Волчья сыть - Сергей Шхиян

Меня больше беспокоила неестественно вывернутая, явно сломанная нога. Без рентгена и опыта мне с таким сложным переломом будет очень трудно справиться.

Наконец, в комнату внесли длинный стол и, по моему указанию, застелили его чистой простыней. Я велел какой-то женщине принести кипяченой, теплой воды и бутылку самой крепкой, какая найдется в доме, водки. Потом четверо слуг, по моей команде, переложили помещика на стол.

Когда все было готово, я оставил себе в помощь двух женщин с наиболее осмысленными лицами и приступил к осмотру и лечению раненого.

Раны, несмотря на ужасный вид, уже не кровоточили, и я в первую очередь занялся сломанной ногой. На ощупь перелом оказался не сложным. Я тщательно совместил кость и плотно забинтовал голень. Пока я занимался ногой, по моему указанию помощницы перемешали пять фунтов чистого речного песка с двумя фунтами ржаной муки, залили эту смесь кипятком и вымесили до тестообразного состояния.

Я надеялся, что из этого состава получится некое подобие гипса. Разобравшись с переломом, я занялся другими ранами. Работа была долгая и кропотливая. Когда стемнело, я приказал принести побольше восковых свечей, которыми осветил «операционную».

При таком освещении обрабатывать и зашивать раны было неудобно, но другого выхода у меня не было.

Я еще не совсем оправился от вчерашнего приступа странной болезни, и несколько раз мне становилось совсем худо: начинало тошнить, и кружилась голова. Приходилось пересиливать себя, и к утру, когда я, наконец, окончил возиться с ранами, я был совсем никакой.

По идее, стоило все бросить и лечь спать, но мне нужно было еще сделать растяжку для ноги, чтобы Трегубов не остался хромым. Обошелся я с этим довольно просто: обрезал у сапога голенище, вбил с внутренней стороны насквозь подошвы гвоздь, у которого крючком загнул конец. К этому крючку привязал веревку с грузом.

После того, как приспособление было готово, я надел на сломанную ногу сапог, а груз вывесил за спинкой кровати. Получилось очень кустарно, но эффективно.

За время операции Трегубов несколько раз приходил в себя.

Когда я перестал его мучить, он забылся в бредовом сне. До введения хирургом Пироговым анестезии было еще более пятидесяти лет, так что бедному поручику пришлось терпеть сильнейшую боль. Ничего похожего на эфир или опиум у меня, само собой, не было.

Оставив у постели раненого сиделку, я добрел до соседней комнаты и замертво упал на кровать, велев разбудить себя, если у больного начнется лихорадка. Так в обиходе именовали высокую температуру.

Проспав два часа, я проснулся. В доме был тихо. Я зашел в спальню Трегубова.

Он, по словам сиделки, еще не приходил в себя. Наполнение пульса было удовлетворительное, состояние стабильное.

Больше всего меня беспокоила температура. Если начнется сильное воспаление, мне с ним без нормальных лекарств будет не справиться.

Оставалось надеяться на мои новые «экстрасенсорные» способности и на здоровый молодой организм помещика.

Я осторожно снял с раненого простыню. Трегубов выглядел очень пикантно. В запарке я зашил ему раны черными нитками, и теперь, отмытый от крови, он выглядел заплатанным манекеном.

Удивительно, но состояние его ран оказалось неплохим. Так они должны были выглядеть не на следующий после операции день, а дня через три-четыре.

Как бы я скептически ни относился к шарлатанам вроде Чумака и Кашпировского, не говоря о собственных сомнительных талантах, но еще одним фактом исцеления в моей практике делалось больше.

Самое удивительное, что никаких внутренних изменений я в себе не находил и ничего необычного с больными не делал. Я даже не представлял, с какой стороны подойти к изучению своих новых способностей.

Вернувшись в свою комнату, я велел одному из дворовых сходить на кухню и принести мне завтрак. Он ушел и вернулся минут через двадцать с пустыми рукам.

— Где еда? — удивленно спросил я.

— Пошли со мной, — сказал слуга с уничижающей лакейской небрежностью. — Тама покормят.

Я не стал спорить и отправился за ним. Мы пришли в закуток около кухни. Лакей указал на лавку, стоящую перед некрашеным, грубо сколоченным столом и молча удалился.

Мне стало любопытно, чем все это кончится, и я сел. Мальчик-поваренок в грязной рубахе принес щербатую глиняную миску со странного вида кашей, слегка сдобренной каким-то постным маслом, и краюху ржаного хлеба.

— Что это такое? — спросил я, разглядывая еду.

— Полба, — ответил мальчик, удивляясь странному вопросу.

Я попробовал неведомое блюдо. С голодухи съесть полбу было еще можно, но только очень большой. Отставив это странное блюдо, а заодно и черствый хлеб, я вернулся в господские комнаты.

Обставлены они были дорогой мебелью с виньетками и другими выкрутасами. Вся обстановка была новой с еще не обтершейся обивкой. Такая показная роскошь с кухонным столом и постной кашей никак не соотносилась.

Я, демонстративно развалясь, расселся на роскошном диване. На меня никто не обращал внимания. Было похоже, что меня или проверяют на «вшивость», или намеренно пытаются оскорбить.

Так и не добившись ни от кого внимания, я пошел в комнату больного. Там, кроме сиделки, находился управляющий Иван Иванович. Он поглядел на меня отсутствующим взглядом, как будто впервые увидел. Я поманил его за собой. Вошин удивленно вскинул бровь, недоуменно пожал плечами, после чего небрежно кивнул, и мы перешли в малую гостиную.

— Прикажите заложить карету, я возвращаюсь домой, — сухо сказал я ему.

От его угодливой любезности не осталось и следа. Теперь на незначительном лице главенствовали холодные рыбьи глаза. Он молча кивнул, вышел отдать распоряжение и вскоре вернулся:

— Я понимаю, что вас, сударь интересует, — с покровительственной улыбкой сказал он, — примите за труды.

Он полез в карман, долго в нем копался, потом вытащил, вероятно, заранее приготовленный гонорар. Я не спешил брать деньги и с интересом разглядывал наглеца. Подержав плату в протянутой руке, Вошин пожал плечами и положил несколько серебряных монет на край стола.

Возникла долгая пауза. Иван Иванович пытался выглядеть независимым и начал даже любезно улыбаться, ожидая, когда я возьму мелочь.

— Распорядитесь прислать сюда женщин, которые мне помогали, — произнес я тоном, не терпящим возражений.

Управляющий недоуменно пожал плечами и велел лакею позвать вчерашних помощниц. Тот бегом бросился исполнять приказание управляющего. Я стоял в ожидании, разглядывая картины с итальянскими пейзажами, украшавшими стены.

— Сейчас будут-с, — сообщил молниеносно вернувшийся лакей.

— Молодец, братец, быстро бегаешь, — похвалил я его. — Это тебе за это на водку.

Я сгреб со стола свой гонорар и отдал его лакею. Тот с поклоном принял нежданные чаевые и, пятясь, покинул гостиную.

На Ивана Ивановича я больше не обращал внимания. Он попытался привлечь к себе внимание и что-то сказать, но, поняв, что ему не ответят, отошел к окну. Минуты через две в комнату вошли мои помощницы и робко остановились у порога. Вчера, когда они общались со мной, не выглядели такими робкими и приниженными.

— Спасибо за помощь, — сказал я, подходя к ним. — Я вами очень доволен. Это вам на пряники.

Я вытащил бумажник и отсчитал им по десяти рублей. Они с поклоном приняли подарок. По крестьянским меркам это были большие деньги.

— Так что карета? — спросил я, оборачиваясь к управляющему.

Он сделался малиново-красным и прятал глаза. Не дождавшись ответа, я вышел наружу. Увы, каретой там и не пахло. К крыльцу двигался убогий возок, запряженный какой-то понурой клячей. Похоже было на то, что меня крепко кинули.

Ни с кем не прощаясь, я сел на жесткое сидение колымаги и велел кучеру трогать. Не успели мы выехать из села, как начался дождь. Укрыться было негде, и мы втроем с кучером и лошадкой кисли под обложным дождем. Понятно, что новый удар судьбы симпатий к Вошину мне не прибавил.

До города я доехал лишь к обеду, вымокнув до нитки. Когда позорная повозка въехала во двор, встречать высыпали все местные обитатели. Аля засуетилась, собирая мне сухую одежду.

Я распорядился вынести моему возничему стакан водки и попросил скорее накрыть мне стол. Почти сутки, кроме ложки полбы, во рту у меня не было ни крошки.

Настроение было отвратительное. Только сытный обед сумел немного примерить меня с недавним унижением.

После трапезы Фрол Исаевич принес мой новый сюртук. Я все-таки добился своего, сидел он почти прилично. Я вытащил бумажник и расплатился с Котомкиным. Портной долго ломался, но деньги взял и стал излишне любезным.

Я вспомнил про свое изобретение и пошел узнать о судьбе экранированной ермолки. Подмастерье заказ уже выполнил, и я тут же надел шапочку на голову, прикрыв ее треуголкой. Оставалось проверить работу экрана на практике.