силой и нежностью, никогда не испытанными прежде.

— Господи, уже утро, — Ира взглянула на едва посветлевшее окно. — Мама опять будет ругаться, что пришлось рано вставать. И Коля не любит, когда не я собираю его в школу.

Петр хотел было снова заговорить о женитьбе, но промолчал, подавив раздражение и обиду. Она всякий раз на его предложение уводила разговор в сторону. По ее обмолвкам Петр понял: не считает его подходящим мужем.

— А где же мы будем жить? — как-то спросила она.

— Как где? Здесь! — удивился Петр.

— Но это же не только твоя квартира. Вдруг жена вернется? Куда мы тогда денемся — обратно на Зверинскую?

Петр объяснял, что Катя ни за что не вернется в Россию, но чувствовал, что говорит неубедительно. К тому же в глубине души он боялся совместной жизни с чужим и враждебно настроенным ребенком. Он постоянно чувствовал ожесточенность и недоверие ее сына и не знал, как их преодолеть.

Наскоро выпив чая, Ира ушла. Петр долго слонялся по квартире, раздумывая, не поспать ли еще. Но сон не шел. Рассеянно побрившись и прожевав бутерброд с водянистой и безвкусной колбасой, Петр оделся и пошел на работу.

По дороге задумался о статье, которую писал накануне. Что-то его тревожило. Уже подходя к редакции, понял: Собчак получался барином, раздающим государственные деньги подчиненным. Он вышел плохим, очень плохим персонажем, так что шансов напечататься не было. Конечно, можно было тайком и хитростью вытолкнуть материал на полосу. Но Петр понимал, что на следующий же день его выгонят из газеты.

— К тебе пришел я, друг мой, на прием, чтоб выслушать совет о гадком положенье, — сказал он, зайдя в кабинет Чернова.

— С таким слогом тебе у нас делать нечего, пора переквалифицироваться в стихотворцы, — ухмыльнулся тот.

— Неуч ты позорный, «Фауста» надо знать, Гете.

— Да уж куда нам! Чукча — не читака, чукча — мало-мало писака…

— Кроме шуток, Алеха, кроме шуток, посоветуй, что со статьей делать.

— А то сам не видишь. Непроходная! Сегодня пропущу — завтра на улице. Завтра напечатаю — послезавтра на панель! Выйдем стройными рядами: ты, я, Андрюха Петров, а во главе — Ефремов. Главный редактор, их превосходительство, лично поведет свои стальные перья в ближайший Центр занятости! Ставить безработных на вечный учет.

— Безнадежно?

— Ну, какой-то ход можно придумать…

— Какой?

— А что, если оттолкнуться от задачи? Тебе кого заказали? Кошелева? Где место события? У того же Кошелева, в Петроградском районе. Он там всему голова, значит — кто главный герой?

— Не светится он в этой истории, — сказал Петр. — Совсем не светится. Ни в одном документе про него ни слова. Нигде, понимаешь, нигде он не просматривается.

— Так ты же сам пишешь, что первые лица специально подставили своих заместителей. Вот пусть Кошелев в этой роли и заиграет.

— Как же он заиграет, если его вообще нет?

— Рассуждаешь, как зеленый юнош! Если нет, но надо, то, значит, должно бы ть! Всего десять фраз заменишь — и вот он, здравствуйте, пожалуйста. И, вообще, я тебя не пойму: раньше ты милягу Пал Константиныча первым душегубом и людоедом разрисовал, да так, что его без всякого следствия под суд народов отдавать надо. А теперь чуть-чуть мазнуть боишься.

Петр не мог объяснить Чернову, почему так уверен в непричастности Кошелева. Вчера он показал Алексею все документы, кроме одного — итоговой справки. В ней Кошелев даже не упоминался. А показывать справку Петр не хотел, чтобы никто, даже Чернов, не подумал, что статья написана фактически под диктовку милиции.

— Ты прав. Так действительно статья пройдет. Но Кошелев Собчака не заменит. Не тот уровень, — поколебавшись, сказал Петр.

— Да кто будет глядеть на твой уровень?! — закричал Чернов. — Главное, логику сохранить и фактуру. Ты же не Собчака уродом выставляешь, а этого, как его, Кравцова. А в верхах такие заморочки. Наверняка Кравцова не все любят. А мэру это даже понравится — чужими руками кого-то подставить. Я так чувствую!

К середине дня Петр убедился, что другого выхода нет, и очень быстро выправил статью. Кошелев вписался в текст как многозначный и зловещий персонаж. Между строк явственно проступали контуры интриги: действующий агент КГБ Кошелев оплел паутиной заговора городских чиновников, чтобы опорочить избранного и любимого народом мэра.

— Да, заговор! Заговор против мэра и демократии! — увлекшись, вслух говорил Петр. — Заговорщиков из КГБ — под суд народа!