Схватка - Ильяс Есенберлин

...Он вдруг очнулся от своих дум, ударил коня и пустил его рысью. Ему не терпелось увидеть Дауке — Даурена Ержанова.

А Даурен Ержанов, работая рядовым геологом в отряде Гогошвили, чувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Ведь он был на своем месте и делал свою работу. А что может быть для человека более важного, чем делать свое собственное дело. К тому же и Дамели он мог видеть раза три в месяц, а разве это не великое счастье!

С рассвета дотемна с рюкзаком за плечами лазил Даурен по скалам. Он искал молибден, вольфрам, но не был бы особенно удивлен, если бы встретил золотоносные породы. И еще он искал остатки древних энеолитических поселений. Ведь именно в этот период человек научился добывать медь, но больше всего ему хотелось наткнуться на шлаки, подобные тем, которые раз привез из археологического музея Бекайдар. Даже в норы лис, корсаков и сурков он залезал особым, специально сконструированным им для этой цели совком. Он был бодр, весел, не знал усталости и только сильно скучал по Мейраму, — в школе начались занятия, а мальчик кончал десятилетку, и ему нельзя было дольше оставаться с экспедицией. Он уехал с ценной коллекцией образцов пород и окаменелостей. Только одно это и утешало Мейрама (Вот уж раскроют рты ребята, когда он выложит перед ними свое богатство!), а то он несколько раз готов был заплакать при прощании, — так ему не хотелось покидать Дауке.

Когда Бекайдар подъехал к стоянке, то сразу увидел и Даурена. Его палатка была крайняя. Старик сидел на корточках и рассматривал какие-то образцы. «Ну как? К сердцу прижмет или к черту пошлет после этого собрания?» — подумал Бекайдар и крикнул:

— Дауке!

Старик посмотрел, и вдруг лицо его сразу просияло. Он положил образцы и пошел навстречу спешившемуся всаднику.

— Бекен? Откуда ты, мой свет? — спросил он, подходя и обнимая его.

— Из Саята, Дауке-ага, — ответил Бекайдар.

— По делу или так, повидаться ездил?

— Да к отцу поехал. Не застал его. То есть застал, да был он уже в машине. Собирался ехать по отрядам. Так обидно. Поговорить не удалось!

— Ну ничего, еще увидитесь! Так он и к нам заедет?

— Не знаю, не спрашивал.

— Да уж вряд ли нас минет, — усмехнулся старый геолог и закричал: — Саша, Сашенька, к нам начальство едет, выговора нам везет, приготовь образцы! Особенно те, что я вчера принес!

— Слышу, слышу, будет сделано, Даурен Ержанович, — раздался из палатки чистый девичий голос, и показалась сама Сашенька — высокая, светловолосая и ясноглазая девушка лет восемнадцати. Она поздоровалась с Бекайдаром кивком головы и сразу же скрылась.

Даурен проводил ее любящим отцовским взглядом и сказал:

— Еще институт не кончила. Горит при каждом слове, но девушка ничего себе, старательная. Толк, кажется, выйдет. Ладно, треножь своего коня и проходи. Я пока кое-что приготовлю.

Когда через пять минут Бекайдар вошел в палатку, Даурен уже успел накрыть белой скатертью небольшой походный столик и разложить на нем баурсаки, чужук, казы и прочую нехитрую снедь; ее старый геолог всегда имел наготове для гостей. В углу шумел примус.

— Садись, сейчас чай будем пить, — сказал Даурен. — Каким же ветром тебя к нам-то занесло, дорогой?

Бекайдар смутился.

— Да просто так! Хотел с вами поздороваться. Ну и узнать, как себя чувствуете? А тут и еще один вопрос подвернулся. Думаю, может, знаете?

— Спрашивай, спрашивай, дорогой, — если что знаю, — охотно расскажу все. Постой-ка, кажется, чай уже закипел.

Он пошел в угол, поглядел на чайник и опять возвратился на свое место и спросил:

— Ну так что ты хотел бы знать, дорогой?

— Да вот про саккские курганы хотел спросить — прочел я одну статью в «Вестнике Академии наук», но, наверно, там она не первая, так что ясности большой я от нее не получил, вот я и собрался к вам... Вы ведь, я знаю, интересуетесь такими вещами.

Лицо старого геолога просияло от удовольствия. Археология была его страстью. Он увлекся ей тогда, когда еще молодым ходил по степи и осматривал каждый бугорок, стараясь найти в нем хоть какие-то следы древних медеплавилен. Он даже небольшие раскопки производил за свой страх и риск, когда ему казалось, что он наткнулся на что-то достойное изучения.

— Так ты интересуешься работами профессора Руденко? — спросил он. — Запоздал, брат. Лет на десять запоздал! Лучше всего я тебя отошлю к его книжке «Горноалтайские скифы», из нее ты узнаешь все подробно. Там и иллюстрации отличные есть, и, коротко, дело в том, что на Алтае впервые удалось обнаружить трупы скифских родовых вождей — то есть сакков Геродота, а иначе говоря, — наших с тобой предков. Понимаешь, нетленные трупы их, а не скелеты! Две тысячи лет они пролежали в вечной мерзлоте, как в холодильнике. Поэтому сохранилось все! Буквально все. Даже лошади! Целая конюшня этих лошадей! Надо же на чем-то ездить на том свете покойнику. А на трупах уцелела даже татуировка. Сохранился и так называемый погребальный инвентарь. Не все, конечно! Ценные вещи были разграблены еще в древности, но и то, что досталось археологам, является находкой мирового значения. Очень много предметов, украшенных скифским орнаментом. Этот, так называемый, звериный стиль, о происхождении которого до сих пор идут споры. Так вот, находка Руденко пролила свет и на эту загадку. Ну, а самое-то важное другое: находка эта подтвердила абсолютную правдивость древнейшего из известных нам историков, отца истории Геродота. Он, правда, писал только о черноморских, так называемых «царственных скифах», но алтайские находки были бы совершенно нам непонятны, если бы не сохранилось то место из истории Геродота, где он описывает погребенье племенного вождя. Совпало все до последних мелочей. Оказывается, на дальнем Алтае скифы погребали своих покойников точно так же, как их родичи в черноморских степях. А это, в свою очередь, говорит об общности всех племенных групп этого народа — от Черного моря до алтайских гор. Понимаешь? — Даурен вошел в раж и говорил теперь складно, неторопливо, тем особенным академическим голосом, которым, наверно, читал лекции.

«Да, студенты, конечно, должны в нем души не чаять, — подумал Бекайдар, — он им на их любые вопросы готов ответить. Вот отец-то не такой, о геологии спрашивай его сколько угодно — все расскажет и все покажет, а об ином он и говорить не захочет. Да и меня учил тоже только правилам поведения. Как вести себя в обществе, как одеваться, как обращаться к старшему, как к младшему, как к сверстникам. Нет, ученые должны быть именно такими, как Даурен. А мой отец... Ну, конечно, он большой геолог, но этим все и кончается. Разные они люди, очень разные. Отсюда их неприязнь друг к другу».

В это время за палаткой послышался шум голосов, и затем девичий голос сказал: «Дома, дома, заходите, пожалуйста». И в палатку вошел сначала старый счетовод, а затем Жариков. Даурен встал и с неясным восклицанием пошел к ним навстречу.

— Ну, какие вы молодцы, что догадались приехать! — сказал он. — Вот сегодня у меня полный праздник.

— А у нас вечные будни, — сказал Никанор Григорьевич и заключил старика в свои объятия. — Как ты уехал, старик, словно свет погас. Все ходят унылые, скучные, не к кому на огонек забежать, не с кем душу отвести. Я — поверишь ли? — вчера ведомость трижды переписывал. Ну, Афанасий Семенович зашел, поглядел на меня да и говорит: «Вот что, дорогой! Я вижу, у тебя все равно все из рук валится. Берем сейчас мой вилик, две бутылки водки в портфель и катим к Даурену Ержановичу. Так, верно, лучше будет». Вот мы и прикатили. Примешь?

— Примет, примет, — засмеялся Жариков, — ты видишь и у него на глазах слезы. Он тоже по нас соскучился! Ну, здравствуй, здравствуй, старина, ты еще нас не совсем забыл? Ну вижу, вижу, что не забыл! Ладно, друзья, чем здесь, в палатке, сидеть да чаем пробавляться, давайте выйдем на простор. Ведь последние ясные дни стоят, потом и не погуляешь!

Вчетвером они вышли из палатки и пошли по степи. Закурили. Заговорили о работе, о последнем собрании и о том, что Нурке Ажимов сердится, а на что сердится — понять трудно, ведь он сам начинал эти работы — так кого же еще винить? Но об этом говорили сдержанно, не договаривая до конца. Скорее, не говорили, а намекали. Бекайдар чувствовал себя очень неловко. Ведь он понимал, почему люди так сдержанны, а разговоры их столь уклончивы. И вдруг Жариков воскликнул:

— Э, да к нам еще кто-то едет. Смотрите-ка, смотрите, прямо, как в ковбойском фильме.

Действительно, два всадника скакали к ним во весь опор. Один впереди, другой сзади. У первого всадника была легкая и какая-то очень вольная посадка — он словно играл с конем.

— Гогошвили! — засмеялся Ержанов.

— Он самый! — Да горца за десять верст распознаешь, — подтвердил Афанасий Семенович. — Как он сидит, подлец!

— А сзади Васильев, — сказал счетовод, — тоже научился держаться в седле. Но до Гогошвили ему все-таки далеко.