Личный враг императора - Владимир Свержин

Невзирая на мое предупреждение, крестьяне все же предприняли, правда, довольно робкую, попытку пошариться в барских руинах. Но, увидев пушечный ствол, развернутый на дорогу, и меня с пальником в руках возле орудия, решили отложить «экскурсию» до лучших времен. А не прошло и получаса, как двор был заполнен моим крестьянским воинством. Я старался не подавать виду, никак не выказывать свое волнение. По сути, для всех этих бородачей, с кряхтением перегружающих тяжеленные ящики на сани-розвальни, наставал момент высочайшей истины. Хотя, поди, никто из присутствующих даже не подозревал об этом. И уж точно выражения такого не знал, вряд ли мог себе представить. Конечно, прошедшие со мной бок о бок все беды и радости партизанской жизни, они верили в меня, как в Бога. И тешили себя благой надеждой на скорое освобождение, на выкуп по окончании войны. Но все же человек слаб, а соблазн велик. На деньги, которые им сейчас предстояло увезти и спрятать, не то что можно выкупиться самому, но и прикупить, не жлобясь, средних размеров губернию.

Я бы с радостью сделал все сам, однако же это было попросту невозможно. А значит, следовало кому-то довериться. Выбор всегда непростой и рискованный. Вот, скажем, ротмистр, человек долга и чести, вне всякого сомнения, он положит жизнь свою, а если надо, то и своих гусар, лишь бы с триумфом доставить отбитое у врага имущество в столицу. И все равно, наградит государь имением, крестом или попросту даст целковый на водку, когда-нибудь, сидя перед очагом, будет рассказывать внукам о том, как спас немыслимые сокровища для родной земли, и готов будет вызвать на дуэль всякого, кто усомнится, не прикарманил ли он, часом, по дороге хоть ломаный грош. И не просто вызвать, а и пристрелить, не особо задумываясь о последствиях. Инородцы мои, ныне указывающие потрепанным батальонам и эскадронам 4-го корпуса, – тоже народ вроде бы верный и жизнью тертый. Но вот эта тертость и настораживала. Эк они вскинулись, услыхав, что каждый выживший получит аж по пятьдесят тысяч! Здесь верность верностью, а о выгоде забывать нельзя! Выгода – настоящая религия цивилизованной Европы, сулящая воздаяние уже в этой осязаемой и, может быть, единственной жизни. И хотя дары этой богини суть штука эфемерная, служат ей порой страстно, позабыв обо всем и не гнушаясь ничего. А значит, выбор невелик. Как ни крути, а все же крестьяне.

Вскоре после обеда, вернее, обеденного времени, в имение примчался ротмистр Чуев со своими гусарами. Увидев скачущих всадников, местные крестьяне, запущенные наконец в господский дом, опрометью ринулись по домам, честя на ходу коварного поляка, сиречь меня. То, что к этому моменту я уже сменил мундир на партикулярное платье, роли не играло. Кто-то из людей Афанасия Михайловича невпопад назвал меня по имени-отчеству, но даже это не помогло. Для крестьян я все равно оставался поляком, а раз поляком, то, само собой, и коварным. К тому моменту, когда Чуев, горя праведным гневом, примчался в Заселье, на заднем дворе валялось тридцать два раздетых до белья трупа с размозженными головами.

– Это еще что? – оглядываясь на скрюченные трупы, бросил он.

– Мертвецы. – Я пожал плечами, недоумевая, что может быть непонятного в этакой картине.

– Экий умник! А то я сам не вижу. Это что же, ты их так?!

– Нет, крестьяне.

– Но ты дал им расправиться с пленными солдатами?

– Я проследил, чтобы их убили быстро.

– Сергей Петрович. – Ротмистр спешился и подошел ко мне вплотную. – Князь, как хотите, хоть режьте – я требую объяснений!

– Хорошо, – с готовностью ответил я. – Эти бедолаги в любом случае были обречены. Лечить их крестьяне не могли, да и не стали бы, продовольствия у них не хватает даже на собственные семьи, французская армия, знаете ли, шляясь по этой дороге туда-обратно, изрядно подъела весь имеющийся провиант. После нашего ухода вплоть до возвращения хозяина имения подполковника Вакселя сюда уже вряд ли кто зайдет. Так что у них, – я кивнул на трупы, – выбор был невелик: умереть быстро от праведного гнева, с позволения сказать, праведных сеятелей и хранителей Руси или же сдохнуть медленно от холода, голода и ран. Что же касается всего остального, вас, должно быть, интересует, что за странный маневр вам пришлось сегодня предпринять.

– Странный маневр?! – И без того гневное лицо гусара вспыхнуло будто пожар Москвы. – Вы это так называете?! Я, русский офицер, своими руками разметал дорожку для пасынка Наполеона и его недобитков! Я обеспечивал его бегство из западни, а вы это называете маневром?

– Ну да, так и есть.

– Ну знаете ли… С меня довольно! Когда вы сказали, что собираетесь пробраться в ставку принца Богарне, я сперва решил, что вы лишились последних остатков ума. Я полагал, вы намереваетесь прикончить его или же, пуще того, взять в плен. Пожалуй, это был бы подвиг, достойный князя Трубецкого. Того князя Трубецкого, которого я знал прежде. Но нет, этого не случилось! Когда я наблюдал колонну Богарне, я все еще надеялся, что вы еще где-то там, быть может, увы, попали в плен. Но вас там не оказалось. Мы прихватили несколько отставших от колонны, и один из них сказал, что вы ночевали в доме под одной крышей с принцем! Ночевали под одной крышей с принцем, и с ним ничего не случилось! Ни с ним, ни с кем из людей его штаба! Князь, вы ли это, или, быть может, вас подменили?

– Я, можете потрогать.

– Да я б вам лучше морду набил! – вспылил гусар.

– Это лишнее, – поморщился я. – Да и сами знаете, пустая затея, – конфуз может выйти. Однако я не стану придавать значение словам, брошенным сгоряча. Конечно, смерть пасынка была бы для Бонапарта чувствительным ударом. Известно, что он сильно горевал после смерти генерала Дезе или же генерала Лассаля. Но эта скорбь не помешала ему побеждать. Смерть генерала Богарне тоже не в силах была бы изменить этого положения дел.

– Все это лишь слова.

– Вовсе нет. – Я попытался было положить руку на плечо боевого товарища, но тот резко отстранился.

– Если бы я не знал вас как отменного храбреца, Сергей Петрович, то решил бы, что вы попросту струсили.

– Не говорите слов, о которых придется сожалеть, – резко парировал я, начиная потихоньку злиться. – Сегодня уже можно сказать, что война полностью выиграна. Да, это не будет легкая прогулка до Парижа. Да, Наполеон еще доставит нам великое множество неприятностей, даже проиграв все, он будет продолжать выигрывать. Но это не изменит суть дела, он уже проиграл. Вы можете мне верить или не верить, но я это знаю точно.

– Я помню, – буркнул Чуев. – В день нашего знакомства вы предрекали наши пушки на Монмартре.

– Так и будет. Не завтра и не послезавтра, но будет обязательно. И очень надеюсь, что мы с вами до этого доживем. А вот то, что принц Богарне доживет до этого дня, я вам могу сказать определенно. Более того, решая будущее устройство Франции, наш государь император будет видеть принца Эжена одним из основных претендентов на престол. К сожалению, англичане предпочтут и продавят очередного ничтожного Бурбона – Людовика XVIII. Я полагаю это большой ошибкой. И думаю, ее возможно исправить. Но для этого нужны деньги, люди и искреннее желание принца играть в ту игру, которая ему будет предложена.

– Вы что же, Сергей Петрович, хотите сказать, что этой ночью вам удалось привлечь на свою сторону архиканцлера Франции, пасынка Наполеона?

– Забавно, – глядя на снующих по двору крестьян, проговорил я, – Жозефина де Богарне выходила замуж за бригадного генерала, настолько бедного, что у него не было денег купить себе новые штаны вместо истершихся, сквозь которые проглядывали тощие ноги. Думаю, в ту пору у вас бы не возникло удивления, если бы мне или кому-нибудь иному удалось привлечь на свою сторону, как вы изящно выразились, его пасынка. Но стоило ему назваться принцем и надеть мундир, расшитый золотом, как церковная риза, у вас перехватывает дыхание? Поверьте, все это пустое. Главное, что Эжен де Богарне человек на своем месте и в нужный момент для блага нашего Отечества может занять позиции, куда более выгодные в отечестве своем.

Ротмистр Чуев покачал головой, махнул рукой и, резко повернувшись, направился к стоящему рядом коню.

– И вот еще, – вслед ему крикнул я, – с названием деревни промашка вышла. Уж простите, это я не намеренно, зарапортовался.

Глава 6

«Всякая война ведется ради последующего мира», – эту аксиому знает всякий, кто взял в руки оружие. И даже если не знает отточенную формулировку, подсознательно чувствует, что так оно и есть. Вот как мои славные воители под командованием рассудительного, неспешного, однако же отчаянно храброго Афанасия Михайловича. Те спят и видят, когда же наконец закончится эта нелепая бойня. Что им до континентальной блокады Великобритании, до императора Наполеона, да и до нашего отца-государя им, по-хорошему, дела нет. Он для них абстракция, сродни Господу, с одной лишь разницей – Владыку небесного не увидишь, как ни тянись, а повелителя всероссийского, ежели повезет, то все же своими глазами лицезреть можно. А если уж совсем удача привалит, то и удостоиться внимания Его Императорского Величества, доброго слова или же, того более, серебряного рубля с царским профилем.