Трое - Кен Фоллетт

Папа назначил ей роль – так же, как и ее матери; и так же, как мать, она восставала против этой роли, но продолжала ее играть.

Эшфорд хотел, чтобы дочь осталась в Оксфорде, поступила в колледж, затем в аспирантуру, то есть всегда была рядом и заботилась о нем. Она отвечала, что недостаточно умна для карьеры преподавателя, но все же понимала: это лишь предлог, как и работа стюардессы – возможность не бывать дома неделями. Высоко в небе, за тысячи километров от Оксфорда девушка подавала еду и напитки людям среднего возраста, думая про себя: ну и что изменилось?

Возвращаясь домой со станции, Суза размышляла о своей проторенной колее. Удастся ли ей когда-нибудь сойти с нее?

Последний роман Сузы, как и вся остальная жизнь, протекал по давно известному алгоритму. Сорокалетний учитель философии по имени Джулиан специализировался на досократиках: талантливый, преданный науке и совершенно беспомощный. Он постоянно употреблял наркотические вещества: марихуану – перед сексом, амфетамин – для работы, снотворное – от бессонницы. С женой он развелся, детей не было. Сперва Джулиан показался ей интересным, обаятельным и сексуальным, в постели предпочитал позу наездницы. Он водил ее в экспериментальные театры и на эксцентричные студенческие вечеринки. Однако постепенно все это приелось. Стало понятно, что Джулиану секс не особенно интересен, что он выводит ее в свет лишь потому, что она хорошо смотрится рядом с ним, что ему необходимо ее восхищение. Как-то раз она даже принялась гладить ему одежду, пока он занимался со студентом, но в процессе вдруг очнулась и поняла: пора завязывать.

Иногда она спала с ровесниками или даже с мальчиками моложе себя – просто ради удовольствия, однако рано или поздно все они ей надоедали.

Суза уже пожалела о том, что назначила Дикштейну свидание. Он удручающе точно вписывался в шаблон: на целое поколение старше, явно нуждается в заботе и внимании, да еще – что хуже всего – был когда-то влюблен в ее мать. Словом, типичный прообраз отца.

С другой стороны, Дикштейн отличался от остальных. Во-первых, он был фермером, а не преподавателем, и наверняка прочел книг меньше, чем ее возлюбленные. Далее, он взял и уехал в Палестину, пока остальные сидели в кофейнях и предавались болтовне. А еще он мог одной рукой поднять целый холодильник!.. За это утро Дикштейн не раз удивлял ее, ломая стереотипы.

Может быть, ему удастся разорвать заколдованный круг?

Или она снова себя обманывает…

Прибыв в Лондон, Дикштейн зашел в привокзальную телефонную будку, позвонил в израильское посольство и попросил соединить с кредитным отделом. Такого отдела, разумеется, не существовало: это был код для передачи сообщений в «Моссад». Ему ответил молодой человек с ивритским акцентом. Это порадовало: приятно знать, что есть люди, для которых иврит – родной язык, а не мертвый. Дикштейн знал, что разговор будет записываться, и потому сразу же принялся надиктовывать сообщение: «Бросай все, поезжай к Биллу. Сделка под угрозой срыва – появились конкуренты. Генри». Не дожидаясь подтверждения, он повесил трубку.

С вокзала Дикштейн шел пешком, думая о Сузе Эшфорд. Они условились встретиться завтра вечером; ночевать она собиралась у подруги. Ему не приходилось раньше ужинать с дамами, и он пребывал в легкой растерянности, не зная, с чего начать. В юности он был слишком беден, после войны – слишком робок и неуклюж, так и не сложилось. Разумеется, приходилось обедать с коллегами или с кибуцниками в Назарете, после рынка. Но свидание с женщиной чисто ради удовольствия…

Что вообще принято делать в таких случаях? Кажется, нужно надеть смокинг, заехать за ней на машине и преподнести коробку шоколадных конфет, перевязанную пышной ленточкой. Ни машины, ни смокинга у него не было. И потом, куда ее вести? Он и в Израиле-то не знал приличных ресторанов, не то что в Англии.

Пересекая Гайд-парк, Дикштейн непроизвольно улыбался: как ни крути, забавная получалась ситуация для сорокатрехлетнего мужчины. Он – человек несветский, и она это прекрасно понимает, значит, ей наплевать, раз сама напросилась на ужин, да и в ресторанах наверняка разбирается получше его. Ладно, ничего страшного, будь что будет.

А вот дело дало трещину. Он явно засветился, и сейчас все зависело от Борга: тот решит, стоит ли отменять операцию.

Вечером Дикштейн пошел в кино на французский фильм «Мужчина и женщина» – красивую, незамысловатую историю любви под звуки латиноамериканской мелодии. Посреди сеанса он ушел: ему захотелось плакать. Весь вечер в голове крутился навязчивый мотив.

Утром из телефонной будки неподалеку от отеля он снова позвонил в посольство.

– Это Генри. Ответа не было?

– «Девяносто три тысячи; совещание завтра».

– Передайте: «Повестка дня у стойки информации».

Пьер Борг прилетает завтра в девять тридцать утра.

Смеркалось. Четверо молча сидели в машине, терпеливо выжидая.

Петр Тюрин, коренастый мужичок средних лет в плаще, барабанил пальцами по приборной панели. Ясиф Хасан сидел рядом, Ростов с Буниным – сзади.

Ник нашел «курьера» на третий день, дежуря возле Евратома.

– В костюме уже не так смахивает на педика, но я все равно его узнал, наверняка работает здесь, – доложил он.

– Мог бы и сам догадаться, – с досадой сказал Ростов. – Если Дикштейн охотится за секретной информацией, его осведомители вряд ли будут работать в отеле или в аэропорту. Надо было сразу посылать Ника в Евратом.

Он обращался к Тюрину, однако Хасан услышал и ответил за него:

– Нельзя все предусмотреть.

– Я обязан.

Он велел Хасану раздобыть большую темную машину. Американский «Бьюик» слегка бросался в глаза, зато был черным и вместительным. Ник проследил за объектом до самой квартиры, и теперь они караулили возле дома.

Ростов терперь не мог все эти старомодные шпионские штучки, уместные где-нибудь в Вене или Стамбуле тридцатых годов, но никак не в Западной Европе конца шестидесятых. Хватать гражданского посреди улицы, заталкивать в машину и выбивать из него информацию как минимум небезопасно: прохожие заметят и тут же заявят в полицию. Он предпочитал действовать продуманно и четко, используя мозги, а не кулаки. Однако «курьер» с каждым днем приобретал все большее значение, ведь Дикштейн так и не появлялся, а содержимое портфеля должно многое прояснить.

– Скорей бы уж вышел… – пробормотал Тюрин.

– Нам спешить некуда, – солгал Ростов: он не хотел, чтобы команда начала нервничать и совершать промахи. – Наверняка Дикштейн сделал то же самое: подежурил возле Евратома, нашел подходящую жертву, проследил за ним до гей-клуба и тут же воспользовался его уязвимостью.

– Он уже пару ночей как не появлялся в клубе, – сказал Ник.

– Видимо, понял, что за все надо платить – особенно за любовь, – заметил Ростов.

– Любовь? – презрительно фыркнул Ник.

Ростов промолчал.

Тем временем стемнело, на улице зажглись фонари. В приоткрытое окно машины проникал сырой воздух, в свете ламп была заметна легкая дымка – с реки поднимались испарения. Густого тумана в июне вряд ли можно ожидать.

– Это еще кто? – вдруг подал голос Тюрин.

Блондин в двубортном пиджаке быстрым шагом направлялся в их сторону.

– Тихо! – приказал Ростов.

Юноша остановился у того самого подъезда и позвонил.

Хасан взялся за ручку дверцы.

– Рано! – прошипел Ростов.

В окне мансарды колыхнулась занавеска.

Блондин ждал, слегка притопывая.

– Наверное, любовник, – догадался Хасан.

– Да заткнись ты! – оборвал его Ростов.

Через минуту входная дверь открылась, и гость вошел. На мгновение в проеме промелькнуло лицо «курьера», и дверь тут же закрылась. Они упустили свой шанс.

– Черт, слишком быстро! – досадовал Ростов.

Тюрин снова принялся барабанить, Ник шумно почесался. Хасан раздраженно выдохнул, как бы говоря: «А вот я так и знал! Нечего было высиживать!» Ростов решил, что пора его осадить.

Прошел час. Ничего не происходило.

– Проведут вечер дома, – заключил Тюрин.

– Если у них была стычка с Дикштейном, то теперь они боятся даже нос высунуть, – предположил Ростов.

– Значит, мы пойдем к ним? – спросил Ник.

– Это не так-то просто. Из окна видно, кто стоит под дверью, – они не откроют незнакомым людям, – объяснил Ростов.

– Его дружок может остаться на всю ночь.

– Не исключено.

– Надо вломиться, и все, – сказал Ник.

Ростов проигнорировал предложение. Ника хлебом не корми – дай только вломиться, хотя без команды своевольничать не станет. Пожалуй, теперь придется брать двоих, а это сложнее и рискованнее.

– У нас есть оружие? – спросил он.

Тюрин открыл бардачок и достал пистолет.

– Так, хорошо. Только не стреляй.

– Он не заряжен, – успокоил его Тюрин, засовывая пистолет в карман плаща.

– Если любовник остался на ночь, может, возьмем их утром? – предложил Хасан.