Без окон, без дверей - Джо Шрайбер

— Но мне очень хорошо, — объявил он вслух. — Правда. Я действительно здесь, голова ясная, никакой депрессии, лучше, чем за долгие годы. И пишу. Чего еще можно просить?

Следующие три двери не заперты, за всеми пустые комнаты. Ручка четвертой не поддавалась. Скотт вставил ключ в скважину, он повернулся наполовину, дальше не пошел. Попробовал другой, третий. Требовалось терпение, а его не хватало. Приготовился сдаться или хоть спуститься, налить еще кофе, когда замок щелкнул, створка распахнулась.

Он вошел в самую большую комнату из всех, какие до сих пор видел в доме. Посередине кровать с грубым, необработанным дубовым каркасом, не мужская и не женская. Вокруг нее медные подсвечники с наполовину оплавленными свечами, на деревянном комоде поблизости старый патефон с ручкой. Первая мысль, что именно отсюда слышалась музыка, оказалась ошибочной — пластинки на шпинделе не было, а сам аппарат покрывал такой слой пыли, что вряд ли он заработал бы даже после завода. В потрескавшейся фарфоровой вазе в углу засохшие цветы, которые от прикосновения наверняка рассыплются в пыль. Книги. Смутно знакомый запах с оттенком старого, выдохшегося одеколона или помады для волос, которыми пользовались мужчины, слушавшие ту музыку, что недавно звучала.

Скотт бросил взгляд на книги — сплошь сборники стихов. Элизабет Баррет, Пабло Неруда, Шекспир — любовная поэзия. Посмотрел на свечи вокруг кровати и снова на книги. На глаза попалась чуть приоткрытая дверь в углу.

За ней был стенной шкаф. Внутри висел на крючке пушистый зеленый свитер с дырой на рукаве. Он поднес рукав к носу, принюхался, и какая-то потайная часть лимбической системы распознала отцовский одеколон, хоть не помнится, чтобы отец пользовался какими-нибудь искусственными ароматами. Он снял свитер с крючка. В кармане что-то тяжелое — пачка сигарет «Лаки страйк», золотая зажигалка с монограммой и инициалами Ф. Л. М. Никогда не знал, что отец курит. Фрэнк Маст всегда уподоблял сигареты гвоздям, вбитым в гроб, а курильщиков дымовым трубам.

Скотт открыл пачку. В ней осталось три сигареты. Импульсивно вытащил одну, сунул в рот просто для ощущения. Даже у бумаги затхлый запах, высохшие крошки табака на языке и губах вообще не имеют никакого вкуса. Он щелкнул зажигалкой на пробу, в свете пламени разглядел что-то на стенке шкафа.

Это была картина. Небольшая, примерно двенадцать на четырнадцать, оригинальное живописное изображение в деревянной раме со скругленными углами. Должно быть, художник писал из леса в сумерках. Круглый дом выглядит на полотне даже больше реального, высокий, широкий, освещенные верхние окна смотрят на зрителя.

Скотт шагнул ближе. В одном окне почудилась тень — полупрозрачный серый мазок на тусклом желтом фоне, лицо, выглядывающее изнутри. Вспомнился отец Сони и тетка Колетты, глядевшие на него из окон; оба столь близки к смерти, что уже как бы не принадлежат к этому миру. Он протянул к холсту руку, ощупал мазки, не почувствовал ничего, кроме собравшейся за десятилетия пыли и скользкой пленки грязи, с отвращением отдернул пальцы, будто случайно дотронулся до дохлой крысы. Но не сводил глаз с силуэта в окне, словно ожидая, что он шевельнется.

Вспомнил прапрадеда-художника Г. Г. Маста, повесившегося в Париже, отца внучатного дядюшки Бутча. Хотя в семействе Маст талант не считался синонимом сумасшествия, Скотт увидел в двух этих понятиях сходство, столь же большое, как дом, смотревший на него с холста, и то, что маячило за нарисованным окном.

«Это я, — неожиданно понял он. — Это мое лицо».

Где-то внизу зазвонил сотовый, возвращая его в настоящее. Звуки распространяются здесь причудливо и с невероятной силой. Предполагая, что это Соня, он вышел из комнаты в коридор, где было еще холоднее, бессознательно натянул на себя свитер и направился к лестнице, закутанный в призрак отца.

Глава 18

— Я на кладбище еду, — сказал голос Оуэна, далекий, туманный, как серый морозный пар, собиравшийся за окном. — А ты?

Скотт взглянул на дату на телефонном дисплее. Смирительная рубашка реальности стиснула грудь, сжала сердце и легкие. Из-за того, что творится вокруг, из-за рассказа, дома, забытого лекарства…

— Слышишь? — Голос брата ослаб, доносясь из дальнего конца далекой гавани. — Скотт!..

— Там встретимся. — Не зная для чего, даже не понимая, что делает, он приложил ладонь к стеклу кухонного окна. Где-то в подсознании возник вопрос: сильно ли надо нажать, чтобы оно треснуло, врезалось в руку? — Гринфилдское кладбище, верно?

Но Оуэн уже отключился.

Скотт ехал по городу, ища цветы, чтобы возложить на могилу матери. Ближе всего нашелся искусственный букет подмаренника в хозяйственном магазинчике на окраине Милберна, и по пути он начал обрывать с зеленого целлофана ленточки, завязанные в виде сердечек, и крошечные аппликации. Потом вышвырнул безобразный остаток в окно, где тот зацепился за колючую проволоку ограждения, трепеща на ветру клочьями ситца. Он остановил машину и вышел. Северо-восточный ветер нес запах грядущего мороза, предсказанного по радио, показатели барометра дребезжали в черепе, как какой-нибудь древний навигационный прибор.

Скотт вернулся к повисшему букету, снял перчатки, ухватился за жесткие пластиковые лепестки, крепко стиснул, пока в ладони не впились острые металлические шипы. Чем сильнее стискивал, тем лучше себя чувствовал. Наконец, потекла кровь, он разжал кулаки, оставив на ограде смятые поддельные цветы. Спазм прошел, снова можно дышать.

Мать похоронена на голом склоне холма, который выглядит еще хуже под стальной армадой низко нависших туч. Скотт смотрел сквозь ворота с пульсирующими в железном воздухе пальцами. Трава месяцами не кошена, могильные плиты наполовину засыпаны палыми листьями. По ту сторону ограды стоял Оуэн, прислонившись к дверце своего фургона. Он снял темные очки, устремил на Скотта воспаленные, остекленевшие глаза. Когда тот подошел, прохрипел:

— Блин, старик, что у тебя с руками?

— Не бери в голову.

— Сплошь на хрен изодрал.

Скотт вытащил из кармана перчатки, натянул и прищурился на пейзаж:

— Жуткий вид.

— Банк лишил права на выкуп заложенного имущества.

— На кладбищенский участок?

— Такое бывает гораздо чаще, чем кажется. — Красные глаза снова спрятались за темными очками. — К вечеру обещают два фута снега. Пошли.

Скотт думал пойти к могиле, но Оуэн влез в фургон, и поэтому ему пришлось забраться на пассажирское сиденье. Посередине сидел Генри в грязной куртке и безразмерных варежках, не завтракавший судя по виду. На щеке какая-то сажа, которую Скотт собирался смахнуть, но не решился снять перчатки, чтобы не пугать ребенка. Вместо этого обнял его за плечи, мысленно пообещал себе накормить мальчика, покончив с делами на кладбище.