Лесные тайны - Николай Михайлович Мхов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Водка есть? — не здороваясь, обратился к Константину Васильевичу чумазый, веснушчатый малый в зеленой шляпе.
Собаки зарычали.
— Папаша! — примиряюще предложил другой, в сандалетах на босу ногу. — Закусим, выпьем и разойдемся, как в море корабли!
Константин молча, сдвинув брови, изучающе приглядывался к ним. У Марго на загривке вздыбилась шерсть, Джильда, лязгая, показывала зубы.
— Вот что, ребята, — сказал я, беря собаку на сворку, — идите-ка вы подобру-поздорову!..
— Ну зачем же идти? — ухмыльнулся Константин. — Посидим, поговорим, познакомимся. Видишь, хлопцам выпить захотелось — придется угостить!
Неожиданный оборот разговора насторожил незнакомцев.
— Ты, папочка, — угрожающе поднялся третий — худой, высокий, с рябинами на впалых щеках, — шуточки шути с шутниками. Я, папочка, могу шутя серьезное сделать! И если у тебя, папочка…
Дальше договорить он не успел — Константин так рванул его за руку и вывернул ее к спине, что малый присел и покрылся бурыми пятнами.
Двое бросились было на помощь, но собаки свирепо зарычали, и они остановились.
— Если пошевелитесь, спущу собак! — пригрозил я.
— А ну, выворачивайте карманы — черт вас знает, кто вы такие! — приказал Константин.
В карманах оказалась всякая ерунда: спички, папиросы, перочинный нож, платок, кусок колбасы в газетной бумаге, скомканные рублевки.
Константин отпустил высокого и спокойно констатировал:
— Дураки вы и прохвосты! Руки о вас пачкать противно, а надо бы поучить. Разжигайте костер!
Через полчаса над огнем висел чайник и котелок с варевом, пристыженные ребята рассказывали о незадачливом своем похождении. Работали они на торфодобыче и малость подгуляли в соседнем поселке, потом с кем-то подрались и отправились в лес «привести себя в чувство». Бродили, бродили, да и наткнулись на наш шалаш.
Уходя на охоту, мы обычно прятали в укромном месте продукты и ценные вещи. Ни водки, ни закуски в шалаше ребята не нашли, но, увидав, что нас всего двое, да к тому же оба немолоды, решили «взять на испуг».
Константин принес бутылку. Выпили, пообедали. Ребята так были сконфужены, так покаянно молили «простить заради Христа» и так рьяно благодарили за «наставление», что мы «простили» и предложили переночевать у нас. Но им с утра надо было выходить на работу, поэтому, расспросив подробно о дороге, еще и еще раз извинившись и пообещав «век не забыть дорогое знакомство», отправились восвояси.
Но случались и другие неожиданности. Особенно знаменательна была последняя из них.
В тот август мы обосновались на крутом берегу Оки, километрах в десяти от большого села, не в шалаше, а в палатке. Охотились больше на болотную мелочь и утиные выводки. У нас была лодочка, и мы часто с удочками проводили в ней утренние и вечерние часы.
Сидим так-то вот раз, погруженные в созерцание неподвижных поплавков, упиваемся солнечным простором, блаженствуем, околдованные бездумным покоем.
Вдруг закатистый хохот выводит нас из сладостного оцепенения. Поднимаем головы и, удивленные, видим двух девушек с хлопцем. Они сидят на краю берега, болтают босыми ногами и заливаются неудержимым смехом.
— Извините! Пожалуйста, извините! — крикнула девушка в голубой повязке. — Вы так замечательно клюете носами — невозможно удержаться. Поплавки не шевелятся, а вы клюете!
— Откуда вы появились? — спросили мы их.
— Вон оттуда! — протянула руку в сторону далекого села другая девушка.
Смотали удочки, подъехали к берегу, вылезли. Оказались комсомольцы из соседнего колхоза. Знакомство состоялось быстро. Завязался разговор, посыпались шутки, остроты. В колхозе они работали на животноводческой ферме, одновременно учились на общеобразовательных курсах.
Через час Константин Васильевич был по-приятельски со всеми на «ты», Витя называл его Васильичем, а Катя с Олей — дядей Костей. Наши новые знакомые с удовольствием приняли приглашение почаевничать у палатки. Вокруг костра поднялась веселая суетня. Девушки готовили завтрак, Витя хлопотал у огня.
— Вот она, наша советская молодежь! Что общего с теми обормотами? Жалко, нет Стеши! — расхваливал Константин нежданных друзей после их ухода.
В тот охотничий месяц Катя с Олей и Витей, а с ними и их товарищи были частыми нашими гостями. С ними было так легко и так приятно, что Костя перед отъездом взял с них слово приезжать к нему в город.
— Жена у меня великая мастерица угощать, от ее изделий невозможно оторваться, — радушно соблазнял их Константин Васильевич.
Виктора он обещал устроить к себе на завод и в вечерний техникум.
Нас провожала чуть не вся колхозная комсомолия, и мы, отослав вперед машину, с удовольствием прошли с ними пять километров до большой езжалой дороги.
Константин Васильевич сдержал свое слово: поздно осенью, после уборки картофеля, Виктор был принят на завод учеником в токарный цех. На следующий год он выдержал экзамен и стал студентом вечернего техникума. Сейчас Виктор Петрович инженер-конструктор.
Катя с Олей зимой побывали у Степаниды Григорьевны и очень пришлись ей по душе. Случайное знакомство перешло в дружбу. Степанида Григорьевна привязалась к ласковым девушкам с нежностью истосковавшейся по материнству женщины. И когда Катя с Олей поступили в институт, Стеша заботилась о них, как о своих детях. Константин делал вид, что не замечает чрезмерные хлопоты Стеши.
— Таких радушных, сердечных, умных людей, таких честных и прямых я никогда не встречала, — вспоминает о Константине и Стеше Катя. Ныне она мать четырех детей, главный агроном крупного совхоза, Екатерина Федоровна Старикова.
То же говорит о них и Оля — Ольга Сергеевна Рублева, ветврач и секретарь парторганизации совхоза.
Я смотрю на портреты в темных рамках из мореного дуба, сердце сжимает горе — перед мысленным взором возникают, как мираж в пустыне, картины совместных охотничьих походов.
5
Я люблю погожие осенние дни. Прохладный воздух чист и звонок, сквозь причудливое сплетение ветвей синеет безоблачная высь, солнечные лучи еще хранят ласку тепла, но в хрупком угреве их уже чувствуется близость холодов. Есть в осени нечто общее с тихой печалью по уходящей молодости, со скорбным ощущением приближающейся старости. Плывет над голым полем ястреб — в пустынном просторе тоскует острый, одинокий его крик…
Медленно шагаешь. Лес дремлет в безветрии. Вдруг доносится отрывистый, ленивый брех.
Останавливаешься, вслушиваешься. Вот еще, еще… Замолчал. Напряженный слух ловит малейший звук — падение шишки с дерева кажется громким стуком. И вдруг… Вдруг пронзительный, надрывный лай взбудораживает лес и пошел, пошел неумолчный гон.
— Напоролся на лежку!.. Добирает!..
Срываешь с плеча ружье, сдерживая нервное дыхание, спешишь подставиться, а губы шепчут:
— Карай!.. Караюшка!.. Голубчик!..
Нет, надо быть охотником, чтобы постичь музыку гона по чернотропу в хрустально звонкое сентябрьское утро.
В такие дни я особенно люблю охотиться один. Был
