Невеста мастера - Сьюзан Дэвис

— Ах, вот что мне оставили Латэмы — рисованную копию…

Констанс никак не думала, что ее подарок только добавит соли на его рану, и только сейчас ей это пришло в голову.

— Извини! Я только думала… — Она беспомощно посмотрела на него.

Он медленно снял с себя мокрое пальто, сорвал шарф, расстегнул жилетку и повернулся к ней. В голосе его была угроза.

— Извинить? Тебе меня жалко? Чудесно. Вот это для меня сейчас самое необходимое от вашей семейки.

С каким презрением он отнесся к ее сочувствию и к ее подарку! Она почувствовала, что ярость вновь овладевает ею.

— Мне тебя жалко, Лок Мак-Кин! Ты неспособен понять, что такое человеческие отношения. Да, с тобой поступили ужасно, но ты, конечно, никогда не признаешься, что тебе нужно сочувствие — боишься, что это не по-мужски!

Он швырнул жилетку на кресло и стал расстегивать рубашку — лицо его все более темнело, последнюю пуговицу он просто вырвал с корнем.

— Прибереги эти свои проповеди для дураков! Жизнь меня кое-чему научила…

— Да, знаю! Железный Мак! Жесткий! Несгибаемый! Весь в мщении и ненависти! И забыл про то, что есть и другие чувства!

Его рубашка распахнулась, обнажив загорелую грудь, заросшую курчавыми волосками. Лок глядел на нее, глаза горели опасным огнем.

— Есть, есть и другие…

— Только показать не хочешь?

— С какой стати? Ты же из Латэмов…

— А тебе никогда в голову не приходило, что уже достаточно жертв в этой бессмысленной вендетте? — Она подумала о двух миниатюрных портретиках в своем медальоне, и в ее лице смешались злость и жалость. — Неужели я одна способна понять? А у тебя нет смелости ни понять, ни покончить с этим, но для вас всех война — это ваш мир!

Ее слова подействовали на него. Он уставился на нее взглядом, в котором странным образом смешались смущение и недоверие — недоверие? Терпение ее лопнуло, и она в бешенстве заорала:

— Слепцы, мстительные глупцы! Все, все! Я ухожу, и катитесь вы все к дьяволу!

Высоко подняв голову, Констанс устремилась к двери, но Лок схватил ее за руку. Челюсть его вздрагивала, и он напряженным голосом проговорил:

— Ну, ты прямо как царь Соломон! Знаешь ответы на все вопросы?

— По крайней мере, я не такая гордая, чтобы отказываться принимать человеческое тепло, — отрезала она, — или самой дарить его.

— Тогда одари им меня, дорогуша! — выговорил он низким, яростным басом. — Мне это сейчас нужно больше, чем кому бы то ни было на этой земле!

Увлекая ее в свои объятия, Лок закрыл ей рот своим бешеным поцелуем — она едва успела вскрикнуть, — и буквально продавил ее тело насквозь; его пальцы прошлись по лентам ее шляпы — и вот она уже отброшена в сторону, а он гладит ее по шее, подбородку, за ухом. Она почувствовала слабость в ногах, колени как-то сами собой подогнулись. Он был ненасытен, а она не могла отказать ему — они забыли обо всем, кроме друг друга.

Он расстегнул ей пальто, отбросил его в сторону; его руки — теперь уже не такие жесткие, а нежные, ласкающие — гладили ее плечи, прошлись по жестким ребрам ее корсета под тонким бордовым габардином ее платья и остановились на мягких выпуклостях ее грудей; его пальцы прикоснулись к ее соскам. Даже через ткань это прикосновение вызвало в ней почти невыносимый прилив удовольствия, внизу живота как будто что-то загорелось.

Констанс громко застонала: это был протест против его опытных, умелых рук, настойчивого жара его рук и против себя самой — за то, что она так на все это реагирует. Он взял ее руку и провел ею по своей обнаженной груди; она почувствовала, как он затрепетал весь, когда ее пальцы, пройдясь по завиткам его волос, остановились на маленьком пятачке его соска. Как она, оказывается, может его возбудить — тут совсем потеряешь голову!

Оторвав от нее губы, он тоже застонал от удовольствия, поднял ее как пушинку, перенес в соседнюю комнату и — вот она, его постель с шелковым покрывалом. Она вздрогнула — покрывало было холодное, а его тело таким горячим! Он уже сорвал с себя рубашку, и теперь поспешно расстегивал пуговки ее платья. Его язык беспощадно терзал ее шею и остановился на нежной впадинке в самом ее низу. Ой, какое же это, оказывается, чувствительное место!

Она издала вскрик наслаждения и удивления и погрузила пальцы в его густые волосы.

— У тебя кожа как мед… — пролепетал он. — Золотистая, гладкая и сладкая…

— Лок!.. — Она произнесла его имя и как-то вся напряглась, борясь с невероятным, непереносимым искушением. Какие волосы у него — как шелк… А какие мощные мускулы на шее и плечах, мощные и теплые… А кожа, какая бархатистая… Он весь задрожал от ее поглаживания и, снова припав к ее губам, положил ее на себя сверху. Его рука уже проникла ей под юбку, только тоненькие муслиновые штанишки были последней линией ее обороны, но он проник и через нее, ладони его скользнули по ее бедру, и пальцы уже прикасались к самому сокровенному месту ее женского естества… Она вся выгнулась, оторвалась с усилием от его губ — ей было и сладко и страшно в одно и то же время.

Он, казалось, совершенно потерял контроль над собой — это был самец, преисполненный только одного дикого желания — совокупиться со своей самкой. Ничего не осталось в нем от спокойного, выдержанного мужчины, продукта и воплощения современной цивилизации. Это было совсем не то, о чем она когда-то мечтала, в этом не было ни нежности, ни ласки. Она вновь вздрогнула — на этот раз от ужаса. Упершись обеими руками в его плечи, она сумела как-то на момент оторваться подальше от терзавших ее, требовательных губ и попыталась вырваться из его крепких объятий.

— Лок, пожалуйста! Я не… нам нельзя…

Но он, вместо того чтобы отпустить, опрокинул ее на спину. Она уже не узнавала это нависшее над ней лицо. Глаза прищурены, зубы оскалены, дыхание тяжелое, прерывистое — да это какой-то незнакомец — грабитель! Констанс, даже не сознавая, что она делает, попыталась встать, но он властно прижал ее к шелковому покрывалу. Конечно, она сама виновата, сама довела его до этого, заставив раскрыться — дуреха! Растревожила спящего тигра!

— Не делай этого! — прошептала она.

Лок моргнул, потряс головой, как будто стараясь отогнать сон или кошмар. Выругавшись, он вскочил и повернулся к ней спиной. Со сжатыми кулаками, покачиваясь, он был похож на пьяного.

Дрожа каждой клеткой своего тела, Констанс откатилась на край постели — с чувством освобождения, облегчения и — как стыдно! — некоторого разочарования. Она закрыла глаза, тяжелое чувство вновь навалилось на нее. Похоть — это грех, о, она еще хотела вовлечь в него и Лока! Двойная грешница, вдвойне!

— Лок, я…

— Заткнись! — Он не глядел на нее, его голос был жестким и чужим. — Еще полслова, и я за себя не отвечаю…